Менделеев прославился не только своими деяниями. Он был еще и истинным патриотом: «Я не был и не буду ни фабрикантом, ни заводчиком, ни торговцем, но я знаю, что без них, без придания им важного и существенного значения нельзя думать о прочном развитии благосостояния России». Его слова особенно актуальны в год двух юбилеев: 185-летия со дня рождения Менделеева и 150-летия открытия им таблицы периодических элементов.
Менделеев был 17-м (!) ребенком в семье директора Тобольской гимназии и училищ Тобольского же округа. Поначалу Дмитрий учился неважно, особенно трудно ему давались немецкий и латынь – отцу его, добрейшему Ивану Павловичу, даже приходилось делать за сына домашние задания.
Мозг будущего ученого словно дремал, медленно наливаясь живительной силой. Окончив гимназию, Менделеев поступил на отделение естественных наук физико-математического факультета Главного педагогического института Санкт-Петербурга. Поначалу его ждало разочарование – по всем предметам, кроме математики, он имел неудовлетворительные оценки. Студенту вполне могли указать на дверь, если бы все чудесным образом не изменилось.
Выражение «взяться за ум» подходило к Менделееву как нельзя лучше. Его способности – чудо, перст судьбы, явление свыше? – стали неуклонно расцветать, как розы под руками заботливого садовника. Огорчения в учебе и радости в ней же разделило всего несколько лет. В итоге Менделеев вышел из института с золотой медалью.
Дмитрий Иванович мог и не дожить до своих великих открытий и связанных с ними мировой славы, ибо в молодости тяжко болел. Как-то, находясь в петербургской клинике, он услышал, как доктор, думая, что молодой человек спит, молвил: «Ну, этот уже не поднимется».
К счастью, эскулап ошибся.
Словесный портрет Менделеева, написанный художником Яковом Минченковым, выглядит так: «Разговор вел простой, особого русского склада. От него веяло Русью, которую он любил».
И далее: «Большая, умная медвежья голова, длинные нечесаные волосы и задумчивые, иногда мечтательные глаза. Излагая новую теорию или мгновенно родившуюся мысль, Менделеев вперял в пространство глаза и точно пророчествовал.
Крутил толстейшие папиросы и подымал густой столб табачного дыма, среди которого казался каким-то магом, чародеем, алхимиком, умеющим превращать медь в золото и добывать жизненный эликсир...»
Этот высокий бородач появлялся на публике, словно увенчанный лаврами артист. И его появление обещало спектакль – не менее захватывающий, чем театральный. И овации выдающемуся ученому выпадали не менее горячие, чем те, что адресовались блистательному лицедею. «Из маленькой двери, ведущей из препаровочной на кафедру, появляется могучая, сутуловатая слегка фигура Дмитрия Ивановича, – свидетельствовал современник. – Он кланяется аудитории, рукоплескания трещат еще сильней. Он машет рукой, давая знак к тишине, и говорит: «Ну, к чему хлопать? Только ладоши отобьете». Вот наконец наступает тишина, и аудитория вся замирает. Менделеев начинает говорить».
Ходит легенда, что ученый увидел периодическую таблицу химических элементов во сне. Да, это так, но прежде Дмитрий Иванович проделал огромную работу, и проблема должна была вот-вот решиться.
«В течение нескольких недель я спал урывками, пытаясь найти тот магический принцип, который сразу привел бы в порядок всю груду накопленного за 15 лет материала. И вот в одно прекрасное утро, проведя бессонную ночь и отчаявшись найти решение, я, не раздеваясь, прилег на диван в кабинете и заснул. И во сне мне совершенно явственно представилась таблица. Я тут же проснулся и набросал увиденную во сне таблицу на первом же подвернувшемся под руку клочке бумаги».
Не стоит думать, что Менделеев слыл узким специалистом. «Он был непревзойденным химиком, первоклассным физиком, плодотворным исследователем в области метеорологии, гидродинамики, геологии, отделах химической технологии, глубоким знатоком русской промышленности, оригинальным мыслителем в области народного хозяйства...» Эта характеристика принадлежит известному русскому химику Льву Чугаеву. Здесь автор этого текста намеренно прервал цитату, дабы подчеркнуть еще одну сторону дарования Менделеева. По мнению Чугаева, Дмитрий Иванович обладал «государственным умом» и было жаль, что он не стал государственным человеком. Действительно, заманчиво было видеть его на посту министра Российской империи или на какой-то иной высокой должности. Прав Чугаев, Менделеев видел «будущее России гораздо лучше представителей официальной власти». Возможно, какие-то его прожекты воплотились бы в жизнь, стали бы благом для страны.
Но вряд ли Менделеев-государственник принес бы больше пользы России, чем Менделеев-ученый. Да и скис бы, верно, этот подвижный, энергичный человек, корпя над подсчетами и отчетами, уныло скрипя пером, да зевая. Скольких изобретений мы бы недосчитались, сколько сложных задач остались бы нерешенными! Не был бы написан и могучий труд «Познание России» – концентрация светлых мыслей, разумных идей – всего того, что, по разумению Менделеева, могло облагородить Родину, принести ей пользу.
Формулы Менделеева знакомы нам со школы. Одни понимали их, другие слепо заучивали сухие формулировки учебника. Но никто тогда, в детскую пору, не понимал их монументального величия, не ощущал спрятанных за цифрами, буквами, математическими значками, терзаний и колебаний ученого, его бессонных ночей.
Вот и думаю, может, есть резон преподавателям знакомить мальчишек и девчонок не только с великими научными творениями, но и с личностями самих великих творцов? Рассказывать, как шли к своим открытиям, как достигали результата. Да и вообще, какими людьми они были. Ведь постигнув характер человека, интереснее, заманчивее проникнуть в суть замысла, понять его необходимость и логику.
...Когда Менделеева озаряла счастливая мысль, он начинал торопливо записывать, уже ни на кого не обращая внимания. А если кто-то пытался его отвлечь, лишь отмахивался: «А, погодите...» То хмурился, то улыбался, то вскидывал голову, вздымая копну волос. Какое-то бормотание, похожее на молитву или заклинания, доносилось из чащи раздвоенной, густой бороды.
Говорили, что у него тяжелый, беспокойный характер. Его даже прозвали львом, который рычит, когда к нему приближаются люди. Но те, кто знал Менделеева, его искренне любили, потому что доброты и мягкости было в душе этого человека с избытком.
«Когда его что-нибудь расстраивало и внезапно огорчало, он обеими руками хватался за голову, и это действовало на очевидца сильнее, чем если бы он заплакал, – вспоминала племянница Менделеева, Надежда Капустина-Губкина. – Когда же он задумывался, то он прикрывал глаза рукой, что было очень характерно... Одежде и так называемым приличиям в том, что надеть, он не придавал никакого значения во всю свою жизнь.
В день обручения его старшего сына ему сказали, что надо непременно надеть фрак. «Коли фрак надо, наденем», – сказал он добродушно и надел фрак на серые домашние брюки».
Он быстро закипал, но столь же быстро отходил. Скажем, распекал студента – долго, беспощадно, но когда молодой человек, бледный, обиженный, собирался уйти, профессор с улыбкой останавливал его: «Куда же вы, батюшка? Сыграем же партию в шахматы!»
Кроме шахмат, Менделеев любил приключенческие книжки – особенно про индейцев. Однако читал и почитал серьезную литературу – Шекспира, Шиллера, Гете, Байрона, знал русских классиков, начиная с Жуковского и Пушкина. Говорил: «Всегда мне нравился и верным казался чисто русский совет Тютчева:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои,
Пускай в душевной глубине
И всходят в зайдут оне,
Как звезды ясные ночи,
Любуйся ими и молчи...
К своему зятю – известному поэту Александру Блоку, женатому на его дочери Любе, относился с двойственным чувством: "Cразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать"».
Блок восторгался Менделеевым и даже замечал в нем мистические черты: «Не укрывается от него ничего. Его знание самое полное. Оно происходит от гениальности, у простых людей такого не бывает. При нем вовсе не страшно, но всегда неспокойно, это от того, что он все и про все знает, без рассказов, без намеков, даже не видя и не слыша».
Менделеев был таким же гигантом в науке, как Лев Толстой в литературе. Однако с Толстым же и спорил – правда, через сына писателя Сергея Львовича.
Вот запись из его дневника: «Вчера я был у Менделеева. Он только что прочел «О жизни» (книга Толстого – В.Б.). «Ваш отец, – говорил он, – воюет с газетчиками и сам становится с ними на одну доску. Он духа науки не понимает, того духа, которого в книжках не вычитаешь, а который состоит в том, что разум человеческий всего должен касаться; нет области, в которую ему запрещено было бы вторгаться...»
Из другой записи Сергея Толстого следовало, что «он (Менделеев – В.Б.) жалел, что мой отец пишет против науки. Я сказал, что отец восстает не против науки, а против привилегированного положения ученых. Менделеев с этим не согласился и говорил: "Нет, он пишет против науки..."»
Естественно, Дмитрий Иванович всегда был занят сверх меры. И, конечно же, был безумно популярен. Даже у тех, которые ни бельмеса не смыслили в науке. Имею в виду и журналистов, стряпавших статьи о кражах, убийствах, эпидемиях, любовниках и любовницах знати, купеческих и прочих забавах и прочей ерунде. В поисках сенсаций резвые репортеры норовили проникнуть в жилище известных ученых. Однажды некий господин из «Петербургского листка» заглянул в дом Дмитрия Ивановича. Ту встречу не без юмора описала Ольга Озаровская, ученица и помощница Менделеева.
Едва репортер представился, Менделеев нетерпеливо попросил: «Скорей, только скорей! Мы заняты: видите, письмо пишем! (он готовил послание испанскому ученому). Ну-с, что угодно?
– Позвольте вас спросить, какого вы мнения о радии?
– О-о-оо?! О, господи!
Дмитрий Иванович склонился весь налево вниз и долго стонал, вздыхал и тряс головой: «О, господи!» – Потом он повернулся к гостю и на высоких нотах жалобы заговорил:
– Да как же я с вами разговаривать-то буду? Ведь вы, чай, ни чорта не понимаете? Ну как же я с вами о радии говорить буду? Ну-с, вот вам моя статья, коли поймете, так и слава богу... Ну-с, все? Что еще? Только скорей. Время-то, время идет!
– Как вам пришла в голову, Дмитрий Иванович, ваша периодическая система?
– О-о! Господи!
Те же стоны, потрясанье головой, вздохи и смех: кх, кх кх. И, наконец, решительное:
– Да ведь не так, как у вас, батенька! Не пятак за строчку. Не так, как вы! Я над ней может быть двадцать лет думал, а вы думаете – сел и вдруг пятак за строчку, пятак за строчку – готово! Не так-с! Ну-с, все? У меня времени нет. Заняты, письмо пишем...
– Какое письмо?
– О-о-о?!
Дмитрий Иванович замер, набирая воздух в легкие. Наступила могильная тишина, и вдруг Дмитрий Иванович во всю мочь крикнул:
– Любовное!!»
На другой день в «Петербургском листке» появилось большое интервью Менделеева. В нем Дмитрий Иванович предстал обаятельным и любезным собеседником. Отвечая на вопрос о радии, «он откинулся на спинку стула и начал...» Дальше шли кавычки и большая выдержка из стать: «Химическое понимание мирового эфира». Потом – опять любезность с доверчивым сообщением, кому в настоящую минуту пишется письмо...
Дмитрий Иванович отозвался об авторе с благодушной улыбкой: «Неглупый оказался человек! Догадался, как поступить: по крайней мере, ничего не переврал».
Он был не только большим ученым, но и отчаянным смельчаком. Как-то решил полететь на воздушном шаре для наблюдения за полным солнечным затмением. Причем впервые в жизни!
Был серый, дождливый день. Шар, наполненный водородом, лениво качался на тросах. Ассистент Менделеева Тищенко теребил его за рукав: «Дмитрий Иванович, настоятельно прошу вас отказаться от полета, у аэростата нынче нет подъемной силы».
Но Менделеев не внял предостережениям. Улыбнулся, успокаивающе похлопал по плечу ассистента: «Полно, не стоит вам, Вячеслав Евгеньевич, тревожиться». Перелез через борт корзины, бодро помахал рукой собравшейся толпе. Вскоре к нему присоединился пилот. Но огромный шар не желал взмывать к небесам...
Тогда ученый буквально прогнал пилота, решив лететь в одиночку! Он сделал все профессионально – учел наставления специалиста, провел необходимые наблюдения и через несколько часов вернулся на землю. За это время Дмитрий Иванович даже успел починить клапан, выпускающий воздух – для приземления.
Шар, преодолев стокилометровую дистанцию, приземлился в районе деревни Спас-Угол между Калязином и Переславлем-Залесским. Ученый добрался до Клина и сел в поезд. В Москве его встретили журналисты, среди которых был и известный бытописатель Владимир Гиляровский...
Менделеев, оценивая свою деятельность, называл «три службы Родине».
«Плоды моих трудов – прежде всего в научной известности, составляющей гордость – не одну мою личную, но и общую русскую... Лучшее время жизни и её главную силу взяло преподавательство... Из тысяч моих учеников много теперь повсюду видных деятелей, профессоров, администраторов, и, встречая их, всегда слышал, что доброе в них семя полагал, а не простую отбывал повинность... Третья служба моя Родине наименее видна, хотя заботила меня с юных лет по сих пор. Это служба по мере сил и возможности на пользу роста русской промышленности...»
На днях премьер-министр РФ Дмитрий Медведев предложил назвать изобретение Дмитрия Менделеева именем его создателя. Наконец-то восторжествует историческая справедливость...
Валерий Бурт
