Катастрофа обрушилась на город стремительно. 30 августа, т.е. всего через два месяца после начала войны, германские войска ворвались на станцию Мга, и уже 8 сентября захватили Шлиссельбург, тем самым отрезав Ленинград от всей страны. Так началась трагедия блокады, которая длилась невыносимо долгих 872 дня. Память об этой страшной трагедии и великом подвиге ленинградцев продолжает стучать в наши сердца…
16 сентября ленинградская поэтесса Вера Инбер записала в своей тетради такие строчки: «Как-то странно сделалось на душе, когда свежий женский голос сказал кратко: "До конца войны телефон выключен…". Я попыталась что-то возразить, протестовать, но сама поняла, что бесполезно. Через несколько минут телефон звякнул и умолк… до конца войны. И квартира сразу замерла, захолодела, насторожилась…».
Долгое время считали, что причиной страшного голода, жертвами которого стали более миллиона жителей города, стало уничтожение во время авианалета в сентябре Бадаевских складов, где хранилось 3 тысячи тонн муки и 700 тонн сахара. Но на самом деле, этого запаса городу едва хватило бы на неделю. На 12 сентября 1941 года запасов продовольствия в Ленинграде оставалось чуть больше, чем на месяц. Катастрофы на фронте в первые месяцы войны никто не ожидал, а потому резервы продуктов в городе созданы не были.
Выдавать продукты по карточкам в городе начали еще до блокады – 17 июля. Правда, сделано это было не в целях экономии, а лишь для того, чтобы упорядочить снабжение. Острую нехватку продовольствия горожане впервые ощутили в октябре, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий свирепый голод.
Норма хлеба с конца ноября 1941 года составляла 250 г для рабочих, 125 г выдавалось иждивенцам. Но этот паёк получали далеко не все. Порой ожидание в очереди за хлебом могло составить 12 и более часов. В первую, – самую суровую и страшную зиму 1941-42 годов – жители осажденного города съели всех кошек, собак, голубей, в качестве пищи использовали опилки, бумагу, клей от обоев, технические масла, лекарства, вазелин, вываривали ремни, кожаные подошвы, ели даже шубы, торфяную землю и т.п.
Потрясающие «кулинарные» рецепты оставили в своих воспоминаниях ленинградцы, которым удалось выжить. Павел Лукницкий в своей книге «Сквозь всю блокаду» вспоминал: «Все прочнее в мое меню входит и новое блюдо: "обойная каша"… Из столярного клея все ленинградцы варят бульоны и делают студни, это блюдо считается одним из изысканных и наиболее сытных. Студня я не умею делать, а бульон получается, но столярный клей надо экономить. А вот обойной каши (изобретение мое собственное) при установленной мною норме может хватить надолго….
После тщательного обследования всего, что есть в квартире, у меня получился целый чемоданчик продуктов питания. Это: сыромятные ремни, воск для натирки пола, глицерин из аптечки (жаль, не нашлось касторки!), вишневый клей, спиртовые подметки и пара набоек, карболен, многолетней давности ячменная ритуальная лепешка с могилы «святого», привезенная мною одиннадцать лет назад с Памира, пузырек с рафинированным минеральным маслом для смазки точных механизмов и много другой снеди. В перспективе — корешки многочисленных книг, ведь они тоже на добротном клею!»
Не менее драматичные воспоминания о «блокадной диете» и деталях быта в осажденном городе принадлежат выдающемуся ученому-востоковеду, профессору, представителю старинной дворянской семьи Александру Болдыреву. Всю блокаду он вел подробный дневник – «Блокадную запись» с тщательным описанием подробностей страшных будней блокады, который был издан только в 1998 году уже после смерти автора.
Вот запись, сделанная им 13 января 1942 года: «Бедствия и смерть обволокли все улицы и кварталы осажденного города. Теперь почти нигде нет воды, ошалело бегают жители с ведрами. У нас вода есть. Все эти дни стоят морозы 25-30 градусов. На следующий день достали 1 кг. муки, но теперь, конечно, продали полкилогр. хилой конколбасы (225 р. за кило). Какой пир был в вечер получения продуктов – блины на сале! Какая радость, какое ни с чем не сравнимое чувство спасения. А каша – вареная мука с жиром… Слышал (в трамвае), что в Москве какой-то молодой человек получил три года за рассказ о том, что в Ленинграде съели всех кошек. А что было бы, если бы он рассказал о трупах с вырезанными мягкими частями, валявшихся десятками у моргов? (это недовезенные до морга). Несчастных этих мертвоедов расстреливали безжалостно: целыми семьями.
…Опять наплывают обрывки кошмарных видений: одна за другой несутся по обледенелой дороге крупповские пятитонки (голубые, они и сейчас ходят) со страшным своим грузом. У борта одной машины женщина откинулась, голова запрокинута, руки раскинуты, словно в приступе отчаянного, неудержимого хохота и длинные черные волосы вакхически полощутся по ветру вслед за мчащимся грузовиком. Когда на кладбище машины буксуют в снегу, грузчики быстро подсовывают под колесо ближайшего мертвеца».
11 марта 1942 года: «Крепкий мороз, снег, полная зима. Сегодня собирал до обеда в холодных эрмитажных залах бычки и окурки. Оказалась круглая баночка почти полной. Какое блаженство! Бродя по залам, вспоминаю многое…».
16 июля 1942 года. «…До нельзя обострился кризис со спичками. Их не выдавали больше месяца вообще (до того дали по одному коробку). На улицах постоянное прикуривание друг у друга. Характерна фигура идущего курильщика с незажженной папиросой во рту. Лишь очень немногие приспособились высекать. Я кремней набрал, но нет кресала…».
Но даже в этом ужасе ленинградцы продолжали жить и даже иногда шутить, писать стихи.
Вот запись 12 ноября: «…Вчерашний обстрел был долог и снова свиреп: район Мариинского театра и – впервые за блокаду – Ржевка, "не знавшая снаряда", где, как говорят, развели тихонько какие-то оборонные огороды… Глинка (писатель и историк, приятель автора дневника – прим.ред.) попал 21-го под машину на углу Миллионной и Мошкова, задумавшись. Принеся ему обед, я сказал:
Сквозь сонмище осадных бед,
Сквозь дым и пламень артобстрела,
Тебе я литерный обед
Доставил преданно и смело!»
При этом город атаковал не только голод: немцы продолжали бомбить и обстреливать Ленинград. С самолетов сбрасывали жителям издевательские листовки: «Съешьте бобы – готовьте гробы», «Чечевицу съедите – город сдадите» и т.п. Однако ленинградцы продолжали стойко держаться.
Немцы не могли понять, как в таких чудовищных условиях люди еще не только оставались живы, но продолжали работать и сражаться. Откуда они брали силы? Объяснение этому только одно: у голодающих и обречённых на смерть ленинградцев включались внутренние, духовные резервы, они верили в Победу.
Врач-блокадница Г.А. Самоварова в «Блокадной книге» Даниила Гранина и Алеся Адамовича свидетельствует: «Знаете, какая самая большая радость была? Это когда прибавили до 300 граммов хлеба. Вы знаете? Люди в булочной плакали, обнимались. Это было Светлое Христово Воскресенье, это уже такая большая радость была!»
Академик Дмитрий Лихачев в своих воспоминаниях о блокаде писал: «В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие – злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса… Люди писали дневники, философские сочинения, научные работы, искренне, «от души» мыслили, проявляли необыкновенную твердость, не уступая давлению, не поддаваясь суете и тщеславию».
Но до сих пор находятся те, кто и за рубежом, а кое-кто даже и у нас цинично заявляет, а не лучше ли было сдать Ленинград, может, тогда можно было бы избежать трагедии блокады? Но ведь гитлеровцы не собирались население кормить, их людоедские планы состояли в том, чтобы уморить его жителей голодом, а сам Ленинград разрушить и сравнять с землей.
Если бы сдали город, освободившиеся гитлеровские войска были бы переброшены под Москву, и тогда исход войны мог бы быть совсем другим. Так что жертвы и героизм ленинградцев были одним из решающих вкладов в Победу.
А тем, кто рассуждает, что лучше было бы город сдать, хорошо ответил своим стихотворением «Блокада» знаменитый ленинградский бард Александр Городницкий:
Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав ее немцам без боя.
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.
Горькой истории грустные вехи,
Шум пискарёвской дубравы.
Правы, возможно, разумные чехи —
Мы, вероятно, не правы.
Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, —
Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюбленные в жизнь парижане,
Дом свой отдавшие бошам.
Мы лишь одни, простофили и дуры,
Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры
На произвол чужеземцам.
Не оставляли позора в наследство
Детям и внукам любимым,
Твердо усвоив со школьного детства:
Мертвые сраму не имут.
И осознать, вероятно, несложно
Лет через сто или двести:
Все воссоздать из развалин возможно,
Кроме утраченной чести.
Память о трагических днях блокады продолжает стучать в сердца жителей города на Неве и сегодня. Стихи об этой эпопеи мужества жителей осажденного города продолжают сочинять до сих пор.
Вот одно из них, написанное уже в наши дни петербургской поэтессой Еленой Ительсон:
Прости, Ленинград... О Блокаде
Прости, Ленинград, мы тебя не узнАем:
На месте садов мы увидим дома.
И солнечных птиц зашумевшие стаи.
И улиц других зазвучат имена.
Прости, Ленинград, наша память беззвучна,
И памяти реки текут неустанно.
Но с нами остались, как цепь, неразлучны,
Нева и Смоленка, Обводный, Фонтанка.
С тобой, Ленинград, наши стылые речки
И дети детей наших тоже с тобой.
В тебе, Ленинград, наши чёрные печки
И недонесенные вёдра с водой.
Мы стали цветами, лугами, корнями,
И хлеба кусочки кладут нам на ложе.
Прости, что мы время свое повторяем,
Прости, что мы душу тебе доверяем.
Но встать мы не можем.
И петь мы не можем...
Санкт-Петербург
Автор: Владимир Малышев
Заглавное фото из открытых источников
