Почему серьёзные историки всегда критически относились к мемуарам битых германских генералов.
Говорят, историю пишут победители. Удел побеждённых – пытаться историю переписывать, однако гитлеровские военачальники взялись за это задолго до окончательного разгрома Третьего рейха.
«Врать они начали почти сразу» - впервые такое по-солдатски прямолинейное определение в адрес немецких мемуаристов я услышал ещё в раннем детстве от двоюродного дяди - подполковника Виктора Фёдоровича Соколова. Он со своими «Катюшами» прошёл всю войну, маршировал на Параде Победы в колонне 3-го Белорусского фронта, но с немецкими офицерами поначалу имел дело только как с пленными. Однако даже его, бывалого, буквально поразило первое же знакомство с воспоминаниями бывших противников. «Да они и не пытаются писать правду, даже про сорок первый год, когда гнали нас до самой Москвы», - не скрывая возмущения, делился ветеран впечатлениями от только что опубликованных в СССР мемуаров Эриха фон Манштейна и Гейнца Гудериана.
Особенно отличился на этой ниве Франц Гальдер, авторитетный начальник генерального штаба вермахта. Классический штабист, получивший за высокомерие прозвище «кайзер Франц», Гальдер изо дня в день скрупулёзно фиксировал не только события на фронте, но и оперативную работу вверенного ему штаба. Однако это нисколько не помешало ему выстроить поистине монументальный памятник военно-исторической фальши.
Базой для менее капитальных, но вряд ли менее насыщенных фальшью мемуаров ещё двух высших гитлеровских офицеров – тех самых Манштейна и Гудериана стали не дневники, а в основном личные документы и письма родным. Оба – фронтовые командиры, хотя послужили и в штабах. Манштейн, настоящая фамилия которого - Левински не раз становилась поводом для сомнений в происхождении, был племянником самого Гинденбурга, но сделал блистательную карьеру только на Восточном фронте. Несмотря на то, что позволял себе спорить с фюрером, он, в конце концов дослужился до фельдмаршала, но в отставку был отправлен уже в 1944 году. Гудериан же по праву считался лучшим среди немецких танкистов, чему только способствовал тот факт, что он до войны учился в советской бронетанковой академии.
На счету обоих достаточно побед и поражений, хотя, судя по мемуарам Манштейна и Гудериана, виноваты в последних кто угодно, только не сами авторы. Манштейн даже назвал свои воспоминания соответствующе – «Утраченные победы». Особенно достаётся от битых полководцев, конечно же, их верховному вождю – так и не доучившемуся ефрейтору Адольфу Шикльгруберу, которого весь мир знает только как нацистского фюрера Гитлера. В этом плане с Манштейном и Гудерианом вполне солидарен и Гальдер. На этом фоне просто блекнут их обязательные, даже привычные ссылки на «русскую зиму» и пресловутое численное превосходство советских войск.
Понятно, что в своих попытках докопаться до истины – почему же блистательный вермахт, покоривший всю континентальную Европу, не смог совладать с красной Россией, генералы сразу обратились к истокам – к началу летней компании 1941 года. И не случайно именно в отношении сражений лета 41-го генеральский «фальсификат» упакован особенно тщательно, да и подан читателю предельно аккуратно. Тем более важно вывести, скажем так, не самых объективных авторов на чистую воду. Но не только.
Даже весьма короткий «разбор полётов» их фантазии помогает неплохо разобраться, как немецкая армия в итоге вроде бы успешной летне-осенней кампании, подошла к своему первому, столь печальному для неё «промежуточному финишу» - битве под Москвой.
Описывая ситуацию незадолго до начала кампании на Восточном фронте, танкист Гудериан, в отличие от сослуживцев, уже не стеснялся всё валить на фюрера.
«Роковой была недооценка сил противника. Гитлер не верил ни донесениям о венной мощи огромного государства, представляемым военными инстанциями, особенно нашим образцовым военным атташе в Москве генералом Кестрингом, ни сообщениям о мощи промышленности и прочности государственной системы России» (Г. Гудериан «Воспоминания солдата» Смоленск, Русич, 1998). Тот же факт, что с фюрером никто не спорил, лишь молча выполняя его приказы, Гудериан не замалчивает, но упоминает как-то вскользь, походя, как нечто незначительное.
Параллельно с этим относительно противостояния с СССР очень характерно проговорился и Манштейн, в ту пору всего лишь командир 56-го моторизованного корпуса: «Гитлер отдал половину Польши и Прибалтику Советскому Союзу – факт, который он мог ликвидировать только ценой новой войны» (Э. Манштейн «Утерянные победы», М. 1999). Каково – «отдал», ни больше ни меньше - словно своё! Все дальнейшие рассуждения Манштейна о советской угрозе, или про оборонительное расположение Красной армии, которое можно было легко превратить в наступательное, - сути дела не меняют.
Зато начальник генерального штаба пока ещё вполне самоуверенно заявлял: «Советская Россия все равно что оконное стекло: нужно только раз ударить кулаком, и она вся разлетится на куски» (Ф. Гальдер, цит. по: Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сб. материалов в 7 томах. Т. 2. М., 1958). Однако советская Россия на куски не разлетелась, и тональность в записях начальника генштаба удивительным образом меняется. Меняется чуть ли не мгновенно, вскоре после того, как стремительное наступление стало стопориться: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и, в особенности, на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину». (Ф. Гальдер «Военный дневник», т. 3).
Манштейн, который в эти дни на марше к Ленинграду во главе своего корпуса буквально коллекционировал победы, к концу лета 41-го тоже отнюдь не переполнен оптимизмом.
Скорее, он уже склонен к трезвому анализу: «Ошибка, в которую впал Гитлер, недооценивая прочность советской государственной системы, ресурсы Советского Союза и боеспособность Красной Армии. Поэтому он исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании. Но вообще если это и было возможно, то только в случае, если бы удалось одновременно подорвать советскую систему изнутри.
Но политика, которую Гитлер вопреки стремлениям военных кругов проводил в оккупированных восточных областях, могла принести только противоположные результаты. В то время как Гитлер в своих стратегических планах исходил из того, что он ставил себе целью быстрый разгром Советского Союза, в политическом отношении он действовал в диаметрально противоположном направлении… Его восточная политика резко противоречила требованиям его стратегии и лишила его возможно существовавшего шанса на быструю победу».
Быть может, пессимизм Манштейна был связан с переводом на повышение – он должен был возглавить 11-ю армию, предназначенную для штурма Перекопа и прорыва в Крым. Однако сам факт того, что эйфория первых триумфов осталась позади, а об окончательной победе по-прежнему можно только мечтать, достаточно показателен.
Несколько позже Гальдеру вторит и Гудериан: «Наши войска испытывают мучения, и наше дело находится в бедственном состоянии, ибо противник выигрывает время, а мы со своими планами находимся перед неизбежностью ведения боевых действий в зимних условиях. Поэтому настроение у меня очень грустное.
Наилучшие пожелания терпят крах из-за стихии. Единственная в своем роде возможность нанести противнику мощный удар улетучивается все быстрее и быстрее, и я не уверен, что она может когда-либо возвратиться. Одному только богу известно, как сложится обстановка в дальнейшем. Необходимо надеяться и не терять мужества, однако это тяжелое испытание… Будем надеяться на то, что в ближайшее время я смогу писать в более радостном тоне. О себе я не беспокоюсь. Однако в настоящее время трудно быть в хорошем настроении». Это из письма генерала домой, от 6 ноября 1941 г., и не потому ли он намного многословнее коллег.
Но ещё до этого устами мемуаристов фактически созидается известный миф о роковом просчёте Гитлера, который вместо наступления на Москву повернул 2-ю танковую группу на юг – для окружения русских на левом берегу Днепра.
Манштейн, воевавший в это время на севере, ограничился лишь констатацией просчёта. Но всё же отметил заодно, что массу противоречий вызвала также и последовавшая вскоре переброска из-под Ленинграда к югу 4-й танковой группы. Гальдер просто попытался снять с себя ответственность, обвиняя во всех грехах, наравне с Гитлером, ещё и командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Рундштедта.
Зато Гудериан в выражениях не стесняется, что и понятно – ведь для удара в тыл русским с главного стратегического направления сняли именно его – 2-ю танковую группу: «До настоящего времени все мероприятия, осуществленные моей танковой группой, исходили из нашего представления о том, что как командование группы армий, так и ОКХ считают наступление на Москву наиболее решающей операцией. Я все еще надеялся на то, что, несмотря на результаты совещания в Борисове 4 августа, Гитлер в конце концов все же согласится с этим, как мне казалось, наиболее разумным планом. Однако 11 августа мне пришлось похоронить эту надежду. ОКХ отклонило мой план наступления на Москву посредством нанесения основного удара из Рославля на Вязьму, считая этот план «неприемлемым».
Никакого другого, более лучшего плана ОКХ не составило, проявив в течение последующих дней ряд бесконечных колебаний, что делало совершенно невозможным какое-либо перспективное планирование нижестоящими штабами… К сожалению, мне не было тогда известно, что несколькими днями позже Гитлер согласился с идеей наступления на Москву, причем его согласие зависело от выполнения определенных предварительных условий. Во всяком случае, ОКХ не смогло тогда воспользоваться этим мимолетным согласием Гитлера. Через несколько дней дело снова повернулось иначе» (Г. Гудериан, стр. 262).
А вслед за этим неугомонный генерал недоволен уже тем, что ему не давали уйти из-под удара войск Жукова под Ельней. И снова у Гудериана во всём виноваты другие – в данном случае ОКХ (аббревиатура от das Oberkommando des Heeres – OKH, верховное командование сухопутных сил): «После того как мое предложение о наступлении на Москву было отклонено, я внес вполне логичное предложение вывести войска из уже не нужной нам ельнинской дуги, где мы все время несли большие потери. Однако командование группы армий и ОКХ отклонили и это мое предложение, которое исходило из необходимости сбережения человеческих жизней. Оно было отклонено под нелепым предлогом, что «противнику на этом участке фронта ещё труднее, чем нам» (Г. Гудериан, стр. 263).
Между тем, ни от кого из них не слышно ничего о том, как порочен был сам план «Барбаросса», распыливший силы немцев по трём расходящимся направлениям.
И уж тем более, гитлеровские генералы категорически не хотели признавать того факта, что не могло быть и речи о наличии вообще какой-либо реально выигрышной стратегии в войне с Советским Союзом.
По мере приближения фронта к Москве надежд на быструю победу всё меньше. Даже у лучших представителей немецкой военной касты, таких как Манштейн, Гальдер и Гудериан. Гальдеру словно в запоздалом страшном сне уже мерещится вторая русская компания, к которой он, как исправный служака просто обязан тщательно готовиться: «Б. Прогнозы на зиму. Окончательную обстановку определить пока еще нельзя. Противник не в состоянии перейти в крупное наступление. Тем не менее он проявляет местами большую активность (Москва)…
В. 1942 год: а) Силы русских? В настоящее время насчитывают 80–100 (стрелковых дивизий нормальной укомплектованности); вновь сформировано 50 стрелковых дивизий. Итого — 150 дивизий и 20–30 танковых бригад.
б) Наши силы — примерно 90 пехотных, легких пехотных и горных дивизий.
Подвижность! 12 танковых дивизий, 9 резервных дивизий в Германии. Итого — примерно 20 дивизий.
7 моторизованных, 4 дивизии СС, 2 отдельных полка. Итого — примерно 12 дивизий.
Горючее! Следовательно, никакого численного превосходства. И никакой, внезапности. Не только на земле, но и в воздухе» (Ф.Гальде «Военный дневник», т. 3, запись от 19 ноября 1941 г.).
Характерно, что незадолго до этого Гальдер счёл необходимым сделать дежурную ссылку на плохую погоду, как главную причину остановки наступления. «Кроме успешного наступления 11-й армии в Крыму и очень медленного продвижения 16-й армии в направлении Тихвина, вся наша операция по преследованию противника после двойного сражения в районе Брянск, Вязьма в настоящее время приостановилась вследствие неблагоприятной осенней погоды (запись от 3 ноября). Манштейн в это время уже воюет вдалеке от советской столицы (как раз во главе пока ещё наступающей 11-й армии в Крыму), но и он уткнулся в севастопольские бастионы, и неплохо представлял себе, что под Москвой дела вряд ли обстоят намного лучше.
На рубеже ноября и декабря 41-го Гудериан под Тулой продолжает бессмысленные атаки, и день за днём пересчитывает последние остающиеся в его распоряжении танки, понимая, что ни о каком броске на Москву можно не мечтать до следующей весны. Вспоминающий Гудериан, как правило, более скуп в оценках, чем сослуживцы – максимум, что он себе позволяет в книгах, это строгий и нелицеприятный анализ оперативно-стратегических расчётов. Однако в личной переписке генерал куда более откровенен и широк в суждениях. Он даже позволяет себе критиковать руководство за геополитические ошибки: «Военных специалистов в эти дни удивлял тот факт, что, несмотря на объявление Гитлером войны США, Япония не объявила войны Советскому Союзу.
В связи с этим русские имели возможность высвободить свои войска, находившиеся на Дальнем Востоке, и использовать их против Германии. Эти войска были с невиданной до сих пор скоростью (эшелон за эшелоном) направлены на наш фронт. Не разряжение обстановки, а новое исключительно тяжелое ее напряжение явилось результатом этой странной политики.
Расплачиваться за нее должны были наши солдаты. Война стала отныне действительно «тотальной». Экономический и военный потенциал большей части стран земного шара объединился против Германии и её слабых союзников» (из письма Г. Гудериана семье, 8 декабря 1941 г.).
Первые дни декабря развернули стратегическую ситуацию на 180 градусов, инициатива переходит к Красной армии. И вот что мы практически тут же читаем в записках начальника германского генерального штаба: «Разбит миф о непобедимости немецкой армии» (Ф.Гальдер «Военный дневник», т. 3, запись от 8 декабря).
Танковый гений Гудериан почти буквально вторит своему начштаба: «Наше наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьёзное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. Главное командование сухопутных войск, находясь в далекой от фронта Восточной Пруссии, не имело никакого представления о действительном положении своих войск в условиях зимы, хотя и получало об этом многочисленные доклады. Это незнание обстановки всё время вело к новым невыполнимым требованиям».
Из воспоминаний можно представить, как разительно меняется обстановка в штабах, да и в целом в рядах немецкого генералитета. Уже к вечеру 5 декабря Гудериан докладывал командующему группой армий «Центр» Ф. фон Боку, что его войска не только остановлены, но и вынуждены отходить. Сам фон Бок в разговоре по телефону с Гальдером был вынужден признать, что «силы иссякли». И как логический итог - главнокомандующий сухопутных сил Вальтер фон Браухич сообщил начальнику генерального штаба о своём решении уйти в отставку.
Просьбу об отставке не удовлетворили, точнее – она осталась без ответа, но именно в эти часы советские войска уже начинали своё контрнаступление под Москвой. К вечеру следующего дня - 6 декабря стало ясно, что масштабного отступления группы армий «Центр» уже не избежать, и 7 декабря фон Браухич ещё раз обращается к Гитлеру с просьбой об отставке. Весьма скоро фюрер самолично сменит его на посту главнокомандующего, а германские генералы-мемуаристы получат для своих «Воспоминаний» очень подходящего «виноватого». Буквально во всём…
Когда-то первые публикации воспоминаний немецких военачальников зачастую производили куда более сильное впечатление, чем откровенно «казённые» мемуары некоторых из наших высокопоставленных ветеранов.
Среди военных историков не случайно ходит версия, что публикации воспоминаний Жукова и Рокоссовского, Баграмяна и Штеменко во многом поспособствовал высокий уровень военно-исторической литературы их противников. Но сегодня, когда более критично перечитываешь именно мемуары германских генералов, не покидает ощущение, что они так оперативно стали искажать и фальсифицировать историю Второй мировой войны отнюдь не случайно.
Похоже, всё дело в том, что их пресловутая уверенность в грядущей победе была не более, чем бравадой, на самом же деле всех высших фашистских командиров, подчеркну – всех, с самого начала войны против СССР, не покидало подспудное ощущение неизбежности поражения.
Именно потому они не то чтобы стелили соломку на будущее, скорее их сразу охватила готовность наперёд искать себе хоть какое-то оправдание. А может быть, генералы, сами того не желая, пытались напомнить потомкам завет великого канцлера Бисмарка – «Никогда не идите войной на Россию!»
Сегодня реальность в очередной раз, причём слишком жестко, подтверждает, что фальсификация истории – это мощнейший пропагандистский инструмент.
Отнюдь не случайно все новейшие труды американских и английских историков Второй мировой войны буквально переполнены ссылками на исключительно пунктуальных немецких мемуаристов. Пожалуй, только французы ещё соблюдают хоть какие-то приличия. Итак, битых немцев тиражируют, а хрестоматийные труды Жукова и Рокоссовского, не говоря уже о профессиональных российских исследованиях, задвинуты на самые дальние полки.
