Известно, что летом 1941 года немецкие танкисты, столкнувшись с сильным сопротивлением, которое невозможно было преодолеть без серьезных потерь, старались выйти из боя. «Решать вопрос» в таком случае предстояло авиации и артиллерии. Господство люфтваффе в воздухе, хорошо организованное сопровождение танковых подразделений артиллерией и надежная связь вполне позволяли действовать подобным образом.
«Мама», – прошептал я
Воспоминания танкиста Дмитрия Пикуленко (БТ-5 – жертва немецкого «Ганомага» и отомстивший за него БТ-7, ВПК, 17 мая) позволяют наглядно представить, как выглядела такая манера воевать в июле 1941 года.
Вот как складывалась ситуация к началу встречного танкового боя: «Мы по-прежнему двигались впереди. Чуть отставая, шли «тридцатьчетверка» капитана и штук двенадцать легких танков...показались немецкие танки. Их было штук десять... Вскоре я разглядел в прицел, что это Т-3, а следом идут четыре приземистые, похожие на пауков самоходные установки «Артштурм», с короткоствольными пушками калибра 75 миллиметров и вдалеке бронетранспортеры с пехотой».
Пикуленко, уже имевший опыт боев, понял, какой тяжелый бой предстоял ему и его товарищам: ««Мама», – прошептал я, хотя матери своей не помнил. Молиться меня в армии отучили, поэтому я невольно обращался к давно умершей матери. Немецкие Т-3 были раза в полтора массивнее наших БТ, с более толстой броней, вооружение примерно равное. Часть танков имели 37-миллиметровые пушки, о которых весьма презрительно отзывались политработники. Но я-то хорошо знал, что нашу лобовую броню они берут. Оставалось надеяться на маневренность и опережение».
Как и следовало ожидать, первого успеха добилась единственная советская «тридцатьчетверка»: «Танки резко увеличили скорость, а через минуту звонко хлопнула пушка Т-34. Вразнобой открыли огонь остальные танки. С коротких остановок, равняясь на Корнюхина, выпустили и мы штук шесть снарядов. Споткнулся один из головных Т-3. Судя по тому, как он сразу вспыхнул, в него ударил 76-миллиметровый снаряд Т-34.
– Горит, сволочь! – заорал я».
Но и немцы начали вести огонь, причем весьма результативный: «Чтобы лучше рассмотреть, высунул голову из люка, невольно оглянулся назад. Позади горели два БТ-7. Один – сплошным костром, второй крутился, пытаясь погасить языки пламени над трансмиссией».
Наверное, экипаж даже не успел почувствовать смерть
Потери советских танкистов росли:
«Увидел диковинное и страшное. На борту возле башни одного из БТ-7 вдруг вырос огненный куст. В колхозной кузнице наблюдал подобное, когда коваль сильно ударял раскаленной железякой, сбивая окалину. Только здесь было во много раз сильнее. Тысячи мелких горящих кусочков, описывая дымные хвосты, разлетались прочь. А танк взорвался. Словно бомба. Кувыркнувшись, взлетела вверх пушка, какие-то куски. Из распахнутого корпуса столбом поднималось пламя. Наверное, экипаж даже не успел почувствовать смерть. Как я понял, немцы ударили новым сильным снарядом, а может, в танк попала 75-миллиметровая чушка из «артштурма». Много ли надо для «бэтэшки», с ее лобовой броней чуть толще двух сантиметров».
Но доставалось и немцам. Экипажу Пикуленко удалось добиться успеха:
«А метрах в ста перед нами уже раскачивался тонкий ствол Т-3 и быстро вращались почему-то блестящие, даже в грязь, гусеницы. Мы выстрелили одновременно... Но Т-3 уже горел. Я всадил в горящего еще один снаряд».
В танковой мясорубке пленных не бывает
Вдруг немцы начали отходить. Советские танкисты подсчитали потери свои и противника: «На поле боя остались догорать четыре немецких танка и самоходка «Артштурм». Наши потери были больше. Семь БТ сгорели, один стоял с выбитыми колесами. Его по приказу комбата подожгли. Еще один, с разбитой трансмиссией, весь закопченный, волокли на буксире. Раненых и убитых складывали на броню за башнями. Кому-то показалось, что один из немецких танков дымит слишком слабо. В него всадили пару снарядов и снова подожгли». Добили и уцелевшего немца: «Из воронки неподалеку поднялся немецкий танкист с поднятыми руками. Нужен был пленный, чтобы рассказать, какие силы противостоят нам, но в немца ударили сразу из двух пулеметов. Он мешком свалился на дно воронки. Я понял, что в танковой мясорубке пленных не бывает. Подумал об этом равнодушно, потому что сам побывал на волосок от смерти. Проезжая мимо одного из наших разбитых танков, я ощутимо почувствовал запах горелого мяса. А на броне других танков лежали обожженные, искромсанные осколками люди, живые, мертвые, умирающие. Некоторые были так обожжены, что комбинезоны вплавились в тело. И без врача было ясно, что они обречены». Какой уж тут мог быть гуманизм по отношению к немцу...
Вот как автор воспоминаний расценил отступление противника: «Не желавшие умирать в грязи в бессмысленной жестокой драке с русскими, немцы отступили под защиту своих пушек и минометов».
Немцы потеряли 4 Т-3 и «Артштурм». Уничтожили 7 БТ-7, еще один нашим танкистам пришлось самим поджечь. Еще один БТ-7 сильно поврежден. Для немецких танкистов лета 1941 года это была «бессмысленная жестокая драка», из которой следовало уходить. Такое, казалось бы, весьма выгодное соотношение потерь, их тогда решительно не устраивало. Неприятные открытия о том, что счет танковых потерь может быть вовсе не в их пользу, были у немцев еще впереди...
Максим Кустов
