Начало ХХ века отмечено культурным и научным подъёмом Российской империи — одно открытие и изобретение следовало за другим. Работали Павлов, Мечников, Попов, Менделеев, Тимирязев… В ведущих отраслях науки гремели имена российских учёных. Прогресс сильно замедлили революция и Гражданская война. В 1914 году в стране насчитывалось более 10 тысяч научных и научно-педагогических кадров (по разным данным, от 10,2 до 11 тыс.). Они трудились в 11 университетах, 131 специализированных институтах, Академии наук и других учреждениях. Более половины жили в Петербурге и Москве и оказались в самой гуще политических потрясений 1917 года.
Основная масса Февральскую революцию приняла с надеждами и симпатией, а кто-то и с восторгом. В научной интеллигенции насчитывалось большое количество кадетов, которые если не занимались прямо политикой (а и таких было немало), то приветствовали долгожданное освобождение России от самодержавия. Временное правительство обещало активное содействие науке и желанную демократизацию, чем обеспечило себе доверие научного сообщества. Лишь некоторые, подобно ботанику академику И. П. Бородину, ещё весной 1917 года предчувствовали крах демократии (в мае он писал: «Настроение у меня самое мрачное (…). Разрушительная проповедь Ленинаи провокаторской «Правды» делает своё дело»).
В октябре всё стало намного хуже: государство и закон потерпели крах, в России началась смута. Большая часть учёных не приняла октябрьский переворот. Университеты и институты один за другим публиковали и рассылали антибольшевистские резолюции. Вот что 20 ноября 1917 г. заявил Харьковский университет: «Новый небывалый позор готов обрушиться на нашу голову. Группа фанатиков и темных дельцов, захватив накануне Учредительного собрания власть с помощью обманутой ею вооружённой толпы, дерзая говорить от имени русского народа, ведёт нас к измене союзникам и к заключению предательского сепаратного мира». После разгона большевиками Учредительного собрания враждебность профессуры усилилась.
Массовой реакцией на опасности Гражданской войны (репрессии, голод и т. д.) стала внутренняя эмиграция — с начала 1918 года учёные в огромном количестве покидали Петербург, Москву и другие занятые Советами города и уезжали в неподконтрольные им места — Украина, Юг России, Сибирь, Крым, Приморье, Грузия, Прибалтика… Несмотря на тяжёлые бытовые условия, энтузиасты из профессуры (типа академика В. И. Вернадского) основывали новые высшие школы в провинции. Так в годы Гражданской войны появились Таврический университет (Симферополь), Иркутский, Тифлисский, Украинский (Киев), Бакинский и другие ун-ты. Учёные защищали диссертации, издавали научные работы, проводили актуальные исследования. В частности, тот же Вернадский в Крыму, желая найти средства борьбы с бушевавшим сыпным тифом, изучал химический состав вшей, для чего затребовал у армии до 300 граммов живых насекомых.
Однако в скором времени научное движение в провинции «заглохло», и даже не столько из-за материальных трудностей (к слову, ужасных), сколько просто потому, что белые проигрывали войну, и вузовский бум закончился, точнее, большевики взяли это дело в свои руки. Тем учёным, кто категорически не мог смириться с властью Ленина, пришлось покинуть родину.
Эмиграция учёных, быт и смертность
Хотя точных данных о количестве учёных, уехавших из России в годы Гражданской войны, нет, некоторые статистические сведения позволяют дать довольно достоверную оценку. Русский научный институт в Белграде в 1931 году сделал попытку массового анкетирования эмигрантов и получил ответ от 472 русских учёных (в том числе 5 академиков) и 1140 бывших преподавателей университетов и высших школ. Таким образом, всего откликнулось 1612 человек. Очевидно, эти данные неполны: в эмиграции за десять лет часть учёных успела умереть естественной смертью, а кто-то прекратил научные занятия и уже не считал себя исследователем; кроме того, анкетирование не могло охватить всех эмигрантов, ибо проводилось на добровольной основе и не всюду, где проживали эмигранты (а они рассеялись по всему миру). Историк Э. Колчинский полагает, что эмиграция лишила Россию «не менее четверти учёного и профессорско-преподавательского корпуса», то есть более 2,5 тысяч человек. Среди них — 11 академиков. Многие работали затем в высших школах Германии, Франции, Чехословакии, Англии, США и других стран.
С оценкой числа преждевременно погибших научных кадров дело обстоит сложнее, ибо и косвенных данных — дефицит. В разгар войны, жертвы которой исчисляются миллионами, никто такими подсчётами не занимался. Ясно, что криминал, голод, холод и болезни сгубили многих раньше срока — может быть, несколько сотен человек. Петроградский университет потерял немало людей в голодном 1919 г. Смертность кадрового состава по сравнению с довоенным временем выросла в 6 раз. Ректор В. Шимкевич от бессилия помочь профессорам и доцентам взывал их заботиться о себе как только возможно: «Господа! Прошу вас не умирать так поспешно. Умирая, вы получаете выгоду только для себя, а сколько проблем и трудностей оставляете другим. Вы же знаете, как сложно достать лошадей для погребальной процессии, сколько трудов надо затратить для получения гроба… Пожалуйста, обсудите этот вопрос с коллегами и попытайтесь жить долго, как только можете».
Год спустя умер от воспаления брюшины обессиленный недоеданием А. А. Шахматов, выдающийся филолог, который не достиг ещё и пенсионного возраста. В 1918 г. убит в Ростове-на-Дону кадет, физик, профессор А. П. Колли — несчастного уничтожила толпа солдат, подростков и женщин (причиной стала политика). Директора Керченского музея древностей В. Шкорпилу в декабре того же года убил только что выпущенный из тюрьмы уголовник. Филолога В. П. Науменко убили в июле 1919 года в Киеве. В 1919-м под Харьковом с дочерью убита историк А. Я. Ефименко. Математик А. М. Ляпунов застрелился в 1918 году. Скольких ещё сверх меры погубили политика и всеобщий хаос, — вопрос, который останется без ответа.
С огромными финансовыми и трудовыми затратами советская власть восполняла утраты войны в 1920-е годы.
Константин Котельников
