В советско-китайских отношениях длительные периоды дружбы и сотрудничества сменялись не менее длительными периодами конфронтации. Последнее, случалось, приводило к кровопролитным пограничным конфликтам, которым потворствовал Запад, прямо или косвенно поощряя обе стороны на эскалацию этих столкновений. Но к их чести, Китай и СССР не поддались на провокации извне и не допустили трансформации вооруженных столкновений даже в локальную войну, не говоря уже о чем-то большем.
Пожалуй, лучшее подтверждение сказанному - тот факт, что даже в сложные периоды отношений не прерывалось действие советско-китайского договора о дружбе и взаимопомощи (1950 г.), срок действия которого завершился в апреле 1980-го. А современный характер российско-китайских отношений наглядно показывает, что в РФ и КНР помнят уроки истории, и потому можно с уверенностью сказать: не допустят повтора конфликтных ситуаций.
Между тем, что касается ситуации середины 1960-х — начала 1970-х, то на советско-китайской, самой протяженной в Азии, границе — свыше 6,3 тыс. км — она оставалась взрывоопасной. После известных событий на о. Даманском (март 1969 г.) конфликт вскоре повторился. 50 лет тому назад, 12-13 августа 1969 г., на восточноказахстанском участке границы китайской стороной была предпринята масштабная попытка прорыва у озера Жаланашколь. Здесь КНР тоже претендовала на один из прилегающих районов.
Ситуация едва не вышла за рамки пограничного конфликта, но в советских СМИ в отличие от китайских не было информации о столкновении у Жаланашколя. Готовилась встреча в Пекинском аэропорту премьеров СССР и КНР А.Н. Косыгина и Чжоу Эньлая по пограничным вопросам, состоявшаяся 11 сентября 1969 г. Потому Москва стремилась не дать Пекину повод для срыва этой встречи. Китайская же сторона через свои СМИ обвиняла СССР в «новом покушении на территорию Китая». Так, «Радио Пекина» информировало — естественно, в своей интерпретации — о столкновении у Жаланашколя. Но уже без требования передать спорную территорию КНР, причем эта информкампания прекратилась к концу августа, так как в Пекине тоже не желали срыва предстоящих переговоров.
Между тем атака была отбита с большими потерями для китайской стороны: 21 погибший, 40 раненых. С советской стороны погибли 2, ранено 11 пограничников.
В ходе последовавших переговоров Москва дала понять, что спорный район через некоторое время будет передан КНР, но произошло это уже в постсоветский период. 4 июля 1998 г. глава КПК Цзян Цзэминь и президент Казахстана Н. Назарбаев в ходе третьей встречи «Шанхайской пятерки» в Алматы подписали соглашение о передаче спорного участка Китаю. А через 10 лет китайские власти установили там памятник «Погибшим героям-победителям».
Несколько слов о предыстории конфликта. В приграничной западнокитайской Кульдже к концу 1968-го был сформирован некий «комитет освобождения уйгуров от советских ревизионистов». Исповедующие ислам уйгуры, напомним, издавна проживают по обе стороны среднеазиатской границы Китая. Это почти весь северо-западный Китай, то есть обширный Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР, 1,6 млн кв. км), где в 1950-х — середине 1970-х гг. доля уйгуров превышала 60% населения.
Потому небезызвестной «бандой четырех» в руководстве КНР во главе с супругой Мао Цзян Цин в 1969-м ставилась задача: посредством военной акции спровоцировать казахстанских уйгуров на антисоветские выступления. Тем более что Москва и Алма-Ата традиционно отказывали местным уйгурам в их просьбах о создании автономной области или хотя бы национально-автономного округа в восточном или юго-восточном Казахстане. В то же время западнокитайские уйгуры, спасаясь от эксцессов «культурной революции» (1966—1969 гг.), прорывались в Казахстан и Киргизию. Таковых к концу 1970 г. на советской территории оказалось до 20 тыс. чел.
Пекин обвинял Москву в попытках захватить СУАР с помощью уйгурских сепаратистов, «которых готовят к вторжению инструкторы советского КГБ и минобороны». Местные СМИ СУАР периодически сообщали о разоблачении советской агентуры в регионе. Радиоэфир упомянутого «комитета освобождения уйгуров» требовал «воссоединения уйгурского народа в составе КНР, отстаивающей великие заветы Ленина — Сталина, преданные кремлевскими ревизионистами» (из радиопередачи 7 ноября 1968 г.). В ответ на эти планы и действия вдоль среднеазиатского участка советско-китайской границы в конце 1960-х — начале 1970-х была создана сеть советских радиопередатчиков, вещающих на уйгурском, с критикой национальной и антисоветской политики Пекина. Всё это в совокупности расширяло политическую и тем более этническую географию погранконфликта, выводя его, повторим, за рамки сугубо территориального спора.
Тем временем складывалась ситуация, когда ни Пекин, ни Москву не устраивало усиление уйгурского национального движения. Во всяком случае подпольные группировки советских уйгуров с их требованиями национально-территориальной автономии в СССР «уравновешивались» всё более активным сопротивлением западнокитайских уйгуров культурной революции. Очевидно, что эти тенденции не были привлекательны для Москвы и Пекина.
Однако, судя по всему, стимулом конфликта у Жаланашколя стал для Пекина визит президента США Р. Никсона в Бухарест в первой декаде августа 1969 г., то есть за неделю до этого события.
Никсон, встречаясь на банкете в свою честь, устроенном румынскими властями, с китайским послом в Румынии Лю Шэнькуанем заявил, что «настала пора нового этапа в наших взаимоотношениях. Мы ценим стремление коммунистического Китая отстаивать свою независимость, защищать свою идеологию и противодействовать чьей-либо гегемонии». Примерно в то же время, как отмечали некоторые СМИ США и Тайваня, был налажен реэкспорт в КНР через Пакистан ряда видов американского разведывательного оборудования, а из Румынии — реэкспорт советского стрелкового оружия.
В Пекине поняли, что, во-первых, США не осудят КНР за предстоящую «пробу сил» теперь уже на советско-китайской границе в Казахстане. А во-вторых, и это более значимо, — перспективы американо-китайского сближения для сдерживания Москвы, по словам тайваньского политолога Люн Вэя, для Пекина намного важнее, чем конфронтация с СССР на почве уйгурского фактора, содержащего в себе массу опасных неопределенностей для КНР.
В беседе с президентом Сомали М.С. Барре в Пекине в июле 1970 г. китайский премьер Чжоу Эньлай спрогнозировал «...незаинтересованность Москвы играть сразу на два фронта: против нас и США. Поэтому кремлевские гегемонисты пойдут на дальнейшие уступки кому-либо из своих противников. Наиболее вероятно, что Кремль будет стремиться нейтрализовать Китай, чтобы не проигрывать США». Так оно и случилось: по крайней мере, все спорные районы советско-российской, а затем и казахстано-китайской границы были переданы Китаю в начале 1970-х — начале 2000-х.
Вдобавок, по воспоминаниям руководителя (в 1932-1973 гг.) Тувинской народной республики, затем АССР Салчака Токи, в высшем советском руководстве опасались, что столь активные пограничные претензии Китая к СССР могут позволить Монголии напомнить Москве о некоторых, пусть и микроскопических, участках монголо-советской границы, включенных в состав СССР в 1920-х гг. и позже. Тем более что Монголия, как отмечал С. Тока, не переименовывала у себя сталинскую топонимику (до 1990-го включительно) и сохраняла добрососедские отношения с КНР.
Словом, конфликт у Жаланашколя завершился сравнительно быстро, хотя в геополитическом плане едва ли в пользу СССР.
...С тех пор минуло полвека. За этот период, который не был лишен острых ситуаций на рубеже 1970-х — 1980-х, обе стороны осознали, что возникающие проблемы в двусторонних отношениях вполне разрешимы путем переговоров и компромиссов.
Это наиболее наглядно проявилось в последние десятилетия, ознаменованные становлением и развитием стратегического партнерства двух великих держав. Такой вектор наших взаимоотношений тем более важен, поскольку не мытьем, так катаньем провоцировать взаимные конфликтные ситуации было и остаётся бессрочной задачей, скажем так, третьей стороны...
Игорь Веленский
