«Обывательщину на прицел!»

«Скажите, почему все коммунисты говорят,
что надо жить для человечества?
По-моему, надо жить для себя»
(из пьесы эпохи НЭПа)

Уничижительное значение слова «мещанин» многим знакомо с детства. В среде советской интеллигенции так называли того, кто откровенно ставил личные интересы выше общественных, устраивал личную жизнь, ничего не стесняясь, без оглядки на идеологические стандарты.

Прежде чем рассмотреть нашего героя — то есть мещанина — с разных сторон, вероятно, стоит задаться вопросом: а что же он есть такое? Знакомство с раннесоветской эпохой приводит к удивительным выводам: дело в том, что никто, в сущности, не может дать четкого определения, кроме того что это некто, не нравящийся идеологически активному населению.

«Гнусная прелесть старого мира», или Чего хотели мещане

Трудно бороться с недоумением, читая массив источников эпохи НЭПа. Впечатление от того, что маркируется как «мещанство», создается крайне противоречивое.

Девушка сделала аборт — мещанка. Не хочет его делать и настаивает на браке — тем паче мещанка.

Если парень, узнав о беременности, бросил девушку, предложив «по-товарищески» половину денег на аборт,— то это «мещанское хамство». Не бросил и женился, утратив пыл комсомольского активиста,— подвергся губительным мелкобуржуазным тенденциям.

Мещанину дают ехидные советы

Если ты беспартийный — ходи в церковь своего района. Если партийный — в церковь чужого района.

Не бей жену при посторонних. Помни, что ты — коммунист.

Подавая на улице руку упавшей гражданке — справься сначала, происходит ли она из рабоче-крестьян.

Нет надобности для дальних прогулок совершать экскурсии. Если у тебя красивая жена — ты и так далеко пойдешь.

Если твоего сына зовут Михаил — говори начальству, что он так назван в честь «нашего уважаемого вождя, тов. Калинина».

Боясь исключения из партии, не забудь перед заседанием КК поставить свечу святому.

Если в старое время околоточный, бережно обняв, отвозил тебя, пьяного, домой — намекай на собраниях, что и ты побывал в тисках полиции.

Молодой рабочий тратит последние деньги на модный галстук и штиблеты, чтобы щегольнуть перед девушками,— мещанин, разумеется. Откладывает зарплату на свадьбу и будущую семейную жизнь — ну кто же он еще, как не мещанин.

Даже большевистские теоретики пишут о мещанстве как о таинственной зловещей силе:

«Мещанство — страшный и неуловимый враг. Трудно определить его лицо, но там, где мы улавливаем его черты, нужно бороться. Оно засасывает, оно делает человека неспособным на борьбу, на порыв…»

«Поглядеть приятно: советская квартира»

Мещанин, приготовившийся к крупной афере, старательно приводит жилье в идеологически корректный вид, спешно заменяя иконы и старомодные портреты на коммунистически правильную художественную продукцию:

«Маклецов: Я вчера на Смоленском Карла Маркса присмотрел: что твой бог Саваоф. Товарища-то Ленина купила?

Наст. Фом.: Ну, купила. Да заместо Ленина двух Луначарских завернули. Да и Луначарских в продаже подходящих тоже нет: сказывают, все вышли. Отобрала, было, кой-какого: Луначарский не Луначарский, совсем на Франца Меринга похожий… А Троцкий тот вовсе какой-то причесанный пошел, и одежа штатская.

Маклецов: А ты что? Или войны опять захотела? А Луначарский нам во всех видах хорош. Я Ивана Кронштадтского со стены сыму, а его, батюшку, на это место повешу. Я через него, можно сказать нашего заступника, в комплекцию вошел. Сымай Ивана Кронштадтского.

Наст. Фом.: Ой, что ты? Чай, грех.

Маклецов: Разговаривать с вами. Сымай. А товарища Троцкого над фортепьяном, на место Бонапарта. Убирай Бонапарта к чертям… Головотяпская публика, империалисты-черти. До сих пор не можете изжить ваших буржуазных предрассудков. Нет у вас никакой абсолютно концентрации идей.

Наст. Фом.: Ну, начитался спозаранку "Известий" Стеклова. А товарища Каменева-то куда?

Маклецов: Нешто на место Писемского?

Наст. Фом.: Ишь ты, ишь ты. Да чем Писемский-то вредит? Он, чай, писатель.

Маклецов: Мало, что писатель, да во Всерабисе, может, не зарегистрирован. А товарищу Ленину оставь место… Ну, кажись по всей партийной мобилизации развесили… теперь комар носа не подточит… поглядеть приятно: советская квартира».

А вот целое стихотворение о страшном и загадочном, на злобу дня, так сказать:

«У меня обида в горле / И свирепое лицо. / "Мещанин"! Чего не вперли / В это гибкое словцо! / Скажем, N. Живет в квартире / Без клопов и без гитар, / Не обедает в трактире / (Несварение, катарр) / Не ругнется "по мамашке" / (Потому что есть семья), / Носит чистые рубашки / (Потому что не свинья); / Иногда не прочь пролеткой / Заменить трескучий трам / И, о ужас, крепкой щеткой / Чистит зубы по утрам! / И молва готова славить: / "N.— ужасный мещанин! / (Честь имеем вас поздравить / Со днем ваших именин!) / Носит титул коммуниста, / Занимает видный пост, / А в квартире очень чисто / И — в манжетиках, прохвост!" / Или М.: "Огонь девчонка! / Невозможно устоять! / И короткая юбчонка, / И острижена на ять, / И сложение стальное, / И — на Ленинском пути, / И иное остальное — / Дальше некуда идти! / Ну и что же? Близок локоть, / А зубами   извини: / Не дает себя похлопать, / То есть даже ни-ни-ни! / Просвещали — ни на атом! / Даже ухом не ведет. / Ну, а если, скажем, матом — / Покраснеет и уйдет… / Разве ж это комсомолка? / Обмещанилась к чертям!" / И, глядишь, пошли уж толки / И молва плетет узор, / Что "такие комсомолки / Не несчастье, а позор!" / … / И купаясь в этом сале / Низкопробных глупых фраз, / О великом о Лассале / Вспоминаю каждый раз. / До сих пор его огни нам / Ярко светят через мрак. / Этот — не был мещанином, / А носил, простите, фрак!»

Встречаются, однако, более вдумчивые авторы:

«Мещанство рождается не в отношении между человеком и вещью, а в отношениях человека с коллективом, с обществом. Поэтому определять мещанство по внешним, "вещевым" признакам крайне неверно. Что основное в мещанине и в мещанском быту? Основное — это то, что мир и круг интересов мещанина и мещанского быта ограничивается личным "я" или своей семьей. Все остальное не интересует мещанина, туда он не вмешивается или вмешивается постольку, поскольку это необходимо для личного благополучия. Разобщенность, крайний индивидуализм, крайне ограниченный круг интересов, отгораживание себя от коллектива и общественной жизни и полный уход в свою личную жизнь характеризуют мещанство».

«Мещанин никогда не служит интересам класса, а служит себе»

 

Неопределенность термина имело своим следствием, что под «мещанством» понималось, в сущности, то, что по разным причинам просто не нравилось агрессивно настроенным носителям господствующей идеологии. Скажем, вполне идеологически безупречная комсомолка, не склонная удовлетворять половые потребности коллеги по ячейке, безусловно, мещанка.

Впрочем, в «мещане» рискуют угодить и правоверные коммунисты, если подвернутся под руку особенно пылким и ностальгирующим по вольнице времен Гражданской войны «коммунарам», борцам с такими, безусловно, обывательскими практиками, как чистка зубов, мытье и привычка хотя бы иногда менять белье.

Особо опасный мещанин

Обыватель вступил в комсомол из конъюнктурных соображений, но мечтает о мещанском шике: нарядных красотках, модной одежде, дорогом алкоголе и красивой жизни вообще. Это особенно опасный мещанин, потому что притворяется и прикрывает ложной приверженностью идеалам коммунизма свои низменные инстинкты.

Этой тенденции пытаются возражать, пытаясь урезонить строгих «комиссаров». На рисунке из газеты «Комсомольская правда» мы видим вещи, которые приводят комсомольцев к «мещанству», в том числе галстук на резиночке, одежная щетка, гуталин, коробка порошка с зубной щеткой, мыло, гребень, чистый носовой платок с вензелем, томики Толстого и Пушкина и аккуратно заплетенную косичку с бантиком — поскольку, с точки зрения совсем уж пламенных борцов с «мещанством», настоящим комсомольцам, вне зависимости от пола, полагались исключительно кожаная куртка на голое тело, цигарка и коротко стриженные немытые волосы.

В общем, здесь мы имеем дело с явной демонизацией «мещанина» — де-факто обычного гражданина, озабоченного более всего обывательскими низменными интересами: как жить с достатком и удобно, хорошо устроиться и поменьше беспокоить себя и своих близких решением столь малоактуальных с житейской точки зрения вопросов, как, например, насколько эффективно пролетариат побеждает буржуазию, а также о конкретных сроках наступления коммунизма?

«Выключайте из ячейки, потому что в комсомоле мне вся надобность прошла!»

 

 

Общественная позиция мещанина бывает двух типов, по мнению советских пуристов. Откровенные, карикатурные мещане встречаются не так уж часто, зато очень распространен тип приспособленца. Его появление объясняется обычным конформизмом: адептов господствующей коммунистической идеологии в реальности немного, охотников примерять на себя разнообразные теории на тему, например, «Крылатого Эроса» Александры Коллонтай, отмены семьи и отказа от быта находится исчезающе мало. Но для достижения успеха в новом обществе совсем не обязательно разделять эти идеи, достаточно имитировать их принятие. В результате большое количество обывателей успешно подражают официальной риторике, мимикрируют под новые общественно приемлемые стандарты, а то и становятся комсомольцами и членами РКП(б), для того чтобы сделать карьеру.

Барыня

Мещанка, жена партработника, имитирующего веру в коммунистические идеалы ради своего благополучия, велит домработнице звать себя по-простому, «барыней».

Типовая ситуация — девушка вступает в комсомол только для того, чтобы найти там престижного жениха, вслед за чем немедленно забыть об активной общественной позиции…

«Чтоб было прочно»: зачем венчание советским гражданам?

 

Публицист эпохи НЭПа сообщает о работнице-комсомолке, которая большую часть своего хорошего заработка тратит на маникюр, краски, шелковые чулки и танцевальные вечера. Зачем же? Она вполне прямолинейна: «Скорей бы обвенчаться, а потом я бы совсем ушла из комсомола».

Да-да, вы не ослышались. Одним из первых решений советской власти был декрет, лишавший законной силы церковный брак. Отныне официально пожениться можно было, только расписавшись в загсе, а с 1926 года гражданский брак и был вообще уравнен с простым сожительством — поэтому у многих из нас бабушки и дедушки вовсе не были официально женаты, не только из-за равнодушия к формальностям, но и потому, что довольно долгое время регистрация в принципе была необязательна для признания брака со всеми его правовыми последствиями.

Венчание

Парочка мещан после венчания в церкви. Характерно, что «настоящий» брак — это именно венчание, загс — формальность для советского государства. Молодожены наряжены со всем возможным «мещанским» шиком!

Эта стратегия преследовала две цели.

Во-первых (и это открыто декларировалось), чтобы разорвать традиционную связь церковных обрядов (крестин, венчания, отпевания) с важнейшими событиями в жизни человека (и после нее).

Во-вторых (неудивительным образом), вся окружавшая эти моменты традиция (красивое платье, торжественная церемония) представлялась атрибутом того же «мещанства». В конце 1920-х годов доходило до призывов и вовсе отказаться, например, от обручальных колец как свидетельства того, «что его носитель не порвал еще окончательно связи с религией и магией, с вредными мещанскими предрассудками, с рабовладельческой идеологией… с мещанским семейным укладом, с невежеством и суеверием…». А кольца лучше пожертвовать в фонд коллективизации!

Тем не менее вплоть до конца 1920-х годов несознательное население довольно часто продолжало венчаться, поскольку законный советский «гражданский» брак в грязном, заплеванном помещении загса никак не заменял моральное удовлетворение от пышной свадьбы с красивым белым платьем, фатой, хором «Гряди, голубица» и ощущением ритуала, обозначающего важнейший в жизни человека момент. А согласие венчаться (особенно со стороны жениха) воспринималось невестой и ее родителями как своего рода гарантия серьезных намерений.

Проблема «мещанства» в браке самым серьезным образом обсуждалась в партийной среде. Дело в том, что даже и самые настоящие коммунисты в сфере частной жизни обычно проявляли возмутительный консерватизм, норовили найти себе обычную мещанскую невесту, а никак не пламенную комсомолку. Из полемики эпохи:

Приспособленец

Приспособленец-обыватель в партии: делает карьеру, пользуясь партийными привилегиями, а дома блаженствует с супругой в карикатурно «мещанском» интерьере: налицо пресловутая канарейка в клетке, иконы по стенам, супружеское ложе с пирамидой подушек, самовар.

«Коммунисты на комсомолках ни за что не хотят жениться, потому что, говорят, она будет-де бегать на собрания, никогда не сварит ему обеда, не будет стирать ему белье и т. д. Коммунисты говорят, что лучше им жениться на беспартийных, которые будут дома, будут заботиться о детях и соблюдать домашний порядок…»

Регулярно возникали скандалы по поводу тайком венчавшегося коммуниста (особенно в сельской местности): приличная невеста замуж без церкви не пойдет! Во всяком случае, будет рада, если серьезный соискатель на это согласится. Брак советский кажется лишенным всякой силы и обязательности!

«Квартирка и красивый турецкий диван»: лжекоммунист на охране своей частной жизни

 

В большинстве своем члены партии отделяют идеи и работу от личной жизни, которая определяется вполне традиционными паттернами. Сатира рисует образ активиста-комсомольца, который на самом деле только мимикрирует. О чем же на самом деле он мечтает с будущей «супругой»? «Погоди, Валя, вот кончу рабфак. Вырвусь из этого болота. Поедем в Москву. В университет. А там через четыре годика, гляди, я врач… Ты в бархатном платье и высоких ботинках… У нас квартирка и обязательно, знаешь, такой красивый турецкий диван… и телефон, и ванная, и все-все удобства… само собой разумеется, и прислуга будет.— А чем я буду заниматься? — Ты? Исключительно по хозяйству. Одеваться там, в театр ходить, мало ли что! Я вообще люблю, когда женщина женщиной, а не так себе. И от этих слов у Вали глаза делались влажными, от избытка счастья потел кончик носа и дрожали ноздри. Она ласково перебирала Гришины волосы и шептала по-ребячьи:— Хороший мой, комсомольчик мой. Умненький у меня. Все понимает».

Но если нужно, партийный или беспартийный мещанин быстро приведет свое жилье в соответствие с идеологическими требованиями.

«Большой портрет Карла Маркса, обернутый ярко-красным шелком»: мещане готовы имитировать даже религию

В желании приспособиться к новым условиям и получить от советской власти своего рода индульгенцию на то, чтобы сохранить хотя бы в частной жизни свои привычки, обыватель готов даже подражать тем псевдорелигиозным формам идеологии, которыми советская власть стремилась вытеснить из обихода привычные религиозные традиции. Эти мещанские происки клеймят и разоблачают советские сатирики как «зловонное дыхание обывательщины на щеке революции». В отмытой, как раньше на Пасху, прислугой квартире мещанское семейство водружает «большой портрет Карла Маркса», который «обертывают новым, ярко-красным шелком». Семейство дружно идет в баню, в том числе четверо детей, которых зовут Клава, шестнадцати лет (еще «старорежимная»), Октябрина, Крематор и годовалый Кимчик. За праздничным ужином хозяин с сослуживцами празднует Октябрь, как прежде Пасху: «Октябрь Воскрес!» — «Воистину воскрес!», в то время как «мещанский» граммофон играет «Интернационал» и Буденновский марш. Мечтают они о новых орденах: например, Клары Цеткин 4-й степени, Луначарского с серпами и бантом, Коллонтай 3-й степени на шею…

«Не понимаю, чего они хотят»

Вот «мещанский» интерьер, в котором сочетаются характерные компоненты (самовар, фикусы, герани, веера на стенах) и знаки лояльности по отношению к советской власти (портрет Калинина на стене). Гражданин в костюме-тройке, с папиросой жалуется своей упитанной супруге: «Не понимаю я, Маша, чего они хотят… "Мещанин, семейный уют, канарейки!.." Ну какой к черту я мещанин, ежели у меня даже в клетку громкоговоритель поставлен».

Любопытным образом характерным компонентам «мещанского» образа жизни — комфортному, в традиционном духе обустроенному жилью, крепкой семье — предстояло стать приемлемыми и поощряемыми в очень скором будущем, после «великого перелома» 1929 года, когда была перестроена под конструируемый сталинский режим вся структура общества, социальная, культурная и политическая. Было провозглашено, что, собственно, главное уже свершилось: никаких «бывших», мещан и вообще обломков прошлого в советском обществе не осталось (кроме как в качестве немногочисленных маргиналов). Поэтому то, что в эпоху НЭПа называлось мещанством, оказалось вполне дозволительным, например, для партийного ответственного работника (см. последнюю справку), рабочего-ударника или передовой доярки, то есть представителей советской элиты. Интересно, что новой волне борьбы с мещанством предстояло возникнуть в послесталинское оттепельное время, когда весьма популярна была романтизация революции и 20-х годов, противопоставление их преступлениям и перегибам эпохи сталинизма (опять-таки см. картину о распределении).

Пишущая барышня

Юная мещанка Клаша Зюкина, «совбарышня», то есть девушка, работающая кем-то вроде секретарши и занятая в основном собственной внешностью, поиском развлечений и в перспективе — выгодного жениха. Конкретно Клаша в рабочее время непрерывно пишет на своей машинке письма бесконечным своим подругам и родственницам. Такие девушки были бичом советских учреждений: работать не хотели, тормозили процесс делопроизводства, зато с успехом, например, изводили красные чернила, заменяя ими помаду (реальная жалоба всем известного наркома Семашко). Вот, например, из письма Клаши сестре: сослуживец пригласил ее участвовать в «кампании», и она решила, что подвернулась возможность развлечься за чужой счет: «…я думала, будет вино, маленький чарльстончик или фокстротик. Ну, наконец, позовет в кино или прокатит, Котик!..» Ожидания ее жестоко обмануты: речь о кампании перевыборов советов, время потрачено зря…

После войны мало что изменилось

Эта картина относится уже к послевоенному времени, но очень выразительно представляет комплексный образ советского мещанства в его продвинутом, так сказать, зрелом варианте. Суть сцены в следующем: дочку советского начальника, члена партии, в институте распределили куда-то в глухомань. Сама «жертва», претенциозно одетая девица с вышитой сумочкой, лежит в кресле с заплаканными глазами. Она вбежала в гостиную, даже не сняв плаща и не переобувшись (что неслыханно в таком доме)! Стоящая рядом скромного вида старушка (скорее всего, старая нянька «дитяти», прижившаяся в семье) утешительным жестом подает ей платок, более явно ничем помочь не может… Интерьер классически «мещанский», это однозначно прочитывалось современниками: раскидистый диван и кресло, ковер на стене, увешанный картинами в тяжелых рамах, часы с кукушкой, плюшевые гардины с помпончиками, на одной из которых в ужасе повис, вцепившись в пушистую ткань когтями, полосатый кот. Что же его испугало? Главная драма разыгрывается в центре, за накрытым по всем правилам жаккардовой белой скатертью богатым обеденным столом. Мать семейства, дородная блондинка средних лет, в роскошных серьгах, с высокой прической, облаченная в расшитый алый пеньюар китайского шелка, готова буквально обрушить орудие своего гнева (угрожающе занесенный половник, извлеченный из фарфоровой супницы) на голову супруга, грузного седого «ответственного работника». Дочку ждали к обеду с добрыми новостями (то есть распределением на хорошее место неподалеку от дома), но, видимо, что-то пошло не так… Отцу семейства явно не поздоровится, если он не примет экстренные и эффективные меры… Кстати, сам факт того, что дочке нужна помощь отца в связи с распределением, свидетельствует о том, что не все в порядке в ее судьбе: по идее, к окончанию института девушка по соответствующим понятиям уже должна быть замужем, желательно в декрете (в таком случае женщин освобождали от распределения)…

Все иллюстрации в статье (кроме последней) — из советских довоенных журналов.

Автор: Мария Графова, кандидат искусствоведения, НИУ ВШЭ