Официально проповедуемая идеология коммунизма не помешала СССР проявить инициативу в установлении контактов с Германией после вступления 6 ноября 1936 г. Италии в германо-японский союз. Не успели ещё высохнуть чернила на Антикоминтерновском пакте, а Сталин в декабре 1936 г. в обход НКИД посылает в Берлин в качестве своего личного представителя советского торгпреда Давида Канделаки. Но предварительно Сталин получил 2 декабря 1936 г. «Проект постановления ИККИ (Исполкома Коминтерна) о роспуске КПП (компартии Польши)», на котором собственноручно начертал резолюцию: «С роспуском опоздали года на два (то есть после подписания польско-германского соглашения в 1934 г. – В.А.). Распустить нужно, но опубликовывать в печати, по-моему, не следует» (Вопросы истории». 1988. № 12. С. 52). Очевидно, разочарование Сталина в деятельности польской и входящих в неё западно-украинской и западно-белорусской компартий, в которых к тому же имело место свободомыслие, явилось причиной такого шага.
Но роспуска КПП тогда не последовало, как не последовало сворачивания политики на укрепление сотрудничества с Западом, которую проводил НКИД во главе с Литвиновым. Просто был обозначен ещё один вектор во внешней политике, направленный на сближение с Германией, с целью заключения соглашения с ней, о чём говорил Сталин на одном из заседаний Политбюро. Объясняется такая двуликая политика стремлением утвердиться в эпицентре тогдашнего мира, каковым была Европа, независимо от того, с каким дьяволом придётся идти на сделку. Так как официальная позиция СССР, проводимая наркоматом иностранных дел, заключалась в создании антифашистского блока, то это второе (антизападное) направление курировали Сталин и Молотов по линии НКВД, во главе которого был поставлен Н.И. Ежов, сменивший Г.Г. Ягоду. Как отмечает Вальтер Кривицкий: «Ежов, в молодости рабочий-металлист, был воспитан в сталинском духе. Этот организатор печально знаменитых чисток был человеком недалекого ума. Любой свой вопрос он нёс к Сталину и все, что говорил ему Хозяин, повторял слово в слово, а затем претворял в дело» (Вальтер Кривицкий, «Я был агентом Сталина»: записки советского разведчика. М., 1991).
О визите Канделаки сам В. Кривицкий, неожиданно получивший указание Центра в декабре 1936 г. «заморозить» всю советскую агентурную сеть в Германии, узнает как раз через эту сеть. По его сведениям на переговорах советского торгпреда с имперским министром Я. Шахтом было выработано предварительное соглашение, с текстом которого и в сопровождении резидента Иностранного отдела ГУГБ (ОГПУ) Канделаки прибыл в апреле 1937 г. в Москву и даже был награждён орденом Ленина. Стороны были близки к соглашению. В конце января 1937 г. Канделаки сообщал Сталину, что в соответствии с полученной от него директивой, сделал Шахту заявление по поводу предложения немцев о политических переговорах с ними. «Шахт, выразив удовлетворение нашим ответом, наметил тогда же порядок переговоров и указал, что они начнутся в ближайшие дни, после того как им будет доложен германскому правительству наш ответ». Но, как следует из переписки Шахта с министром иностранных дел Германии Константином Нейратом, фюрер не пошёл на переговоры, посчитав их попыткой русских использовать их для получения дивидендов от Франции и Англии. При этом даже отмежевание советского правительства от Коминтерна для него не имело значение. «Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться и дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим случая снова вступить в контакт с Россией» (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009. С. 89).
Канули в лету времена, когда Москва использовала Берлин в своих интересах. Теперь роль Германии усилилась настолько, что она не нуждалась в поддержке Москвы, даже в качестве шантажа западных демократий, противостоять которым Гитлер рассчитывал при помощи Польши, в отношении которой он по-прежнему разыгрывал антисоветскую карту. В феврале 1937 г. Герман Геринг, двоюродный брат которого Герберт был заместителем Шахта и принимал участие в переговорах с Канделаки, убеждал Рыдз-Смиглого в том, «что обеим странам угрожает опасность со стороны России независимо от того, является ли она коммунистической, монархической или либеральной, и что в этом отношении интересы Польши и Германии едины» (см.: Краткая история Польши с древнейших времен. М., 1993).
Не в пользу СССР складывалось и противостояние в Испании. Победа Франко была предопределена с образованием в апреле 1937 г. Испанской фаланги, объединившей все национальные силы этой страны. Аналогичные попытки объединить все интернациональные силы Испании, предпринятые Москвой, привели к мятежу в Барселоне в мае 1937 г. партии ПОУМ, образцово спровоцированному и подавленному резидентом Иностранного отдела НКВД А. Орловым (Л.Л. Фельдбиным). Эта партия осуждала бюрократизацию и политические судебные процессы в СССР, в чём была солидарна с Л.Д. Троцким, хотя и не являлась троцкистской. Сам Троцкий был объявлен главным виновником последовавших после этого поражений на фронтах. Тогда же было принято решение о его физическом устранении, что было поручено тогдашнему заместителю начальника Иностранного отдела НКВД Шпигельглазу, который тогда в 1937 году провалил это задание. Только с третьей попытки в августе 1940 г. Троцкий был убит, но он успел создать в 1938 г. антисталинистский IV Интернационал, что знаменовало тяжелейший кризис, если не полное банкротство, международного коммунистического движения (Вадим Роговин. «Мировая революция и мировая война», Судоплатов П.А. «Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля». М., 1996. С. 77)
Это развязало руки Гитлеру в австрийском вопросе. В ходе разработки военной операции (план «Отто») на случай осложнения ситуации с присоединением Австрии, Гитлер в директиве о единой подготовке Вермахта от 24.06.1937 указывает на необходимость быть готовым начать войну против Франции и союзной ей Польши. Не рассматривался как серьёзный противник Советский Союз, куда из Берлина, через посредничество Э. Бенеша, в начале мая 1937 г. попали документы о существовании «заговора в Красной Армии». Эти зёрна упали на благодатную землю. Красная Армия после ликвидации политической оппозиции оставалась единственной реальной силой, которая пусть и гипотетически могла угрожать власти Сталина. Поэтому из пяти маршалов в живых остались только знакомые ему по совместной работе в прошлом и лично преданные ему К.Е. Ворошилов и С.М. Будённый. Не избежала репрессий и связанная с армией разведка. Если согласится с реальность «заговора Тухачевского», то логично признать, что вместо противопоставления Вермахта Гитлеру, Сталин сам получил противостояние руководства собственной армии.
Возможно, свою роль в армейских репрессиях сыграли неудачи на Дальнем Востоке, где набирающая силу Япония вытеснила Москву из Кореи, Китая и даже стала угрожать Монголии. Вероятно, это и учитывала директива Гитлера от 24 июня 1937 г., в которой отмечалась «недостаточная военная готовность… России» (Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки. Документы и материалы. Т.:I. Подготовка и развертывание нацистской агрессии в Европе. М., «Наука», 1973 г. С. 202). К середине 1937 г. японцы оккупировали Северный и Центральный Китай, а поэтому Сталин заставил Красную Армию этой страны пойти на соглашение с Гоминданом. Но и это не спасло её от поражения и отхода к советским границам. В 1936-1937 гг. происходит ряд столкновений японцев с советскими пограничниками и армейскими частями. Вот тогда СССР и стал готовиться к войне на Дальнем Востоке, для чего 173 тысячи корейцев было выселено в 1937 г. с Дальнего Востока в Казахстан и Узбекистан (Газ. «Аргументы и факты» от 15 мая 2002).
Для реализации дальневосточных планов необходима было нормализация отношений с Германией. Поводом для этого могла стать так называемая «немецкая операция НКВД», начатая на основании решения Политбюро от 20 июля 1937 г. об аресте немцев, работающих «на военных, полувоенных и химических заводах, на электростанциях и строительствах во всех областях», и приказа НКВД № 00439 от 25 июля. Но Гитлер оставляет гласом вопиющего в пустыне заявление 30 июля 1937 г. советского посла в Берлине Юрьева Вейцзекеру о желании установить хорошие отношения с Германией. Это отразилось на судьбе более 55 тыс. чел., осужденных в ходе «немецкой операции НКВД» в 1937-1938 гг., из которых этнических немцев было 38% (Охотин Н.Г, Рогинский, А.Б. Из истории «немецкой операции» НКВД 1937-1938 гг.).
Более того, Гитлер даёт распоряжение прервать тайные переговоры с представителями Сталина, и Канделаки возвращается в Москву, где был арестован 11 сентября 1937 г., а летом 1938 года расстрелян. В ноябре 1937 г. в Москве было принято решение о ликвидации лидера украинских националистов Е. Коновальца, делавшего ставку на фашистов. Его убийство было осуществлено в Роттердаме 23 мая 1938 г. Павлом Судоплатовым, который план операции по ликвидации Коновальца лично докладывал Сталину в том же ноябре 1937 г. В это же время полным ходом шла физическая ликвидация западно-украинских просвещенцев (большинство из них были расстреляны в ноябре 1937 в урочище Сандармох в Карелии). И причиной тому стали неудачи политики в отношении Варшавы, в которой с ноября 1937 г. по июнь 1938 г. даже отсутствовал полпред СССР. Объяснялось это усилившимся польско-германским сближением, которое было необходимо Гитлеру в свете подготавливаемого аншлюса Австрии. В ноябре 1937 г. Геринг заявил посетившему Берлин вице-министру иностранных дел Польши Я. Шембеку, что Германии «нужна сильная Польша», которая вправе иметь выход к Черному морю.
Репрессиями Сталин убивал сразу двух зайцев. Кроме расправы над своими оппонентами (явными и мнимыми), он возлагал на «врагов народа» вину за провалы во внешней политике. Поэтому «Большой террор» стал важной частью «большой политической игры», концепция которой была окончательно сформирована к этому времени. Именно поэтому репрессии были увязаны с нагнетанием военного психоза в связи с внешней военной угрозой, которую создали на международной арене, в том числе неудачи Сталина, не сумевшего создать положительный имидж страны как сильной цивилизованной державы, с которой необходимо считаться. Не случайно все расстрелянные обвинялись в измене и шпионаже в пользу различных иностранных держав, естественно угрожающих миру. А так как объявленные Москвой агрессоры и жертвы в этой войне менялись несколько раз местами, то не надо искать причины связи жертв поощряемой шпиономании с конкретными государствами. Не случайно на ХVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г. Сталин заявил, выдавая желаемое за действительное, что новая империалистическая война идёт «уже второй год», то есть начал отсчет её с того же 1937 года (Материалы 18-го съезда ВКП(б)) .
Польша заранее была проинформирована немецкой стороной о готовящемся воссоединении Австрии с Германией. Принимая в январе 1938 г. министра иностранных дел Польши Бека, в контексте интересов Германии в отношении Австрии, он подчеркивал, что ликвидация большевизма является первейшей задачей его политики. Бек ответил заверением в стремлении польского правительства «сохранить с Германией дружеские отношения, и продолжить политику маршала Пилсудского». 23 февраля 1938 г. Геринг уверял генерального инспектора Войска Польского маршала Э. Рыдз-Смиглу, что Польша и Германия образуют единый бастион против большевизма, из чего, по мнению генерал- фельдмаршала, следовало: «поражение Польши в эвентуальном польско-советском конфликте… неизбежно повлекло бы за собой большевизацию Германии».
Польша попыталась воспользоваться этой ситуацией, заручившись поддержкой Германии во время польско-литовского дипломатического конфликта весной 1938 г. после инцидента 11 марта 1938 г. на польско-литовской границе, накануне вступления немецких войск в Австрию. Воспользовавшись аншлюсом Австрии 13 марта 1938 г. (формально был закреплён плебисцитом 10 апреля 1938 г.), Варшава 17 марта выдвинула свои войска к литовской границе и предъявила ультиматум Литве с требованием установления дипломатических отношений и отказом Литвы от признания своей столицей г. Вильнюса, аннексированного Польшей ещё 9 октября 1920 года. Это привело к дипломатическому столкновению с СССР, со стороны которого последовало заявление о недопустимости разжигания польско-литовского конфликта. Литвинов трижды (16,18 и 20 марта) встречался с польским послом В. Гжибовским, а 18 марта с литовским посланником, которому посоветовал частично уступить силе и согласиться с установлением дипломатических отношений с Польшей.
Успешное завершение этого конфликта позволило заместителю наркома иностранных дел В. Потёмкину заявить по горячим следам о чуть ли не главной роли СССР в его урегулировании. Но основная заслуга в погашении польско-литовского конфликта принадлежала всё же Гитлеру, не позволившему Москве сыграть здесь главную роль и оккупировать Литву полякам, убравшим из ультиматума второй пункт (о Вильнюсе). Германия оказалась и единственной выигравшей территориально от этого конфликта стороной. Мало того, что под это дело она заняла в марте 1938 г. Австрию, так через год после этих событий она получила Клайпеду (Мемель) уже от самой Литвы (Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939-1941. М., 2000).
События весны 1938 г. заставили советскую сторону форсировать принятие военного плана стратегического развертывания советских войск, который был представлен начальником штаба Красной Армии Б.А. Шапошниковым в памятной записке б/н наркому обороны К.Е. Ворошилову уже 24 марта 1938 года. Он предусматривал активные боевые действия Красной Армии не только на западной, но и на всей огромной южной границе, за исключением участков, граничащих с Афганистаном и Ираном (что объяснялось трудностями их покорения, в чем Москва убедилась воочию к началу 1930-х гг., и нежеланием конфликта с Великобританией из-за этого второстепенного региона). Главными целями плана Шапошникова от 24 марта 1938 года был разгром польских и немецких войск в Западной Белоруссии, для чего планировался удар группировкой свыше 70 дивизий «по обоим берегам р. Немана с задачей разгрома сосредоточивающихся здесь германо-польских сил с выходом наших главных сил в район Вильно – Гродно – Волковыск – Новогрудок – Молодечно» (первый вариант), или в Западной Украины, для чего те же 70 с лишним дивизий сосредотачивалась уже к югу от Полесья с задачей нанесения удара «на фронт Луцк – Львов, имея в виду главными силами выйти в район Ковель – Львов – Броды – Дубно» (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009. С. 381-392).
Вероятно, под влиянием польско-литовского конфликта в марте 1938 г. основным вариантом рассматривался первый. Этот конфликт был прекрасным поводом для оказания под флагом помощи жертве фашистско-польской агрессии (Литве, где из всех прибалтийских республик советское влияние было наибольшим), а заодно и для начала освобождения (оккупации) западно-белорусских земель. Но при этом стратегическое развертывание наших главных сил (тот же ударный кулак свыше 70 дивизий) к югу от Полесья (второй вариант), при активной обороне к северу от него (для чего в таком случае там оставлялось всего 30 дивизий) «могло быть осуществлено сразу, или в ходе начавшегося сосредоточения, не позднее 10-го дня мобилизации, для своевременного поворота потока эшелонов на Юго-Запад», как пишет Шапошников в той же своей записке наркому от 24 марта 1938 года. К такому решению может привести развитие «событий в Средней Европе («если фашистский блок нанесет удар Чехословакии и главными силами будет оперировать к югу от Полесья», – пишет Б. Шапошников в той же записке) или развертывание главных сил германо-польских армий в Галиции» (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009. С. 381-392).
В обоих вариантах предполагался международный конфликт, в котором оказывались вовлечёнными наряду с Польшей и Германией по одну сторону, также СССР, Франция и Великобритания и все восточноевропейские страны от Финляндии до Турции. При этом в противостоянии СССР с Польшей и Германией предполагался если не совместное выступление с Западом, то его благожелательный нейтралитет, что заставит Германию держать часть вооружённых сил на Западе, и это отмечено Шапошниковым. Только в этом случае его план имел шансы на успех. Именно поэтому оба варианта советского плана развёртывания, не выходили за линию Керзона, предложенную в своё время Западом как граница между СССР и Польшей, если не считать удара на Люблин, предусмотренного вторым вариантом в силу военной необходимости. Международный конфликт был стержнем «большой политической игры» Сталина, хотя Гитлер, только что присоединивший Австрию, не собирался в это время воевать ни с СССР, ни с Западом, что подтверждается отсутствием у него каких-либо военных планов в это время, а в отношении прибалтийских государств они вообще никогда не существовали.
Чем хороши военные планы, так это тем, что они избавлены от необходимости разъяснять причины, по которым возникла война. В них нет необходимости доказывать справедливость войны и тех или иных военных действий, а самое главное – общий план развёртывания вооружённых сил не раскрывает истинные цели, которые хочет достигнуть политическое руководство страны посредством войны, которая, как известно, является продолжением политики, только другими средствами. Для этого существуют планы отдельных операций, какой мы имеем на примере Финляндии, сосредоточение против которой войск Ленинградского военного округа с входящей в него Карелией, не учитывается в плане Шапошникова. Это не только обеспечивает соблюдение секретности, но и даёт возможность изменять сами политические цели и задачи (путём отмены одних планов операций и введения в действие других). Естественно, для всех направлений, упоминаемых в общем плане должны существовать конкретные планы операций, причём как на случай обороны, так и на случай наступления. Иначе надо признать, что военные едят свой хлеб даром. План Шапошникова предусматривал при необходимости захват или уничтожение баз и флотов прибалтийских лимитрофов (Латвии Эстонии и Литвы) с Финляндией и балканских стран (Румынии, связанной договорными отношениями с Польшей, и к которой СССР также имел территориальные претензии, Болгарии и Турции). Румыния и Болгария являлись сухопутными воротами к черноморским проливам, о которых мечтало не одно поколение российских императоров.
Так что два варианта развертывания советских войск на западной границе, предусмотренные в плане Шапошникова, отражали две основные цели здесь советского руководства, которые отнюдь не ограничивались Западной Украиной и Западной Белоруссией. Установление советского контроля над странами Балтии возвращало России (СССР) господство в Восточной Балтике, а присутствие на Балканах обеспечивало выход в Средиземное море. В то время еще господствовал принцип «кто владеет морем, тот владеет миром», сформулированный в своё время английской дипломатией и доказанный на практике. И явно не только против Германии было направлено принятое в 1938 г. в СССР решение в течение 10 лет построить 15 линкоров, 35 тяжёлых и 20 лёгких крейсеров, 145 лидеров и эсминцев. Позднее эту программу несколько подсократили – за семь лет предстояло построить «всего лишь» шесть линкоров, 21 лёгкий крейсер, 98 лидеров и эсминцев. Несмотря на то, что Гитлер своим вторжением помешал этим грандиозным планам, к июню 1941 г. в СССР всё же имелось 267 подводных лодок, что превышало численность к 1 сентября 1939 г. подводного флота Англии, Германии, Италии и Японии вместе взятых (Марк Солонин. «Есть ли у вас план, товарищ Сталин?» Статья из ж-ла «Эхо планеты» 21.05.2011). Именно на флот возлагались задачи по уничтожению флотов и баз Финляндии, прибалтийских государств, Румынии, Болгарии и Турции и их вероятных европейских союзников.
Естественно такие цели становились реальными только в условиях войны Германии и Японии с Западом, создание которых и должна была обеспечить проводимая Кремлём в «большой игре» дипломатическая политика. Она чётко видна из инструкций, направленных Потёмкиным советскому послу в Париже Я. Сурице в начале апреля 1938 г., из которых следует, что посол должен, «пользуясь нашими дружественными связями с такими журналистами, как Пертинакс, Бюрэ, Табуи и др., организовать антипольскую кампанию во французской прессе, разъясняя изменническую роль Бека и судьбу, ожидающую Польшу, если она и дальше пойдет по пути, намеченному Гитлером… Германия рассчитывает на Данциг и Мемель, Польша на Литву, Латгалию и даже Либаву. Вполне правдоподобно, что Гитлер разжигает эти аппетиты Польши. Расчет его достаточно ясен. О нем говорил в свое время тов. Сталин Лавалю, в бытность последнего в Москве. Гитлер учитывает неизбежность разгрома Польши нашими войсками. Когда мы займем некоторые области Польши, Германия сделает то же самое со своей стороны. Фактически, выполняя план Германии, Польша готовит себе четвертый раздел и утрату национальной независимости» (АВП РФ. Ф. 05. О. 18. П. 148. Д. 158. Л. 30. Цит.: «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939-1941(сборник)». М., 2000).
Содержавшиеся в письме Потемкина инструкции по организации антипольской кампании во французской печати наводят на мысль, что рассуждения о будущей судьбе Польши предназначались в известной мере не только для сведения полпреда и французов. После соответствующей обработки и упаковки эта информация должна была так или иначе достичь и Варшавы, и Берлина. Данное предположение подтверждается фактом публикации во второй половине апреля 1938 г. статьи В. Гальянова (псевдоним Потемкина) «Куда идет Польша», в которой почти дословно, а в чем-то даже более явно, чем в письме Сурице, высказывались прогнозы относительно будущего развития событий на границах СССР. Их квинтэссенцией стал, несомненно, следующий пассаж: Гитлер хочет спустить Польшу против Советского Союза… чтобы двинуть и свои полки на польскую территорию. Гитлеру нужно, чтобы Польша была стерта в прах между двумя жерновами. …Гитлер готовит Польше четвертый раздел» (Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939-1941 М., 2000).
И это была не пустая угроза, если учесть имеющиеся сведения о попытках Москвы именно в это время вызвать Гитлера на переговоры через Финляндию по линии НКВД, несмотря на прекращение в марте 1938 г. переговоров о предоставлении Москве кредита. К этим попыткам относится и неофициальное предложение в апреле 1938 г. финскому правительству соглашения, гарантировавшего «экономическое сотрудничество с Советским Союзом с учетом обоюдных интересов в Скандинавии и Европе в обмен на подписание Пакта о ненападении, экономическом и военном сотрудничестве в случае агрессии третьей стороны». Это предложение носило секретный характер и делалось через резидента НКВД в Финляндии Рыбкина, который с этой целью, как вспоминает Судоплатов, был вызван в Кремль, где имел встречу со Сталиным и другими членами Политбюро. «Предложение Сталина включало также разделение сфер военного и экономического влияния в Балтийском регионе между Финляндией и Советским Союзом. По указанию Сталина Рыбкин также передал 100 тысяч долларов на создание партии мелких хозяев, которая выступала за нейтральную Финляндию» (Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы. М., 1997). Рыбкин во время беседы в Кремле выразил сомнение, что финны согласятся на подписание такого договора, но Сталин подчеркнул, что это зондаж, поэтому предложения должны быть сделаны устно, тайно от советского посла, то есть неофициально.
Тогда же были предприняты попытки найти тайные подходы к маршалу Финляндии Маннергейму, через его бывшего сослуживца по царской армии – графа Игнатьева, перешедшего на службу в Красную Армию ещё в 1920-х годах. В Москве не сомневались, что Маннергейм проинформирует Гитлера о советских предложениях разделения Скандинавии и Европы, которые, прежде всего, и предназначались ему, а не Финляндии, которая согласно предыдущим и последующим планам Москвы должна была войти в сферу советского контроля в случае возникновения войны на западных советских границах, наряду с другими лимитрофами. Тем более, что делить Северо-Восточную Европу без учёта интересов Германии было невозможно и бессмысленно. Так что предложения Москвы, сделанные Гитлеру в августе 1939 г., не были для него неожиданностью. Но тогда, в 1938 г. советский зондаж остался без ответа со стороны Гитлера. А поэтому Москва вполне логично решила извлечь выгоду из конфронтации с Германией, активизировавшись на франко-английском направлении своей «большой политической игры».
План Шапошникова, рассматривавший Литву, наряду с другими прибалтийскими республиками, как театр военных действий, делал вероятным польско-германский союз. А вот для недопущения этого и втягивания в войну западных союзников и предназначались договора о взаимопомощи с Францией и Чехословакией, угроза территориальной целостности которой со стороны Германии была очевидной. Не случайно Чехословакия рассматривается в плане Шапошникова от 24 марта 1938 г. как объект фашистской агрессии. Тем более, что относительно решения судетского вопроса у Гитлера имелся план, носивший кодовое название «Грюн». И хотя он, как и в случае с Австрией, предусматривал военные действия (которые ещё не планировались) только после провала дипломатических усилий, что было подтверждено Гитлером на совещаниях 24 апреля и 20 мая 1938 г., но через несколько часов после последнего совещания чехословацкий президент Э. Бенеш объявил частичную мобилизацию. На следующий день, 21 мая, он занял чехословацкими войсками приграничные с Германией Судеты и отменил здесь муниципальные выборы 22 мая 1938 г., объявленные лидером местных немцев К. Генлейном одновременно плебисцитом о присоединении Судетской области к Германии.
Понимая международный резонанс и неизбежность столкновения в этом случае с Германией, без поддержки извне, на такой шаг Бенеш самостоятельно никогда бы не решился. Ни одна страна мира этот шаг чехословацкого президента не поддержала, кроме Советского Союза. Он пообещал оказание и военной помощи, что следует из отчётов о встрече первого заместителя наркома иностранных дел СССР В.П. Потемкина с послом Чехословакии в Москве Фирлингером (АВП РФ, ф. 0138, оп. 19, п. 128, д.1, л. 62-63, 65. Приведены в статье Марка Солонина «Судетский кризис. Первая попытка»). Это наводит на мысль, что чехословацкому президенту секретное обсуждение Гитлером чешского вопроса 20 мая 1938 г. было преподнесено, как решение Берлина немедленно расправиться с Чехословакией. Отсюда есть все основания полагать, что майский кризис 1938 г. в Чехословакии во многом спровоцирован позицией Советского Союза, который контролировал Бенеша, пользовавшегося финансовой поддержкой из Москвы через резидента НКВД Петра Зубова, являвшегося чуть ли не главным его неофициальным советником и личным другом Судоплатова (Судоплатов П.А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996).
Когда 22 сентября 1938 г. Польша, заручившись поддержкой Гитлера, предъявила свой ультиматум Чехословакии о передачи ей чехословацкой части Тешинской Силезии, Советский Союз уже развернул под видом учений житомирскую и винницкую армейские группы по южному варианту плана развертывания от 24 марта 1938 г. 23 сентября Бенеш, получивший заверения о советской военной помощи, даже не дожидаясь решения Совета Лиги наций, объявил всеобщую мобилизацию, а со стороны НКИД СССР последовала нота правительству Польши с предупреждением о денонсации пакта о ненападении между СССР и Польшей от 25.07.1932 г., в случае перехода польскими войсками чехословацкой границы. Польша в тот же день дала ответ, суть которого сводилась к совету не вмешиваться не в свои дела. Но советская нота была подкреплена дополнительной директивой наркома обороны и Генштаба о приведении в боевую готовность и выдвижении к границе части войск Белорусского особого округа (витебская, в которую входили полоцкая и лепельская военные группы, а также бобруйская армейские группы) и вновь созданного Калининского военного округа.
Информируя 25 сентября 1938 года о своих военных мероприятиях Париж, Ворошилов выдаёт сконцентрированные на западной (польской) границе 30 советских стрелковых дивизий как предназначенные для Чехословакии («Новые документы из истории Мюнхена». М., 1958, с. 103-104, 139-140). На самом деле они были первым эшелоном войск, предназначенных для польской кампании по плану от 24 марта 1938 года. С учётом второго эшелона, общее число советских войск на польской границе достигало предусмотренных этим планом 60 стрелковых, 16 кавалерийских дивизий, 3 танковых корпусов и 22 отдельных танковых бригад, 17 авиационных бригад и др. Эта группировка превышала численность вооруженных сил любой из стран, непосредственно участвовавших в этом конфликте (Германии и Чехословакии) и равнялась численности армий, предназначенных для ведения боевых действий с обеих сторон (армии вторжения у Германии и армии отражения у Чехословакии), вместе взятых. Вот только никаких планов их использования в Чехословакии нет.
Численность войск зависит от решения каких-либо конкретных задач, которые не могли появиться по Чехословакии в связи с невозможностью решения вопроса их прохода через Польшу и Румынию. И в этом свою роль сыграли западные союзники. Судя по позиции, занятой Францией, которая нехотя подтвердила готовность выполнить свои союзнические обязательства перед Чехословакией (что было связано с проходившими в это время выборами и сменой правительства), но ничего не предприняла для этого, она была просто втянута в чужую для неё (советскую) игру. А британское правительство, судя по сообщению германского посла в Лондоне фон Дирксена, после его встречи с Галифаксом 21 мая, вообще «не подтвердило своего желания» участвовать в этой опасной игре. Противодействием этой игре и стала политика западных стран по «умиротворению» Гитлера, которого майский кризис застал врасплох. В самый его разгар Геринг сделал предложение польскому послу в Берлине присоединиться к экономическому бойкоту Праги, который рассматривался тогда в Берлине как единственный способ воздействия на чехов, что подтверждает неготовность Германии к военному решению вопроса Судет.
Директиву на подготовку военной операции с готовностью к 1 октября Гитлер дал только 30 мая 1938 г. Но и тогда он ещё не планировал расчленение Чехословакии. В противном случае ему было бы логичней воспользоваться негласным приглашением к диалогу весной 1938 с СССР. Тем более, что предмет для переговоров был на лицо: Польша (или только восточная её часть) в обмен на Судеты. Но Гитлер на это не пошёл. Не пошли на поводу у Сталина и западные союзники, связанные договорными отношениями с Чехословакией. Если согласиться с мнением многих современных отечественных исследователей, что политика умиротворения началась ещё с начала мая 1938 г., то можно полагать, что данный кризис для Запада был ожидаемым. А это и обусловило неудачу Сталина, который, тем не менее, воспользовался началом «чехословацкого кризиса» для улучшения положения советских войск на самом уязвимом из всего Дальневосточного театра военных действий (ТВД) приморском направлении, откуда ждали возможного наступления японцев, как это следует из плана развёртывания от 24 марта 1938 г. Поэтому, в результате спровоцированного инцидента на оз. Хасан летом 1938 г., советские войска заняли здесь господствующие высоты.
Мюнхенский договор 30 сентября 1938 года фактически вынес приговор Чехословакии и поставил точку в чехословацком кризисе, а также крест на советских планах столкнуть в 1938 г. Западную Европу с Германией и в таких условиях реализовать свои планы. Именно поэтому подписание было осуществлено без участия, не допущенной к договору советской стороны, которая даже не ответила Бенешу на его запрос утром 30 сентября принимать ли ему условия Мюнхена или нет. Объясняется это молчание тем, что без полноценного фронта на Западе СССР не мог осуществить свои военные планы. И только уже задним числом после принятия Прагой условий Мюнхена, СССР осудил этот шаг Э. Бенеша, заявив, что оказал бы помощь Чехословакии даже без Франции. Поэтому этот договор именуется советскими и многими российскими историками не иначе как сговор. Но в таком случае также вполне понятно и логично заявление Чемберлена в Лондоне после подписания этого договора, что он привёз мир Европе.
Прямым следствием Мюнхенского договора стало изменившееся отношение СССР к Польше. К осени 1938 г. была свёрнута политика украинизации и ликвидированы компартии Польши (КПП), Западной Украины (КПЗУ) и Западной Белоруссии (КПЗБ). И это происходит на фоне обострившихся после Мюнхена польско-германских отношений. После оккупации Польшей 2 октября 1938 г. Тешинской Силезии, в первой декаде октября, возник польско-немецкий конфликт вокруг чешского города Одерберга. Именно тогда 8 октября 1938 г. польский посол Гжибовский был принят заместителем наркома иностранных дел В.П. Потёмкиным, который продемонстрировал определённое дружелюбие, заявив, что «никакая протянутая Советам рука не повиснет в воздухе». Но Гитлер разрешил этот конфликт в пользу Варшавы, несмотря на возражение своего МИД и ОКВ, заявив Риббентропу о том, что он не хочет торговаться с поляками из-за каждого отдельного города» (Случ С.З. «Политика Германии и СССР в отношении Польши» (октябрь 1938 – август 1939 г.г.). Вестник МГИМО. Специальный выпуск 2009 г. с. 252). Этим, и особенно заявлением венгерскому премьер-министру в середине октября 1938 г., что дальнейший пересмотр карты Чехословакии возможен только при условии военно-политического союза Германии, Польши и Венгрии, Гитлер дал понять полякам, что их счастливое будущее зависит от него. Не допустив поползновений Польши на чешскую область между Остраицей и Тешином, и запретив Венгрии предпринимать какие-либо действия по изменению статуса Словакии, он намекнул, что это будущее может быть и не таким уж счастливым, если Польша не пойдёт в кильватере германской политики. Поэтому разговор Потёмкина с Гжибовским получил продолжение 20 октября.
А 24 октября 1938 г. Риббентроп в беседе с Липским в Берхтесгадене уже официально поставил вопрос о передачи Данцига (польский Гданьск) и предоставлении транспортного коридора, соединяющего Германию с Восточной Пруссией. Гитлер воспользовался концентрацией советских войск на польской границе и в последний раз разыграл перед Польшей карту советской угрозы. В случае же положительного решения вопроса о Данциге он обещал реальные и мнимые компенсации за счёт разваливающейся Чехословакии, возможно, Литвы и СССР. Именно поэтому Гитлер не спешил с окончательной ликвидацией Чехословакии, очевидной для всех уже в сентябре 1938 г., и в частности, с решением проблемы Карпатской Руси (Закарпатской Украины), в которой после Мюнхена четко обозначилась тенденция на независимость от Чехословакии. Закарпатским русинам пражское правительство вынуждено было предоставить 11 октября автономию. А 1-й Венский арбитраж 2 ноября 1938 г., проведённый Гитлером, ставшим теперь полновластным распорядителем в Центральной Европе, южная часть Закарпатской Украины, наряду с другими южно-словацкими землями были переданы Венгрии. Но основная территория бывшей Западно-Украинской народной республики, похоже, продолжала играть роль разменной монеты Гитлера для Польши. Не случайно заместитель министра иностранных дел Польши граф Шембек писал своему послу в Москве Гжибовскому 10 декабря 1938 г.: «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней (Германией – В.А.) полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша является естественным союзником Германии» (Овсяный И.Д. Тайна, в которой война рождалась. М., 1975. С. 284).
И с этой позицией поляки вынуждены были считаться, особенно после того, как перед Липским 19 ноября 1938 г. вторично был поставлен вопрос о Данциге. Договорились, что Польша еще раз рассмотрит это предложение, которое возвращало её к положению, существовавшему с 6 декабря 1916 по сентябрь 1917 г., когда созданному Центральными державами Временному государственному совету в Варшаве, было предложено отказаться от западных польских земель, которые предлагалось компенсировать на востоке за счет России. Поэтому, когда польско-германские переговоры по Данцигу вступили в заключительную фазу, и замаячила угроза достижения договорённости Германии с Польшей, а через неё с Западом, что проявилось в поддержке Польшей Венгрии, Москва сделала всё, чтобы этого сближения не было. После каждой встречи Риббентропа с Липским Москва 31 октября и 27 ноября 1938 г., спешила заверить Варшаву в незыблемости польско-советских договоров, которые незадолго до этого (в период Литовского и Чехословацкого кризисов) сама же грозилась разорвать. По инициативе Москвы от 4 ноября, было подписано 27 ноября коммюнике о согласии обеих стран на урегулирование советско-польских отношений, опубликованное одновременно 29 ноября в Москве и Варшаве. Похоже, что дальше заявлений в обеих столицах идти не собирались.
В Варшаве, таким образом, стремились оказать давление по данцигскому вопросу на Гитлера. А вот Москву публикация этого совместного коммюнике, кроме ожидаемого предотвращения польско-германского сближения, сделала реальным игроком в польско-германских отношениях. Об этом говорит и назначение в конце ноября 1938 г. члена Политбюро и заместителя председателя СНК Микояна наркомом внешней торговли. Опасаясь польско-советского сговора, Гитлер включил Москву в орбиту своей политики и сделал ставку в реализации дальнейших своих планов на неё, продемонстрировав тем самым, что идеологической брезгливости нет места в политике. Продлив в декабре 1938 г. без всяких проволочек на 1939 г. советско-германский торговый договор, Берлин предложил 19 декабря Советскому Союзу возобновить переговоры о 200-миллионном кредите. Но в самой Москве к этому отнеслись осторожно. Только дождавшись отказа Польши, которая 2 января 1939 г. установила консульские отношения с Маньчжоу-Го, от союза с Гитлером, о чём вели безрезультатные переговоры 5-6 января 1939 г. Бек и Риббентроп в Мюнхене, Москва 10 января осторожно согласилась начать экономические переговоры с Германией. В Берлине в этот же день были изданы распоряжения о подготовке к мобилизации (мобилизационные планы). В тот же день Риббентроп поручил Шнуре готовиться к поездке в Москву. Визит его к Микояну был запланирован на 30 января. На традиционном новогоднем приеме глав дипломатических миссий 12 января 1939 г. Гитлер особое внимание уделил прошедшему школу ОГПУ советскому послу А.Ф. Мерекалову, что стало сенсацией в дипломатических кругах. И хотя разговор Гитлера с Мерекаловым длился всего около 10 минут и не касался межгосударственных проблем, но многие увидели в этом попытку Гитлера улучшить отношения с СССР. Хотя, не исключено, что таким путём, Гитлер мог рассчитывать оказать давление на Польшу, которая 19 января начала в Москве переговоры о заключении торгового договора с СССР.
20 января Германия через Мерекалова уведомила советскую сторону о том, что в Москву 30 января прибудет германский представитель для ведения экономических переговоров. Но советская сторона, вероятно, опасаясь быть использованной Берлином в качестве шантажа Запада и Польши, 27 января, после очередной беседы Риббентропа с Беком 26 января, на сей раз в Варшаве, в которой затрагивался вопрос об Украине, инициировала проникновение сведений о предстоящих советско-германских переговорах в английскую печать. Визит Риббентропа в Варшаву длился с 25 по 28 января 1939 г. и закончились безрезультатно. Визит Шнурре в Москву не состоялся. С.З. Случ считает, что этим шагом Гитлер давал последний шанс полякам. Германия 28 января заявила о переносе срока переговоров, которые окончательно прерваны не были. Германская сторона понизила их уровень и поручила вести послу. 11 февраля во время встречи с германским послом в Москве Ф.В. фон дер Шуленбургом Микоян предал ему советскую заявку на закупку немецкого оборудования, в том числе военного. Таким образом, Москва сама использовала Германию с целью шантажа Запада и Польши, с которой, после разрыва 2 февраля дипломатических отношений с Венгрией в ответ на её вступление 24 февраля в Антикоминтерновский пакт, 19 февраля 1939 г. был подписан советско-польский торговый договор.
Многие историки считают, что передача Закарпатской Украины или Рутении (а именно так теперь стали называть Закарпатскую или Угорскую Русь) Венгрии была платой ей за вступление в Антикоминтерновский пакт. Но к провозглашению автономиями Рутении и Словакии независимости и распаду Чехословакии привели также действия чехословацкого правительства в первой декаде марта 1939 г. по роспуску их автономных правительств. При этом, на обращение 15 марта к Гитлеру главы Карпатской Украины Августина Волошина признать эту независимость под протекторатом Рейха, немецкий консул в Хусте (сюда переехала из Ужгорода столица самопровозглашённой Закарпатской Украины) ответил отказом и посоветовал смириться с венгерской оккупацией. Вероятно, не последней причиной отказа, было желание не создавать дополнительных проблем с СССР, для которого западные украинцы были яблоком раздора с Польшей.
Зимой 1938-1939 гг. Закарпатская Украина стал в центре внимания всей Европы. Сюда приезжали гетман Скоропадский, генерал Деникин и даже наследник русского престола великий князь Владимир. Ведь наряду с возросшим самосознанием русинов себя как самостоятельной нации, здесь по-прежнему шла борьба русофилов с украинскими националистами. Но успешную конкуренцию им составляло советское влияние, сочетающее как русские имперские традиции, так и идею единства русинов и украинцев. Окончание советской украинизации означало отказ Москвы от планов объединить всех украинцев под своим крылом. Но сама идея всеукраинского единства после этого вдруг стала усиленно муссироваться в Берлине и на Западе. О планах Гитлера создать Великую Украину как житницу Германии сообщал в декабре 1938 г. французский посол в Германии Кулондр. Эту информацию подтверждал советский посол в Берлине Астахов. Таким путём Гитлер стремился оказать давление на Польшу, для которой появление такого государственного объединения создавало большие проблемы. Не случайно только что назначенный посланником Польши в Иране Я. Каршо-Седлевский, имевший беседу с советником посольства Германии в Польше Р. Шелией 28 декабря 1938 г. получил следующую ориентировку: «Политическая перспектива для европейского Востока ясна. Через несколько лет Германия будет воевать с Советским Союзом, а Польша поддержит, добровольно или вынужденно, в этой войне Германию. Для Польши лучше до конфликта совершенно определенно стать на сторону Германии, так как территориальные интересы Польши на западе и политические цели Польши на востоке, прежде всего на Украине, могут быть обеспечены лишь путем заранее достигнутого польско-германского соглашения» (Год кризиса, 1938-1939: Документы и материалы. Т.1., М., 1990. С.162).
На Западе курсировали слухи о подготовке фюрером похода на советскую Украину, полагая, что отторжением Советской Украины (30 млн. жителей) и присоединением её к Карпатской (700 тысяч), фюрер будет добиваться расчленения СССР. Советские послы в Лондоне и Париже Майский и Сурица сделали выводы, что таким путем правительства этих стран стремились натравить Германию на СССР. Планы войны с СССР, с учётом его материальных и территориальных ресурсов, требовали тщательной подготовки. По-прежнему отсутствие таких планов у Германии в это время является историческим фактом. Вероятно, идея похода против СССР сознательно раздувалась на Западе, с целью оказания нажима на СССР для привлечения его на свою сторону в качестве противовеса Германии. Но и Германия не сидела, сложа руки. Посол в Берлине Мерекалов сообщал в начале марта из Берлина, что будучи приглашен на завтрак для дипломатического корпуса, удостоился встречи с самим Гитлером.
И это не осталось незамеченным в Москве. В отчетном докладе ЦК ВКП(б) на ХVIII съезде партии, проходившем с 10 по 21 марта 1939 г., циркулирующие слухи о возможном объединении Гитлером Закарпатской и Советской Украины с полной уверенностью были названы провокационными. При этом в речи Сталина Германии досталось меньше чем западным демократиям. Именно их политика «умиротворения» окончательно лишила СССР возможности влияния в Центральной Европе, что только и позволяло Сталину окончательно решить украинский вопрос в свою пользу, что, в конце концов, и было сделано, но уже в 1945 г. Если бы в Кремле не знали об истинных планах Германии, вряд ли бы такие высказывания были возможны весной 1939 г. Из опубликованных в США материалов, на которые ссылается Розанов, следует, что Гитлер высказал мысль о расправе с Польшей на секретном заседании 8 марта 1939 г, где посвятил руководство Вермахта в свои дальнейшие планы, которые не ограничивались одной Польшей (Розанов Г.Л. Сталин и Гитлер. М., 1991. С. 51).
Необходимыми для немцев на случай войны запасами нефти обладала Румыния, а поэтому вполне логичным было дипломатическое давление на неё со стороны Германии, войска которой 15 марта в ходе вторжения в Чехословакию подошли к румынской границе на расстояние пушечного выстрела. 16 марта Гитлер предложил Румынии подписать экономическое соглашение. По мнению румынского посла в Лондоне В. Тиля, Германия готовится предъявить Румынии ультиматум, выполнение которого поставит ее экономику на службу рейху. Поэтому 17 марта он обратился к министру иностранных дел Англии Галифаксу по поводу действий Англии в случае нападения Германии на Румынию. Великобритания направила 18 марта в Москву запрос о действиях СССР в случае нападения Германии на Румынию (аналогичные запросы были направлены в Польшу, Грецию, Югославию и Турцию). Литвинов удивительно быстро в тот же самый день дал тотчас ответ, который сводился к предложению созвать в Бухаресте конференцию СССР, Англии, Франции, Румынии, Польши и Турции. Одновременно с этим он вручил послу Шуленбургу резкую ноту по поводу германской агрессии в Чехословакии (18 марта Венгрия оккупировала Карпатскую Украину).
В таких условиях Германия предприняла ряд демонстративных дипломатических шагов, призванных подчеркнуть её дружелюбие. В результате Бухарест поспешил опровергнуть сообщение об обострении румыно-германских отношений, а правительство Чемберлена отклонило советское предложение, сославшись на его преждевременность. Москве Гитлер дал понять, что может предоставить ей возможность участия ее в европейских и мировых делах. На дипломатическом ужине в имперской канцелярии, имевшем место в тот же день 18 марта, Мерекалов был посажен рядом с послами Японии и Италии, в непосредственной близости к Гитлеру, Герингу и Риббентропу. И это не был пустой реверанс. Ещё накануне, 16 марта, Гитлер сказал своему адъютанту фон Белову, что «заклятым врагом Польши является не Германия, а Россия. И нам тоже однажды грозит огромная опасность с ее стороны. Однако почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом? И Гитлер продолжил свою мысль: этот вопрос следует продумать весьма основательно» (Белов Н. Я был адъютантом Гитлера. Смоленск, 2003. С. 195).
Обдумывал он всего несколько дней. 20 марта 1939 г. Гитлер, а 21 марта – Риббентроп, уже в ультимативной форме, потребовал от Польши передачи Данцига и коридора. 22 марта 1939 г. Гитлер дипломатическим путём вернул от Литвы Германии крупнейший порт г. Мемель (Клайпеда), принадлежавшей ей до 1919 г. и отторгнутый Версалем. А вот Польша 28 марта 1939 г. в своём ответе на немецкий ультиматум заявила о своей готовности воевать за Данциг. Это дало возможность Сталину повысить ставки в «большой игре» на двух столах одновременно (за одним, с западными союзниками, по-прежнему Литвинов, за другим, с Германией – Молотов). В Кремле прекрасно понимали, что для нападения на Польшу Гитлеру необходимо заручиться хотя бы нейтралитетом СССР. От союзников же Москва теперь ждала конкретных уступок и компенсаций, а не туманных обещаний. В конце марта 1939 г. в Москве уже находился английский министр по делам заморских территорий с целью активизации советско-английских отношений. И в тот самый день 28 марта, когда Польша отвергла германский ультиматум, СССР заявил Лондону о своих интересах в Эстонии и Латвии. Ответом можно считать предоставление Англией 31 марта (а позже и Францией) гарантии независимости Польше в одностороннем порядке. Но это нисколько не смутило советскую сторону. Нарком иностранных дел М.М. Литвинов, ориентируя советского полпреда в Берлине об общих принципах советской внешней политики, писал 1 апреля 1939 г., что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позднее «к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят» (Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000. С. 64-65).
Но на Западе, в частности, в Лондоне, не очень высоко оценивали возможности России. Чемберлен 31 марта 1939 г. говорил, что «Россия почти или совсем не сможет оказать помощи», а министр обороны Великобритании лорд Четфильд 25 апреля сделал вывод, что «Россию в военном отношении можно считать лишь державой среднего разряда…» (Безыменский Л. Особая папка «Барбаросса». АПН, 1973. С. 95). Свои реальные силы осознавали и в самой Москве, где больше упирали на угрозу мировой революции, хотя еще 3 января 1939 года Президиум Верховного Совета СССР счёл нужным утвердить новый текст военной присяги, взамен существующей с 1918 г., где преданность делу коммунизма была заменена на преданность Родине. Пожар мировой революции теперь предназначался больше для внешнего потребления и призван был теперь заявить об СССР как о реальной третьей силе, что нашло отражение в выступлении А.А. Жданова на ленинградской партийной конференции 3 марта 1939 г., в речи Сталина на ХVIII съезде ВКП(б), а также в статье Гальянова (под эти псевдонимом скрывался заместитель наркома иностранных дел В. Потемкин) «Международная обстановка второй империалистической войны» в апрельском номере журнала «Большевик» за 1939 г.
1 апреля 1939 г. Гитлер отдал распоряжение о подготовке плана разгрома Польши, получивший кодовое название «Вайс» («Белый план»). А 2 апреля министр иностранных дел Польши Ю. Бек в Лондоне сделал заявление о приверженности «политике равновесия» между Москвой и Берлином. Но такая политика Польши стала невозможной, во-первых, после безуспешных переговоров Литвинова с Гжибовским 4 апреля, не согласившимся на подписание пакта о взаимопомощи на условиях СССР, во-вторых, после отказа немцев 5 апреля обсуждать пакет своих предложений (по Данцигу и коридору). Вот тогда Москва 7 апреля 1939 г. устами Г. Астахова предложила германскому правительству отбросить идеологические разногласия во взаимоотношениях. Этот факт противоречат мнению И. Фляйшхауэр, что инициатором советско-германских переговоров было немецкое дипломатическое посольство в Москве (И. Фляйшхауэр в книге «Пакт Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии 1938-1939». М., 1991). Немецкие дипломаты, которые вряд ли могли действовать без координации своих шагов с руководством страны, скорее всего, просто развили эту советскую инициативу.
Ведь Советский Союз продолжал переговоры с Лондоном о гарантиях Польши и Румынии даже после того, как 11 апреля 1939 г. Гитлер подписал план «Вайс», преследуя сугубо свои личные интересы, что не скрывал и Литвинов. «Нам говорят, – пишет он 11 апреля в письме полпреду в Париже Я.З. Сурицу,- что в наших интересах защита Польши и Румынии против Германии. Но мы свои интересы всегда сами будем сознавать и будем делать то, что они нам диктуют. Зачем же нам заранее обязываться, не извлекая из этих обязательств решительно никакой выгоды для себя?» (Год кризиса, 1938-1939. В 2-х т. М.,1990. T. I. С. 371). Это полностью соответствовало официальной генеральной линии, объявленной на ХVIII съезде ВКП(б), не таскать для других «каштаны из огня». На этот аспект обращал внимание Сталин в позднейшей (7 сентября 1939 г.) беседе с Г. Димитровым, когда в несколько циничной форме признался: «Мы предпочитали соглашение с так называемыми демократическими странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели иметь нас в батраках и притом ничего не платить! Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше, ничего не получая» (Розанов Г.Л. Сталин и Гитлер. М., 1991. С. 71).
Тогда Англия 13 апреля 1939 г. в одностороннем порядке дает гарантии безопасности Греции, Румынии и Турции. Таким образом, в Юго-Западной Европе создавался кордон, не позволявший с одной стороны Гитлеру сделать и шага в восточном направлении, чтобы не пойти на конфронтацию с Западом, а с другой, не позволял Москве самостоятельно предпринимать какие-либо шаги в отношении своих юго-западных соседей. Но, при этом, 15 апреля 1939 г. Англия и Франция предлагают СССР дать аналогичные гарантии безопасности с её стороны. 16 апреля 1939 г. Москва предложила встречу Анкаре и, получив согласие, 17 апреля Литвинов предложил союзникам через английского посла обсудить распространение гарантий также и на Турцию. Это предполагало некое соглашение с Западом, в котором многие исследователи видят предложение о воссоздании Антанты.
Но цели «большой игры» требовали соблюдение принципа равноприближённости. Поэтому в тот же день, впервые после своего назначения на пост посла в Берлине, Мерекалов (действовавший по указанию Сталина, минуя Литвинова) посетил статс-секретаря германского МИДа Вейцзекера, перед которым поставил вопрос об улучшении советско-германских отношений. Официальная цель визита – обсуждение вопроса о выполнении на заводах фирмы «Шкода» в аннексированной немцами Чехии ранее заключённых контрактов о поставке Советскому Союзу военного оборудования. Воспользовавшись ответом Вейцзекера о неблагоприятной атмосфере для решения этого вопроса, Мерекалов перевел разговор в политическую плоскость и призвал к «деидеологизации» советско-германских отношений. На следующий день 18 апреля Мерекалов был вызван Сталиным в Москву на заседание Политбюро, где докладывал 21 апреля свое видение отношений с Германией. А 22 апреля Литвинов получил заверения польского посла Гжибовского, что Польша не пойдёт на поводу у Германии.
Есть все основания полагать, как считает Случ, что на совещании ряда ведущих послов и руководителей НКИД в 20-х числах апреля 1939 г. имело место разногласие по поводу дальнейшей ориентации советской внешней политики (Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре-декабре 1939 года // Отечественная история», 2000, № 5, с. 46-58; № 6, с. 10-27). А причиной разноса 27 апреля 1939 г. прозападного Литвинова, которого Молотов обвинил в политическом головотяпстве, вероятно, стал не приемлемый ответ по вопросу создания совместного с СССР военного и политического союза от 17 апреля, данный 25 апреля Бонне от имени Франции, который сам Литвинов назвал «издевательским». Безуспешным оказался и визит В.П. Потёмкина, прибывшего в Анкару в тот самый день 28 апреля 1939 г. когда Гитлер официально отказался от польско-германских соглашений 1934 г. Предложенный Потёмкиным советско-турецкий пакт о взаимной помощи (прежде всего по защите проливов) в рамках общего фронта против немецкой агрессии, которая никаким боком не угрожала Турции, предполагал союз между СССР и западными союзниками. А его как раз и не было. И причиной тому была Польша, посла которой, тем не менее, Литвинов 29 апреля предостерёг от уступок Берлину. А отставка наркома иностранных дел 3 мая состоялась после беседы его 2 мая (по данным Марка Карлея 29 апреля) с английским послом, который сообщил, что ответ Великобритании на советские предложения от 17 апреля задерживается из-за занятости британского правительства другими вопросами.
В Берлине отставку М.М. Литвинова, которого сменил В. Молотов, расценили как добрый знак. И, видимо, не случайно 5 мая 1939 г. временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов встречался с шефом восточноевропейской референтуры экономического отдела германского МИД К.Ю. Шнурре, который сообщил, что германское правительство согласилось разрешить выполнение советских военных заказов на заводах «Шкода». Через несколько дней после вступления в должность Молотов запросил у Варшавы агреман (согласие) на нового полпреда СССР Н.И. Шаронова, который был выдан в ускоренном темпе уже 8 мая 1939 г., а приглашённого польского посла ознакомил с советскими предложениями, сделанными Англии и Франции 17 апреля. Когда результаты этой встречи были доложены Гжибовским Ю. Беку, тот высказал желание встретиться с возвращавшимся из поездки по странам Юго-Восточной Европы заместителя наркома Потемкиным. Молотов, дав согласие на это, вместе с тем проинструктировал своего зама: «Главное для нас – узнать, как у Польши обстоят дела с Германией» (Телеграмма В.М. Молотова В.П. Потёмкину (в Варшаву) 10.05.1939 г. ДВП. Т.22 Кн.1. Док. 293. С. 352). Нового советского посла в том же духе накануне его отъезда в Варшаву инструктировали не только Сталин и Молотов, но и начальник Разведупра РКККА комдив И.И. Проскуров.
Визит в Потёмкина Варшаву 10 мая 1939 г. не дал результата. И 11 мая Гжибовский на встрече с Молотовым дал отрицательный ответ относительно соглашения с Москвой о гарантиях. Польскую позицию не смогло изменить и давление Кремля на Францию и Англию. Начало этому давлению было положено статьёй, ныне приписываемой Сталину, в газете «Известия» от 11 мая 1939 г. «К международному положению», в которой акцентировалось внимание на серьёзности противоречий СССР с западными державами. Только исчерпав все дипломатические возможности и получив 17 мая от Проскурова спецсообщение о полученных через агентурную сеть планах Гитлера в отношении Польши, Молотов на встрече 20 мая 1939 г. с Шуленбургом, предложил создать политическую базу под торгово-кредитный договор. 21 мая Сталин затребовал от НКИД всю документацию о советско-германских договорах 1926 и 1931 г.г. и подтверждении последнего в 1933 г. (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000. С. 255). При этом новый посол в Варшаве Шаронов призвал Бека проявить твёрдость, когда в 20-х числах мая 1939 г. в Москву поступила информация о колебаниях польского министра относительно дальнейших отношений с Германией. И только получив заверения, что Польша не отступит, Кремль стал сворачивать дипломатические отношения с Варшавой, сведя их к минимуму.
К поиску путей сближения с Германией подталкивало советское руководство и обострение весной 1939 г. обстановки на дальневосточных границах. Гитлер 23 мая 1939 г. на совещании с руководством вермахта заявил: «Экономические отношения с Россией возможны, только если улучшаться отношения политические… Не исключено, что Россия покажет себя не заинтересованной в разгроме Польши. Если Россия и впредь будет действовать против нас, наши отношения с Японией могут стать более тесными» (Соколов Б. Третий рейх: мифы и действительность. М., 2005. С. 94). В мае 1939 г. Квантунская армия с целью отодвинуть границу Маньчжурии с МНР до естественного рубежа р. Халхин-Гол, предприняла попытку ликвидировать плацдарм советских войск на восточном берегу реки. Этот стратегический плацдарм, занятый Красной Армией (что породило территориальную проблему между Монголией и Маньчжо-ГО) предназначался для «наступления в обход с юга Б. Хинганского хребта» и нанесения решительного удара японцам в Маньчжурии, согласно плану Шапошникова от 24 марта 1938 г. (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М,, 2009. С. 381-392). О важности этого направления можно судить по тому факту, что во время Маньчжурской операции в августе 1945 г. именно через Хинган (только не в обход, а напрямую через хребет, что позволяла сложившаяся к тому времени обстановка) был нанесён один из главных советских ударов, ликвидировавший Квантунскую армию и государство Маньчжоу-Го в полном соответствии с планом Шапошникова. Японцам удалось выйти к реке и ликвидировать советский плацдарм.
После представления Москве 27 мая 1939 г. Англией и Францией нового проекта трехстороннего соглашения, Астахов 30 мая вновь встречался с Вейцзекером, который уже сам намекает на необходимость улучшения советско-германских отношений. 31 мая Молотов на сессии Верховного Совета СССР обвинил представителей Англии и Франции в нарушении «принципа взаимности в отношении СССР» на том основании, что эти страны не хотят распространять свои гарантии на Эстонию, Латвию и Финляндию, если последние «могут оказаться не в силах отстоять свой нейтралитет в случае нападения агрессоров» (Год кризиса 1938-1939. Документы и материалы в двух томах. Т. 2). Отсюда несложно сделать вывод, что Москва, воспользовавшись ситуацией, подняла планку «большой игры», предложив союзникам полный пакет своих европейских интересов. Гарантии вышеназванным странам, наряду с Грецией, Турцией, Румынией и Польшей, не считая Бельгии, предусматривал советский проект договора трех держав, переданный западным державам 2 июня 1939 г.
В таких условиях Лондон в лице английского министра иностранных дел Р. Хадсона и сэра Г. Вильсона начал в июне-августе 1939 г. переговоры с германским статским тайным советником, близким к Герингу, Г. Вольтатом. Вероятной целью этих переговоров, было оттяжка времени до осени, недопущение советско-германского сближения, и, возможно, воздействие таким путем на СССР. Ведь не могла Англия серьезно рассматривать предложения Германии, которая предлагала ей отказ от Версаля и раздел мира на сферы влияния. Эти переговоры, в свою очередь, Гитлер мог использовать для оказания давления на Сталина и не безуспешно. 14 июня 1939 г. в неофициальной беседе с советником болгарского посольства Драгановым, о которой тот на следующий день «конфиденциально» сообщил в германский МИД, Астахов признался, что в настоящее время советское правительство «колеблется между тремя возможностями, а именно: заключением пакта с Англией, дальнейшим оттягиванием переговоров о пакте, и сближением с Германией. Эта последняя возможность, на которую идеологические соображения не должны будут оказывать влияния, наиболее близка к тому, чего желает Советский Союз… Если бы Германия заявила, что она не нападёт на Советский Союз или что она заключит с ним пакт о ненападении, то Советский Союз, может быть, воздержался бы от заключения соглашения с Англией» (Роговин В.З. Мировая революция и мировая война. М., 1998). И эти слова были подкреплены реальными действиями, в частности, отказом Москвы подписать соглашение о транзите с Польшей (позволявший ей получать военную помощь в случае войны), которое было предусмотрено советско-польским торговым договором от 19 февраля 1939 г. (для чего отводилось 4 месяца). Отказ от подписания соглашения, а тем более мотивировка отказа преждевременностью и отсутствием условий для конфликта, о чём заявил Шаронов польскому заместителю министра иностранных дел Я. Шамбеку, были полной неожиданностью для Польши.
Ответ из Берлина не заставил себя долго ждать. 28 июня состоялась очередная встреча Шуленбурга с Молотовым, на которой немецкий посол заявил, что германское правительство желает, чтобы Германия и СССР «избегали бы всего, что может привести к дальнейшему ухудшению отношений и делали бы всё, чтобы привести к их укреплению». Шуленбург сообщал в Берлин, что это заявление было воспринято Молотовым «с удовлетворением» и у него «создалось впечатление, что советское правительство крайне заинтересовано в том, чтобы уяснить нашу политическую позицию и поддерживать контакты с нами». А то, что это так подтверждает появившаяся 29 июня 1939 г. в «Правде» статья А. Жданова «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР». И хотя автор утверждает, что высказывает своё «личное мнение», но использованные крылатые выражения о любителях «загребать жар чужими руками» и о батраках, которым даже не платят, да и сами выводы подтверждают согласованную позицию в этом вопросе со Сталиным.
1 июля 1939 г. Англией и Францией было дано согласие о включении в договор прибалтийских государств, что не подлежало опубликованию в открытой печати. Причиной секретности была «деликатность» обсуждаемой темы. Разногласия вызвал вопрос «косвенной агрессии», «под которой понимается внутренний переворот или переворот в политике в угоду агрессору». На такой формулировке настаивал СССР. Англичане считали это «посягательством на независимость балтийских государств» со стороны Советского Союза (История дипломатии. М., 1975. Т. 4. С. 783). Ведь этот вопрос напрямую был связан с пропуском и дислокацией советских войск на территории выше названных государств, и, прежде всего Польши, которая стояла вторым пунктом советских требований.
Наметившееся советско-англо-французское сближение заставило активизироваться немцев. 10 июля Хильгер официально заявил Микояну о возобновлении экономических контактов на условиях Москвы (от 11 февраля) по вопросу торгово-кредитного соглашения. 14 июля 1939 г. Политбюро отреагировало на это положительным решением. 18 и 22 июля заместитель советского торгпреда Бабарин (Советский Союз не имел в то время не только полпреда, но и торгпреда в Берлине) встречался со Шнурре. На этих встречах он заявил, что Советский Союз готов пойти навстречу Германии в разрешении спорных вопросов, касающихся заключения торгово-кредитного соглашения, и что он, Бабарин, уполномочен советским правительством вести дальнейшие переговоры и подписать это соглашение.
И на следующий день 23 июля 1939 г. в ответ на представленный 27 мая 1939 г. Англией и Францией проект трехстороннего соглашения, советская сторона, несмотря на публичную критику этого проекта, предложила западным союзникам, не дожидаясь достижения политического соглашения, начать переговоры военных миссий в Москве. Это подстегнуло Гитлера, который в конце июля решил лично «взять в свои руки инициативу установления взаимопонимания с русскими» (Откровения и признания. Нацистская верхушка о войне «третьего рейха» против СССР. Секретные речи. Дневники. Воспоминания. Смоленск, 2000. С. 63). 24 июля Шнурре пригласил к себе Астахова и предложил программу улучшения советско-германских отношений в три этапа. На первом этапе предлагалось благополучное завершение торгово-кредитных переговоров, на втором – «нормализация отношений по линии прессы, культурных связей», на третьем – «политическое сближение». 25 июля английская, а 26 июля французская стороны ответили согласием на проведение военных переговоров в Москве. Глава МИД Великобритании Галифакс при этом заявил, что делегация сможет выехать через 7-10 дней, но состав её ещё не определён.
В тот же день 26 июля в соответствии с инструкциями, полученными от Риббентропа, на встрече Шнурре заявил Астахову и Бабарину, что главный враг для Германии сейчас – Англия. Он конкретизировал третий пункт немецких предложений, предложив «или возвращение к тому, что было раньше (договор о нейтралитете 1926 г.), или же новое соглашение, которое примет во внимание жизненные политические интересы обеих сторон». При этом он отметил, что «слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов (Полтавской битвы Петра I, битвы на Чудском озере Александра Невского), изменило интернациональный характер большевизма, особенно с тех пор, как Сталин отменил на неопределенный срок мировую революцию» (Розанов Г.Л. Сталин и Гитлер. М., 1991. С. 75). 2 августа 1939 г. с Астаховым встречался Риббентроп. 3 августа Шуленбург встречался с Молотовым в Москве, Шнуре в Берлине с Астаховым. В этот же день Риббентроп впервые сделал официальное заявление на тему германо-советского сближения, в котором говорилось, что «по всем проблемам, имеющим отношение к территории от Чёрного до Балтийского моря, мы могли бы без труда договориться» (Случ С.З. Сталин и Гитлер, 1933-1941. Расчёты и просчёты Кремля, С. 110).
Германия, которая с конца июля 1939 г. вела закрытые переговоры с Англией, пошла на этот шаг в связи с отправкой в Москву английской и французской миссий, что имело место 5 августа. Но при этом союзники выбрали самый продолжительный способ передвижения – морем до Ленинграда и далее поездом. Причина этой искусственной затяжки заключалась в том, что союзники не питали больших иллюзий относительно Москвы и стремились хотя бы таким путём постараться предотвратить войну в этом году, которая станет неизбежной в случае договорённости Сталина с Гитлером. Этим же и было вызвано английское предложение Германии от 3 августа 1939 г. заключить договор о ненападении. Но англо-германские переговоры были сорваны после того, как информация о них проникла в независимую французскую прессу. Это произошло сразу после предложения Геринга 7 августа 1939 г. на секретной встрече с английскими бизнесменами о союзе на базе признания германских интересов на Востоке (в Польше). Этот ход достиг своей цели и сделал СССР важнейшим игроком в дальнейшей политической игре.
7 августа Сталин получил донесение разведки, в котором говорилось, что «развёртывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будут закончены между 15 и 20 августа, и начиная с 20 августа следует считаться с началом военной акции против Польши» (1939 год: Уроки истории. М., 1990). В Кремле также знали от Д. Маклэйна, работавшего в британском посольстве в Париже и одновременно на советскую разведку, что союзники будут стремиться затянуть переговоры, а потому полномочия их миссий ограничены. Поэтому Сталин 7 августа лично пишет К.Е. Ворошилову (главе советской миссии на переговорах с союзниками) инструкцию, которая делала такоё затягивание в дальнейшем невозможным (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009. С. 224-225). Это свидетельствует в пользу того, что эти переговоры с союзниками на фоне усиления международной напряженности были искренними, насколько это возможно в дипломатии. Что касается советской делегации, представленной лицами пусть и самого высокого, но всего лишь военного ранга во главе с наркомом обороны К.Е. Ворошиловым, то её состав был обусловлен военно-техническим характером переговоров в связи с отсутствием политических договорённостей. Данная Ворошилову инструкция как раз и подводила к политическим переговорам, которые были за пределами компетенции наркома обороны. И в таком случае переговоры автоматически переходили на более высокий уровень. Поэтому после каждого заседания его итоги докладывались лично Сталину, выше которого в СССР мог быть только Бог, если бы он не был низвергнут вместе с царским режимом.
Политическому сближению мешала позиция Польши, посол которой Гжибовский 10 августа в беседе с итальянским послом Россо заявил, что «Польша ни в коем случае не потерпит того, чтобы советские войска вступили на ее территорию или даже только проследовали через нее». От этого сам СССР на словах отказался ещё в июне, очевидно, в надежде, что удастся договориться по этому вопросу с Западом. А вот немцы на этом фоне, не без оснований, в переговорах с СССР стремилась проверить «нашу дискретность и готовность договариваться», как сообщает 8 августа, опираясь на прямые высказывания своих собеседников и на туманные намёки, Астахов в своём письме Молотову. Для этого, со слов Астахова, немцы стремились вовлечь нас в разговоры более далеко идущего порядка, произведя обзор всех территориально-политических проблем, могущих возникнуть между нами и ими. «Немцы желают создать у нас впечатление, – пишет он, – что готовы были бы объявить свою незаинтересованность (по крайней мере, политическую) к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину» (Год кризиса 1938-1939: Документы и материалы. Составитель МИД СССР. М.,1990. Т. II. С. 159, 179-180).
Но теперь уже не торопился Сталин. Только 11 августа Молотов послал Астахову телеграмму с согласием на проведение советско-германских переговоров. При этом её текст гласил: «Перечень объектов, указанных в Вашем письме от 8 августа, нас интересует. Разговоры о них требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве» (1939 год: Уроки истории. М., 1990). Там же на следующий день, 12 августа 1939 г., начались переговоры с союзниками. И уже на первом заседании начавшихся переговоров трёх миссий, выполнявший роль дирижёра Ворошилов, в соответствии с пунктом 2 полученной им инструкции, предложил ознакомиться с полномочиями каждой делегации. 13 августа из Берлина пришло сообщение от Астахова не просто о согласии Германии на проведение переговоров в Москве, на чем настаивал Сталин, но и с просьбе немцев начать их как можно скорее. 14 августа Риббентроп через Шуленбурга сообщил Молотову, что «не существует реального противоречия интересов между Германией и Россией» и необходимо «внести ясность в немецко-русские отношения», иначе оба правительства «окажутся лишены возможности восстановить германо-советскую дружбу, а заодно и совместно прояснить территориальные вопросы Восточной Европы» (Бережков В.M. Как я стал переводчиком Сталина. М., 1993). Молотов заявил Шуленбургу, что советское правительство, хотя и приветствует намерения Германии улучшить отношения с СССР, торопиться не намерено и выдвинул ряд новых условий, касавшихся содействия улучшению отношений СССР с Японией и гарантии Прибалтики со стороны Германии. Эта неторопливость была вызвана необходимостью получения ответа на главный вопрос о том, насколько далеко могут пойти союзники в удовлетворении советских политических амбиций.
Именно союзникам, пусть и в завуалированной форме, Москва первым предложила цену за соглашение с ними. Она прозвучала 15 августа 1939 г. в докладе начальника штаба РККА Шапошникова, излагавшего план развертывания советских войск на случай войны. Это присутствие советских войск в Финляндии, Прибалтики, Польше, Румынии, Болгарии и Турции (об угрозе нападения на которую Ворошилов говорил еще в день начала переговоров 12 августа, а повторил 14 и 17 августа) (Год кризиса 1938-1939: Документы и материалы. М.,1990. Т. II. Док. № 554. См. также док. №№ 560 и 566). И сразу после этого перед союзниками был поставлен вопрос об их полномочиях на заключение политического договора, далеко выходящего за рамки обсуждаемой военной тематики. Понимая, что перевод разговора в политическую плоскость, не в компетенции военных делегаций союзных миссий, Сталин предоставил им время для консультаций со своими правительствами (чем немедленно воспользовалась только французская делегация, получившая согласие своего правительства на ведение таких переговоров). Но время не резиновое, тем более, что вечером того же дня 15 августа посол Германии в Москве Шуленбург зачитал Молотову послание министра иностранных дел Германии Риббентропа, в котором тот выражал готовность лично приехать в Москву для «выяснения германо-русских отношений» и выражал готовность «решить все проблемы на территории от Балтийского до Черного моря». В ответ Молотов выдвинул предложение о заключении полноценного пакта, вместо предложенной Шуленбургом совместной декларации о неприменении силы друг против друга (будущая I статья Пакта).
17 августа 1939 г. Шуленбург передаёт просьбу немецкой стороны ускорить начало советско-германских переговоров и согласие учесть все пожелания СССР. Гитлер торопился, так как благоприятное летнее время для польской кампании уходило. Молотов торгуется, заявив послу, что до прибытия рейхсминистра в Москву следует предпринять «ряд важных практических шагов»: подписать договор о торговле и кредитах, подготовить проект пакта о ненападении, включая секретный протокол, излагающий, в числе прочего, существо сделанных ранее германских предложений. Но, тем не менее, несмотря на пожелания США (в этот день Молотов принял посла США Л. Штейнгардта, передавшего пожелания Рузвельта о скорейшем достижении согласия между Англией, Францией и СССР) Ворошилов 17 августа объявил перерыв в переговорах с союзниками до 20-21 августа, несмотря на их протесты.
Экономическое германо-советское соглашение было спешно согласовано с немцами 18 августа и подписано 19 августа; в тот же день Шуленбург получает указание немедленно посетить Молотова и сообщить ему чуть ли не открытым текстом, что времени больше нет из-за обострения польско-германских отношений. Молотов опять увязывает подписание договора о ненападении с принятием советского проекта с секретными протоколами, набросок которых тогда же (в 16 ч. 30 мин.) был передан германскому послу. Он содержал те же претензии СССР на Восточную Европу, которые были высказаны в завуалированной форме союзникам, но с одним существенным отличием. В нём ничего не было сказано о черноморских проливах и амбициях Москвы в юго-восточной Европе, которые ограничивались в позднейшем секретном протоколе одной лишь Бессарабией, но при этом советская сторона оговорила не заинтересованность Германии в южном направлении в 3-м пункте секретного дополнительного протокола.
Вероятно, Сталин сохранял надежду договориться с союзниками или создать более выгодные условия для раздела сфер интересов в юго-восточной Европе, где советские аппетиты Гитлер тогда ещё не имел даже возможности удовлетворить. Не случайно, условия Молотова от 19 августа отодвигали визит Риббентропа на 26-27 августа. Но в ночь с 20 на 21 августа Гитлер пишет личное послание Сталину, в котором соглашается с советским проектом договора и просит принять его министра иностранных дел 22-23 августа. Сталин отвечает согласием, а Ворошилов на возобновившемся заседании союзных военных миссий в этот день объявляет перерыв на неопределенный срок. Сделал он это после того, как получил широко известную сегодня записку Поскребышева: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку».Только после этого переговоры с союзниками превратились в фарс. 23 августа в Москву прилетел Риббентроп, и в тот же день был подписан договор о ненападении с Германией, включающий советские секретные дополнительные протоколы.
Продолжение следует…
Вадим Ануфриев,
независимый исследователь
