В 1990 году в России наступила эпоха гласности. Однако в отношениях с поляками гласность касалась только документов, выгодных Варшаве. Например, в ноябре 1939 года все материалы, связанные с трофейным польским оружием массового поражения, получили в советских архивах гриф «Сов. секретно». Этот гриф сохранился до сих пор.
Наследники Пилсудского снова на коне
Польские политики и СМИ фабрикуют чудовищные измышления против России, обвиняют СССР в развязывании Второй мировой войны, требуют от нас огромных репараций. А российские власти всеми силами прячут от общественности преступные деяния польской военщины.
В 1970-х годах я собирал материалы об истории речных флотилий Днепровского бассейна и обнаружил отчет ЭПРОН интенданта 1-го ранга П. Д. Фадеева о подъеме польских судов.
Наши особисты небрежно проглядели скучный технический материал и поставили на нем гриф «Для служебного пользования». А в отчете, помимо всего прочего, рассказывается о подъеме стальной баржи K-13, принадлежавшей Пинской флотилии и затопленной поляками на 71-м километре Припяти. Водолазы ЭПРОН обнаружили большое количество химических снарядов. Еще одна минно-химическая баржа с отравляющим веществом была поднята в октябре 1939 года силами Днепровской военной флотилии. Это была самоходная баржа «Матва» (бывшая K-5) водоизмещением 61 тонну. Баржа была оснащена бензиновым двигателем мощностью 120 лошадиных сил и имела скорость 13 километров в час. Вооружение ее составлял один 13,2-мм пулемет. На барже размещалось 160 речных мин типа «Рыбка» (еще из запасов русского военного ведомства), а также склад химических снарядов и другого химвооружения. Так что есть все основания полагать, что к 1 сентября 1939 года польская армия была готова применить химическое оружие против СССР. За последующие полвека мне удалось обнаружить лишь несколько фрагментов истории польского химического оружия.
В 1924–1926 годах на строительство завода по производству отравляющих веществ правительство израсходовало около 15 миллионов злотых. В 1929 году за 13 миллионов злотых была построена «фабрика специальных химических веществ», имеющая официальное название «Военная фабрика ракет в Скаржиско» – Wojskowa Wytwrnia Rakiet w Skarysku. Там производили боевые газы фосген, иприт и наполняли ими снаряды типа «G».
А вот спецсообщение Разведуправления генштаба Красной армии № 660279сс от 11 марта 1941 года: «В течение 1940 года военно-химическая промышленность Протектората работала с полной нагрузкой. Расширено производство отравляющих веществ в городе Всетин. Кроме того, для производства ОВ оборудовано предприятие в Бойковицы и Богуславицы (Моравия)». Понятно, что речь идет не о новопостроенных заводах, а о тех, которые работали еще до 1939 года.
Но помимо химического оружия поляки создали и бактериологическое.
В конце 1920-х годов польские дипломаты в Лиге Наций настойчиво требовали запрещения биологического оружия. А тем временем в Варшаве в Армейском институте химической защиты была создала лаборатория («двойка») по созданию бактериологического оружия. Лабораторию возглавил врач-биолог Альфонс Островский. В 1933 году его сменил доктор Ян Гольба.
«Колбасный яд» для советов
В 1935 году подполковник Йозеф Карушковский предложил использовать лагеря военнопленных «для экспериментального изучения путей распространения возбудителей инфекционных болезней и обоснования необходимых для бактериологической войны данных».
Первоначально поляки исследовали поражающие свойства возбудителей чумы, холеры, дизентерии, сапа и ботулинического токсина, названного ими «колбасным ядом». В конце 1940-х годов в ходе допросов в варшавском УБ Островский показал, что летом 1933 года по приказу курирующего работу лаборатории капитана Игнация Харского он взял с собой 0,2 грамма ботулинического токсина и отправился в поселок Лунец, где находился гарнизон корпуса пограничной стражи (КПС).
“В 1935 году польский подполковник Йозеф Карушковский предложил использовать лагеря военнопленных «для экспериментального изучения путей распространения возбудителей инфекционных болезней и обоснования необходимых для бактериологической войны данных»”
«В Лунце на посту КПС мне показали человека около 40 лет, русской национальности, среднего роста, брюнета интеллигентного вида. Этому человеку дали ботулинический токсин, угостив бутербродом с ливерным паштетом», – показал Островский. Советский агент, захваченный при попытке нелегального пересечения границы, умер через 2 дня.
Островский рассказал еще о ряде экспериментов над людьми, проведенными на посту КПС в Глембоке. Там все эксперименты также закончились смертельным исходом.
Доктор Генбарска-Межвиньская разработала метод хранения культур микробов при помощи лиофильного высушивания, а также получила ботулинический токсин в виде порошка. Было начато масштабирование способа размножения бактерий, вызывающих брюшной тиф.
В 1935 году в Варшаве создано Отдельное техническое управление (SRT). Его первым начальником стал капитан Игнаций Харский. На оснащение SRT было ассигновано 0,5 миллиона злотых. К 1937 году в SRT работали 7 офицеров и около 60 научных и технических специалистов. Там же велись исследования в области боевых ОВ.
В составленном прокуратурой СССР обвинительном акте указано, что в управлении работали над «увеличением вирулентности болезнетворных бактерий группы сальмонелла, группы дизентерии и разработкой методов заражения этими бактериями людей, пищи и воды».
В конце 1920-х годов началось сотрудничество Польши и Японии в области создания биологического оружия. В 1936 году в Варшаве состоялась закрытая конференция, на которую прибыла делегация из главной базы Управления по снабжению и профилактике частей Квантунской армии в Харбине. В ходе конференции доктор Гольба прочитал доклад о возможности заражения людей в ходе боевых действий возбудителями брюшного тифа, сыпного тифа, дизентерией, сибирской язвой и сапа. Любопытно, что конференция велась не на японском, не на польском, а на русском языке.
В 1937 году испытания биологического оружия начались в форте «Берг» Брестской крепости. После первых успешных экспериментов над животными начальник лаборатории подполковник Тадеуш Пелчинский потребовал проведения исследований на людях. Подтверждением этого является письмо, посланное доктором Гольба генеральному прокурору ПНР: «Я действительно проводил на опытной станции в Бресте на Буге опыты с болезнетворными микробами над индивидуумами. Это факт, которого я не отрицаю. Перед совершением опытов мои начальники утверждали, что лица, над которыми данные опыты будут проводиться, приговорены к смертной казни и их дела апелляции не подлежат». После смерти семи подопытных людей их тела растворяли в специальных ваннах с кислотой.
20 сентября 1939 года Брест взяли немцы, но польским биологам удалось бежать. Через пару дней немцы ушли, а в Брест вступили части Красной армии. Любопытно, что после войны на территории форта «Берг» устроили Брестский мясокомбинат.
25–30 декабря 1949 года в Хабаровске состоялся судебный процесс по делу бывших военнослужащих японской армии, обвиняемых в подготовке и применении бактериологического оружия. Хабаровский процесс широко освещался советской прессой, но до сих пор мало кому известно, что Сталин готовил и другой процесс над разработчиками биологического оружия, готовившихся напасть на СССР. На сей раз речь шла не о «японских милитаристах», а о «белых и пушистых» поляках – «жертвах агрессии» в сентябре 1939 года.
В ноябре 1951 года польским Управлением безопасности (УБ) были арестованы доктора Гольба, Островский, Генбарска-Межвиньская и Кобус. Заместитель руководителя Министерства госбезопасности Роман Ромковский отправил циркуляр работникам прокуратуры, занимавшимся разработчиками биологического оружия, в котором говорилось: «Процесс группы работников SRT должен показать обществу суть польской разновидности фашизма – пилсудчины, ее методы действий в области внутренней и внешней политики».
10 июня 1952 года в Варшаву прибыл начальник следственного отдела Главной военной прокуратуры Советской армии полковник Кульчицкий с целью «ознакомления с материалами дела против бывших работников довоенного польского Главного штаба, который являлся организатором подготовки к бактериологической войне против Советского Союза».
В качестве экспертов на процессе должны были выступить советские специалисты в области биологического оружия.
На скамье подсудимых в Варшаве должны были оказаться не только бактериологи, арестованные польским УБ, но и лица, скрывшиеся на Западе. В частности, бывший начальник 2-го отдела Главного штаба полковник Пелчинский, проживавший в Лондоне, бывший начальник SRT Харский, житель Эдинбурга и другие. Правительство Народной Польши обращалось в 1952 году к властям США и Англии с просьбой об экстрадиции разработчиков бактериологического оружия, но не получило никакого ответа.
Пока готовился процесс, в Москве умер Сталин. И вот уже в мае 1953 года Совет министров СССР отправил письмо польскому лидеру Болеславу Беруту с предложением не делать большого показательного процесса над разработчиками бактериологического оружия. В итоге в конце сентября 1953 года в Воеводском суде Варшавы начался закрытый процесс только над четырьмя сотрудниками SRT.
19 октября 1953 года судья Мариан Стемпчиньский во время оглашения приговора заявил, что «подсудимые приняли участие в одном из самых величайших преступлений. Это преступление против собственного народа и против всего человечества». Камеру в Бресте сравнивали с «камерами Освенцима, Майданека, Треблинки». Гольба и Островский получили по 13 лет тюрьмы, Генбарска-Межвиньская – 7 лет, Кобус – 4 года.
Ну а те, кто создал огромный арсенал польского химического оружия и разрабатывал планы бомбардировок химическими бомбами Минска, Киева и других советских городов, вообще не привлекались к суду.
Широкорад Александр
