В февральскую Москву приехал… Александр Пушкин! И не один, а с супругой. Приехал из Брюсселя, где и живёт ныне праправнук поэта, увы, последний по мужской линии. Выступая на днях в Пушкинском музее, что на Пречистенке, Александр Александрович Пушкин признался, что хотя он и не родился в России, но знает страну своих великих исторических предков. Вместе с женой Марией, – она также наследница поэта, – они побывали во многих русских городах, на юге и на севере, в самых далёких уголках своей прародины. И даже на Соловках! «Соловки, это вы знаете, очень-очень далеко!» – грустно пошутил он. «Путешествуем потому, – продолжил с милым акцентом праправнук поэта, – что хотим знать, как Россия живёт, как живут её люди. Я очень люблю Россию и русский народ!» Вот такое признание. Да ещё из уст Александра Пушкина!
Соловки – не просто так оказались в плане поездки по России потомка Пушкина. Связана с ними, казалось бы, совершенно невероятная история. Но она имела место. Дело в том, что первым ссыльным на Соловках из рода поэта был его двоюродный дядюшка Павел Ганнибал. А место дядюшки вполне мог занять сам племянник-поэт, когда над ним сгустились тучи «венчанного гнева» и молодому Пушкину весной 1820-го прочили место в Сибири или на Соловках. Для объяснений поэта (а публике уже были знакомы острые эпиграммы на Аракчеева, архимандрита Фотия и самого венценосца!) вызывали к военному генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу. И как знать, смог бы тогда оправдаться сам поэт? Но хлопоты друзей, и прежде всего Карамзина, возымели силу, и Александр Сергеевич, как известно, из промозглого Петербурга отправился в солнечную Бессарабию.
Ну, а что же дядюшка Ганнибал? Что за жизненные коллизии привели его на суровые и печально известные Соловецкие острова?!
На борту фрегата «Эммануил»
В отрочестве и юности судьба была явно благосклонна к Павлу, сыну капитана 3 ранга Исаака Ганнибала. Рос он в большом и дружном семействе, где супруги отличились, как говаривали в старину, чадолюбием: невестка «царского арапа» Абрама Петровича произвела на свет пятнадцать деток, пятнадцать братьев и сестёр.
На темнокожего отца сыну обижаться не приходилось: во владении Исаака Ганнибала, сельце Воскресенском, что в Опочецком уезде, числилось восемьсот крепостных душ – немало по тем временам. В этом-то наследственном псковском имении в 1777 году и родился его сын Павел.
Отец Павла, сам офицер морской артиллерии, определил и сына во флотскую службу. Выйдя из Морского корпуса, молодой мичман бороздил на боевом фрегате волны Балтики.
Известно, что флагманский 40-пушечный фрегат «Эммануил» под штандартом Павла I, на котором нёс службу мичман Ганнибал, был задействован в больших флотских маневрах у форта Красная Горка. В один из июльских дней 1797 года на борт корабля пожаловал сам венценосец с августейшим семейством, и Павлу Ганнибалу довелось лицезреть монарха и его сыновей, двух будущих императоров: Александра I и Николая I, о чём он позднее любил вспоминать.
Правда, в расцвеченных буйной фантазией его рассказах та мимолётная встреча живописалась, как совместная служба на фрегате с тремя императорами! К слову, и племянник-поэт не без гордости упоминал о встрече с теми же российскими императорами: «Видел я трёх царей…»
Мичману Ганнибалу довелось служить и в Кронштадте, но в ноябре 1799-го (в год рождения племянника Александра) по неизвестным ныне причинам решил он покинуть флотскую службу.
Гусарские подвиги Павла Ганнибала
Стал числиться лейтенантом гренадёрского полка, а вскоре – штабс-капитаном. В военной кампании, известной как русско-австро-французская война, снискал себе новое звание и награды. Храбро дрался под Аустерлицем в ноябре 1805-го. Сражение то вошло в историю как «битва трёх императоров»: французской армии императора Наполеона I противостояли тогда армии австрийского императора Франца II и российского – Александра I.
Пожалуй, впервые со времён побед Петра Великого русская армия потерпела под Аустерлицем столь сокрушительное поражение. Александр и его царственный собрат Франц вынуждены были бежать с поля боя. «Солнце Аустерлица» взошло тем ноябрьским днём лишь для Наполеона! И, хотя фортуна отвернулась от союзников, участники бессчастного сражения получили награды. Так, Павел Ганнибал за явленную им отвагу примерил мундир капитана. Аустерлиц стал ещё одной точкой, где перекрестились пути внука «царского арапа» и наследника Петра.
Не остался в стороне капитан Ганнибал и в судьбоносном для России 1812-м, когда полчища Наполеона хлынули на русские просторы. Войну встретил, будучи в составе Первого волонтёрского казачьего Яхонтова полка, затем служил ротмистром в Лубенском полку. Вступил со своим эскадроном на земли Германии и Франции во время заграничного похода русской армии.
Так что в сражении под Данцигом, в апреле 1813-го, бился и эскадрон под командованием Павла Ганнибала. Снискал капитан славу в лихих кавалерийских атаках под Торгау, Бауценом и Лейпцигом. А после битвы при прусской деревушке Денневице стал именоваться майором.
Помимо наград за храбрость, Ганнибал удостоился и «высочайшего благоволения» – Александр I не забыл почтить царской похвалой своего ровесника. Случилось то памятное для майора Изюмского гусарского полка Павла Ганнибала событие в августе 1815 года во французском городке Вертю. На торжественной церемонии – императорском смотре российских полков, возвращавшихся в Россию.
Итак, война победно завершилась, и майор Ганнибал с чувством исполненного долга покинул ратную службу. При отставке в марте 1817-го получил звание подполковника с почётным правом ношения мундира, на коем красовались ордена Святого Владимира 4-й степени «с бантом», Святой Анны 3-й степени и серебряная медаль «В память Отечественной войны 1812 года».
Но, увы, орденоносец остался без заслуженной пенсии, и виной тому… невероятное везение в боях: ни одна пуля либо осколок вражеского снаряда, ни одна французская сабля не нанесли увечья удальцу-гусару. А поскольку в сражениях он «остался вовсе невредим», то и «права на получении пансиона» храбрец лишался.
Городишко «на примете»
Год 1817-й – знаменательный и в жизни поэта. Александр Пушкин, сдав в июне выпускные лицейские экзамены, и ободрённый «кратким отеческим наставлением» императора Александра I определён, царским же указом, на службу в Коллегию иностранных дел. В середине июня Пушкин приносит служебную присягу в особняке Коллегии, что на столичной Английской набережной, а уже в начале июля просит предоставить ему отпуск для отъезда в Псковскую губернию – «для приведения в порядок домашних… дел».
Из Петербурга спешит он в отчее Михайловское. Минует проездом любимое Царское Село, Гатчину и Лугу. Провинциальная Луга, ставшая городом лишь при Екатерине Великой, а до того именовавшаяся Лужским Посадом, отстояла от имперской столицы более, чем на сто вёрст. Чем-то городок не приглянулся юному поэту, и свою досаду излил он в полушутливых, полу-саркастических строчках:
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
Но вот что странно – Луге суждено будет стать и последним городом в биографии удалого дядюшки-гусара Павла Ганнибала. Ныне, безо всякой на то натяжки, те пушкинские строки можно назвать предвиденьем его судьбы. В чём-то – даже мистическим!
Так уж всё сложилось в тот далёкий 1817-й: знакомство Пушкина с неукротимым и романтическим дядюшкой, первый вызов поэта на поединок с ним, стихотворное посвящение Луге, связанное с жизнью и смертью Павла Ганнибала.
Но всё это будет потом. А пока, достигший отчего сельца, недавний лицеист вкушает деревенские радости. И, конечно же, восемнадцатилетний Пушкин не желает пропускать балов, что нередко гремели в соседних помещичьих усадьбах. На одном из них и произошёл трагикомический эпизод: бывший бравый подполковник Павел Ганнибал при смене фигур в котильоне отбил у племянника барышню, партнёршу по танцу,
О, как вознегодовал юный поэт: только кровь могла смыть столь несносное оскорбление! Этакую обиду не стерпеть – вызов обидчику брошен! Дуэль и только дуэль! То был первый из множества будущих вызовов, брошенных Пушкиным. По, великому счастью, поединка в тот год не случилось: выстрелы не грянули, земля не обагрилась кровью. А дядюшка и племянник совершенно помирились, дружески обнявшись спустя самое короткое время.
Да и какой искромётный экспромт явлен был дядюшкой:
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал!
Не осталась безвестной и другая встреча дядюшки с племянником-поэтом, что случилась 9 августа 1824 года. Писатель Семён Гейченко сумел воссоздать тот знаменательный день: дядюшка Павел Ганнибал, встретив в Опочке возвращавшегося из Одессы племянника (в трактире Пушкин дожидался сменных лошадей), немедля поскакал с радостной вестью в сельцо Михайловское, где всё семейство поэта в нетерпении дожидалось сына и брата. «Наш орёл Александр Сергеевич в наши родные края прибыл. О радость, о счастье! Уже в Опочке…» – восторженно вскричал Павел Исаакович с самого порога.
Пылкая натура
Быть может, ни в ком из потомков царского арапа столь причудливо не соединились русская удаль и бесшабашность с африканской вспыльчивостью и горячностью!
Храбрец и кутила, остроумец и бретер, – чего только не замешала природа в крутом нраве Павла Ганнибала! Да ещё гусарская служба яркими мазками дописала сей необычный характер.
Старинная миниатюра сохранила образ гусара-удальца с весёлым взглядом чёрных, как маслин глаз, со смоляными лихо закрученными усами, – будто списан тот портрет с самого Дениса Давыдова, другого славного удальца.
Вот и племянник поэта Лев Павлищев почитал Павла Исааковича «олицетворением пылкой африканской и широкой русской натуры». Да, дядюшка Ганнибал, со слов родных, «бесшабашный кутила, но человек редкого честного и чистого сердца, чтобы выручить друзей из беды, помочь нуждающимся, не жалел ничего и рад был лезть в петлю».
Случай подтвердить те полные отваги душевные порывы вскоре представился. Лето 1826 года выдалось неспокойным: свершилась казнь над пятью бунтовщиками, одни заговорщики отправлены в тюрьмы, другие – по этапу в Сибирь, на каторгу, третьи – на поселения. Ещё слышались в летнем петербургском воздухе отголоски зимнего восстания: разговоры и суждения о недавнем злосчастном происшествии, потрясшем тогда все умы, не смолкали ни в светских гостиных, ни в военных казармах.
В одной из таких откровенных бесед знакомец Павла Ганнибала некий подполковник Краковский, то ли желая узнать благонадёжность своего собеседника, то ли умышленно раззадоривая его, стал нещадно бранить заговорщиков, отпуская в их адрес «самые поносные замечания». Павел Исаакович, жалея и защищая тех, кто уже не мог дать ответа, с горячностью заявил, что несчастные «слишком строго наказаны». А также в доказательство своей правоты привёл царский указ, запрещавший «упрёки потерпевшим наказание».
Краковский не преминул сообщить о настроениях подполковника в отставке Ганнибала в нужную инстанцию, и тут же к вольнодумцу были приняты самые строгие меры. Последовал его арест и следом – распоряжение генерал-губернатора Голенищева-Кутузова о заточении Павла Ганнибала в Петропавловскую крепость.
За сочувствие к несчастным или, вернее, за то, что не пожелал скрывать своих истинных чувств, Павел Ганнибал тяжко поплатился. И хотя следствие, длившееся два месяца (столько сидел бедный узник в каземате Петропавловской крепости) его вины не установило, волею Николая I Ганнибал был сослан в Сольвычегодск, тогдашней Вологодской губернии, «под надзор полиции». Стоял октябрь 1826 года…
Провинциальный Сольвычегодск снискал «славу» пересыльного города для арестантов по пути на суровые Соловецкие острова. Городок словно самой природой приспособлен под тихую пристань для буйных и горячих голов.
В Соловецком остроге
Писателю Сергею Маркову в 1936-м удалось разыскать уникальные документы: некий Воскресенский, писец Сольвычегодского полицейского управления, утверждал о необычной переписке, затерянной в архивных анналах. В ней-то полицейским чинам предписывалось принять меры к прибытию в город поэта Пушкина, как-то: учредить за вольнодумцем строгий надзор, а исправнику следовало прежде подыскать для ссыльного квартиру. Давние те «благие» наставления и легли в забытое и утерянное ныне «Дело Пушкина».
Слава Богу, Сольвычегодск не оказался ещё одним «пушкинским» городом! Нет, он был определён лишь для дядюшки поэта.
Полгода недавний арестант Петропавловки провёл в Сольвычегодске «под надзором полиции». Невзирая на полное безденежье и явную несправедливость судьбы, Павел Исаакович, не сломался, – напротив, ополчился против местных властей.
Отчаянный и неукротимый, он, дабы прогнать скуку, раздобыл где-то небольшую пушечку и вздумал палить из неё из окон своего жилища, чем приводил в страх и трепет обывателей. Поистине, любовь к мортирам и пушкам была в крови у Павла Исааковича, – нет, не мог жить этот человек без бранных потех!
Раздосадованный городничий докладывал в рапорте: «…В общении иногда бывает хорош и весел, но часто выражения употребляет гордые и дерзкие». Подобно гоголевскому Хлестакову Павел Ганнибал назанимал у состоятельных горожан денег, даже и городничий не смог отказать своему подопечному в столь неожиданной просьбе, и не спешил отдавать долги.
Частенько затевал ссоры с обывателями, и после их жалоб генерал-губернатору и требования последнего, чтобы Ганнибал «испросил прощение» перед оскорблёнными им особами, тот пришёл в ярость: «Как смел генерал-губернатор обо мне так писать! Он мне не начальник!». Более того, в запальчивости пригрозил за донос застрелить самого городничего!
Последствия сей угрозы не заставили себя долго ждать: 20 марта 1827 года в Сольвычегодск курьер доставил секретный пакет, а в нём – «Высочайшее соизволение на отправление подполковника Ганнибала под присмотр в Соловецкий монастырь». И в светлый весенний день – 9 мая 1827 года – двери монастырской тюрьмы на Соловках распахнулись, чтобы принять в своё тёмное лоно нового узника.
Итак, бунтарь Павел Ганнибал, сопровождаемый жандармским унтер-офицером, доставлен на один их Соловецких островов, где и отдан под строжайший присмотр командиру инвалидного отряда.
Правда, поначалу он, ещё в Сольвычегодске, встретил известие о заточении его в острог нарочито равнодушно. Поговаривали, что Ганнибал «неоднократно был нездоров» и даже будто смягчился нравом. Но ничто не могло уже изменить ход событий.
Бедный Павел Исаакович, и в страшных фантазиях не мог представить того ужасного положения, что готовил ему злой рок! В бешенстве и неистовости силился он вырваться из чулана, в коем был насильственно заперт. Бился, кричал, рвал и метал, требовал к себе начальство… Побушевав несколько дней, принуждён был затихнуть, – так вспоминал соловецкий архимандрит Досифей.
Два года заключения на северном острове слегка охладили пыл узника, не желавшего смиряться с неволей. Темнокожий его дед Абрам Ганнибал был некогда сослан в холодную Сибирь, в Селенгинск, а он, родной внук крестника царя Петра, – на Соловки. Русский африканец на Соловках, на берегу студёного моря, – вот уж распотешилась своенравная судьба!
На счастье узника, на воле не прекращала хлопот его жена Варвара Тихоновна. И хотя супруги давно жили порознь, Варвара Тихоновна после заточения мужа в острог тотчас начала ходатайствовать об его освобождении. Известно, что граф Александр Христофорович Бенкендорф, начальник Третьего отделения, к коему она обратилась в 1829 году, резонно отвечал, что преступивший закон её муж не мог так скоро исправиться, и потому должен по всей строгости отбывать наказание.
«Ближе к Петербургу»
Ценой необыкновенных усилий и самоотвержения Варвара Тихоновна добилась-таки смягчение участи мужа, ему дозволялось «жительство ближе к Петербургу». Счастливейший день для Павла Ганнибала – 27 октября 1832 года, – день освобождения! Он навсегда покидает ненавистные Соловки, дабы перебраться на жительство в Архангельск.
Морозный Архангельск пришёлся явно не по душе Павлу Исааковичу, – он с душевной кротостью взывает к милости императора. Николай I просьбу бывшего арестанта (и своего нравственного противника!) не отклонил: разрешил недавнему соловецкому узнику обосноваться в месте более тёплым, нежели Архангельск. На сей раз в Луге.
И вот в феврале 1833 года по гладкой зимней дороге из Архангельска мчит кибитка Павла Исааковича в новый для него город, дабы в нём смог он обрести жизненный покой. Там, в неведомой Луге ждёт его совершенная, полная свобода – отныне всякий надзор над ним отменён!
О дальнейшей жизни Павла Ганнибала известий нет, словно канули они в речку Лугу, давшую название и самому городку. Может, оттого, что в зрелые годы Ганнибал уж не буянил и не задирался с городскими властями, памятуя о горьких днях в Соловецком остроге?!
После всех испытаний провинциальная Луга должна была казаться ему райским островком отдохновения и свободы. Омрачала жизнь лишь вечная нужда. К слову, бедность недолго преследовала Павла Ганнибала: ровно до 1841-го – в тот год он мирно почил и был погребён в Луге на Вревском кладбище…
Бурное и печальное бытие Павла Ганнибала завершилось в тихой и ничем не примечательной Луге. Ну, а в XXI веке, неведомом ему, герою Отечественной войны 1812 года, Луга примет почётное звание «Города воинской славы». За ратные подвиги своих сограждан уже в другой войне – Великой Отечественной.
«Есть в России город Луга…» Непостижимо, но русский гений словно предугадал место, где будет положен предел всем африканским страстям, бушевавшим некогда в душе его вспыльчивого и крайне неосторожного дядюшки.
Лариса Черкашина
