Сложение морского торгового пути, связывавшего славянский юг Балтики с Русью, Скандинавией и Восточной Европой, способствовало возникновению многочисленных приморских торговых центров, обеспечивавших необходимую инфраструктуру для торговых караванов, возвышению и обогащению этих городов за счёт торговли, а вместе с тем – и процветанию собиравшей с них налог местных правителей. Постоянное присутствие иностранных купцов из других регионов Европы, как и привозимых ими товаров, должно было заметно отличать внешний вид таких торговых центров от расположенных глубоко на континенте «провинциальных» славянских городов.
Наряду с уникальным опытом международного общения, накапливаемым славянскими купцами во времена их долгих заморских плаваний, неизбежных остановок и временного проживания в торговых центрах других стран и народов, такая ситуация неизбежно должна была привести к возникновению здесь особой культуры, несколько отличной от культуры континентальных провинциальных городов. Чтобы договариваться и совершать взаимовыгодные сделки друг с другом, народам разного происхождения и говорящим на разных языках нужно было проявлять внимание ко вкусам, потребностям, обычаям и традициям своих соседей и ближайших партнёров. В случае балтийских славян их ближайшими соседями и торговыми партнёрами были северные германцы, в первую очередь – даны, так же принимавшие активное участие в торговле на Балтике и, по всей видимости, пользовавшиеся той же инфраструктурой южно-балтийского пути, что и славяне.
Рассказ о путешествии Вульфстана в прусский город Трусо, сохранившийся в выполненном в конце IX века для короля Альфреда древнеанглийском переводе Орозиуса, повествует о том, что путь из датского Хедебю (Хетума) в Пруссию проходил по южному берегу Балтики – между славянским побережьем и южно-датскими островами – и насчитывал семь дней и ночей. Вульфстан не сообщал об остановках в славянских городах, ограничившись лишь сообщением, что «земля вендов была справа от нас по всему пути следования до устья Вислы», однако, такая ситуация была бы естественной. В XI веке Адам Бременский также сообщает о том, что кроме Старигарда отправной точкой торговых караванов с юго-запада Балтики был Шлезвиг, как в его время называли город-преемник Хедебю. Из рассказа Адама можно сделать вывод, что и начинавшие свой путь в Шлезвиге-Хедебю купцы следовали по тому же маршруту, что и купцы из Старигарда – по южному берегу Балтики, с остановками в наиболее значительных торговых городах балтийских славян. Сам он при этом пишет о саксонских купцах, пользовавшихся в его время уже сложившейся инфраструктурой балтийских славян и данов.
Такое положение вещей должно было подразумевать частое нахождение в торговых центрах балтийских славян купцов соседних германских народов – саксов, фризов и данов. Также здесь можно предполагать и наличие гостей из географически более удалённых мест: Швеции, Пруссии, Руси. Эти купцы должны были привозить на юг Балтики ценные и необычные, «диковинные» для этих мест товары своих земель – это следует не только из общей логики торговли, но и из рассказа Адама Бременского о славянском торговом городе Юмне:
Это, действительно, крупнейший из всех расположенных в пределах Европы городов, который населяют славяне вместе с другими народами, греками и варварами. Приезжие саксы также получают возможность там жить на равных с прочими правах, но при условии не исповедовать открыто христианство. Ибо все они до сих пор блуждают в потёмках язычества, хотя в отношении нравов и гостеприимства не найти более честного и радушного народа, чем они. Этот город богат товарами всех северных народов, нет ни одной диковинки, которой там не было бы.
Однако то, что казалось средневековым современникам делом самим собой разумеющимся и естественным, и продолжает казаться знакомым с торговлей людям ещё и сейчас, представляет целый ряд трудностей для археологов. При раскопках торговых центров юга Балтики традиционно находят множество вещей, характерных для других стран и редко встречающихся в провинциях, о которых уже упоминалось более подробно в предыдущих постах. Но если стекло из Западной Европы или карнеол – из Восточной традиционно принято интерпретировать как общее указание на торговые контакты между регионами, без связи с этническим происхождением их владельцев, то с украшениями дело обстоит иначе. Так, скандинавские украшения, находимые на юге Балтики, как в торговых центрах, так и в захоронениях, принято считать уже указаниями не на торговлю, а на прямое присутствие скандинавов. Притом, большинство исследователей не утруждает себя какой-либо аргументацией подобных интерпретаций, предпочитая в таких случаях отговариваться фразами в духе: «известно, что такие украшения были распространены в это время в Швеции (Готланде, Ютландии и т.д…), где они известны из захоронений (и далее ссылка на соответствующую работу какого-нибудь шведского археолога)», «такие украшения были характерны для скандинавского костюма и не использовались славянами», «вещи, ношение которых славянами исключено в силу бессмысленности для них ярко выраженной германской религиозной символики» и т.п. – стандартный набор устоявшихся фраз. Однако все эти «неоспоримо», «достоверно известно» и «не ставится под сомнение», наряду со ссылками на иностранные работы, которые обыкновенный читатель проверять не станет, вкупе с нередкой демонстрацией идентичных украшений, найденных в Скандинавии, действительно производят достаточно убедительное впечатление.
Но – лишь на первый взгляд, ибо уже при первых попытках разобраться и копнуть глубже, вся «однозначность» этих выводов в очень многих случаях начинает казаться, по меньшей мере, не очевидной. В действительности же все разговоры о том, что «скандинавские украшения не входили в славянский костюм» являются не более чем демагогией, если утверждающие не могут подтвердить свои слова конкретными фактами. Говорить о «скандинавских украшениях», «фибулах» и пр. обобщенно – попросту не грамотно. В случае, когда «скандинавское» украшение найдено в месте, по письменным и другим источникам достоверно населённом славянами, то это уже само по себе достаточное основание для предположения о том, что подобные вещи могли покупаться и носиться славянами. И если кто-то пытается выдвинуть тезис о том, что найденное в славянских землях конкретное украшение не могло носиться славянином и не могло быть предметом торговли, а непременно указывает на то, что владельцем был сам находившийся в этом месте скандинав – то ему этот тезис и доказывать, а не наоборот, как это, увы, происходит повсеместно.
То есть, прежде чем утверждать, что что-то не могло входить в «славянский костюм», нужно уточнить множество вещей – о каком времени и регионе идёт речь, из каких регионов ещё известны идентичные или схожие находки, и самое главное – а каким, собственно, был этот самый пресловутый «славянский костюм» в это время? Возьмём, к примеру, IX век, являющийся в контексте призвания варягов, наиболее спорным и интересным для русской истории периодом истории Балтики. Наиболее достоверными в этом случае были бы письменные источники. Но для данного периода таких нет ни о костюме славян северо-западной Руси, ни о костюме славян юга Балтики, ни даже для скандинавов не найти сколько-нибудь достоверных, подробных и, главное, современных событиям источников. Судить в этом случае приходится только на основании археологии и «общих соображений». Говоря о том, что, некоторые типы фибул, находимые в северо-западной Руси в интересующий нас период, находят прямые параллели в Скандинавии, археологи, разумеется, говорят правду. Точнее, во многих случаях, часть правды, так как точно такие же фибулы находят в это же время и в славянских торговых центрах. Это касается не только украшений, но и общего спектра «заморских» находок, интерпретируемых как исключительно скандинавские.
Ситуация такова, что о том, что и кто конкретно носил в определённый период, что могли носить только славяне, а что – только скандинавы, никто достоверно не знает. Археологический материал при этом показывает, что идентичные вещи с идентичными датировками встречаются как в Скандинавии, так и в северо-западной Руси и на юге Балтики. Но из всего этого почему-то делается вывод, который преподносится читателю как «совершенно однозначный», что найденные, скажем, в Ладоге вещи должны были попасть сюда вместе со скандинавами и не могли попасть вместе с балтийскими славянами. Причём на самом юге Балтики эти вещи также считаются «скандинавскими» безо всякой тому аргументации, просто на основании схожих находок из Скандинавии и того, что «славянам это было не характерно». Сложившийся замкнутый круг использования в качестве доказательств предположений, основанных не на анализе археологического материала или письменных источников, а обусловленных одним лишь желанием видеть в находках лишь то, что соответствует личному представлению о ходе истории конкретных лиц, мягко говоря, не способствует прояснению ситуации. Напротив, всё это только тормозит изучение истории и культуры средневековой Балтики – принятые заранее выводы и исключение даже самой возможности других интерпретаций приводит лишь к тому, что «ничего нового» в этой области наука открыть и обнаружить попросту не способна.
Несмотря на то, что лично я далеко не всегда согласен с подобными выводами, в то же время я далёк и от того, чтобы видеть в них откровенные подтасовки, не говоря уже о «заговорах» и фальсификациях. Безусловно, разделение на «скандинавскую» и «славянскую» культуры имеет свои аргументы, главный из которых – не характерность «скандинавских» украшений или «германской орнаментики» для большинства удалённых от моря континентальных славянских областей. Но и принятие славян в том же IX веке за один народ с общей материальной культурой, без учёта истории развития и контактов каждого конкретного племени, нельзя назвать иначе, чем непозволительным обобщением. Безусловно, язык, обычаи и общий вид материальной культуры разных славянских племён долгое время продолжали оставаться очень схожими. Однако уже первые более-менее детальные описания приграничных с франками славянских племён сообщают и о различиях в материальной культуре. К примеру, Эйнхард в том же IX веке замечал о славянах:
Наконец, он [Карл Великий] так усмирил все варварские и дикие народы, что населяют Германию – между реками Рейном, Висулой, а также Океаном и Данубием (народы те почти схожи по языку, но сильно отличаются обычаями и внешностью), что сделал их данниками. Среди последних самые замечательные [народы]: велатабы, сорабы, ободриты, богемцы; с ними Карл сражался в войне, а остальных, число которых гораздо больше, он принял в подчинение [без боя].
Таким образом, оставаясь «схожими по языку», в IX веке уже «сильно отличались обычаями и внешностью» между собой даже западные славяне. Стоит заметить, что речь у Эйнхарда шла не обо всех славянах, а лишь о самых западных и приграничных с франками. Подобные сообщения современников ставят под сильное сомнение обоснованность попыток некоторых археологов представить «славян» в это время народом с единой материальной культурой. Если только у западнославянских племён различия во внешнем виде бросались в глаза даже соседним германцам, различия их с восточнославянскими племенами могли быть и ещё куда более разительными. Как известно, под «славянами» в археологии и лингвистике принято понимать народ, начиная лишь с эпохи Великого переселения народов, до этого же речь идёт ещё о «праславянских» культурах или языках/диалектах. Такое положение вещей действительно должно подразумевать, что в раннем средневековье «славяне» должны были быть ещё по большому счёту одним народом. И если появление достоверно славянской и родственной другим западнославянским археологическим культурам на юге Балтики археологами датируется VI, а в некоторых местах и VII веками, и в это время «славяне» должны были быть ещё единым народом, то появление отличий в обычаях и внешнем облике западнославянских племён в IX веке должно было иметь какие-то исторические основания.
Появления различий в материальной культуре у балтийских славян с прочими континентальными славянами, в свою очередь, могло способствовать несколько причин: изолированность, т.е. нарушение контактов самых северо-западных племён со своими юго-восточными родичами, тесные контакты с ближайшими соседями и отличие материальной культуры, предшествовавшей «славянскому периоду» (т.е. с VI в н.э.) на юге Балтики или субстрата. О населении юга Балтики от первой половины I тысячелетия нашей эры известно немного. Данные разных научных дисциплин, таких как археология, археоботаника, лингвистика и источниковедение зачастую противоречат друг другу в этом вопросе. Но независимо от того, как называло себя и на каком языке говорило население юга Балтики до появления здесь заведомо западнославянской материальной культуры, материальная культура этого коренного населения была близка таковой соседних германских племён, живших в Ютландии и к югу от Эльбы. Вопрос относительно масштабов преемственности этой культуры с западнославянской до сих пор остаётся дискуссионным – так, предполагается отток населения из некоторых областей юго-запада Балтики уже к V веку н.э. и к VI-VII вв. эти районы должны были придти в запустение. С другой стороны, в ходе междисциплинарных исследований удалось установить и районы, где подтвердилась преемственность между населением эпохи ВПН и раннего средневековья. Ниже мы приведём составленную археологом Й. Херрманном карту преемственности этих культур, показывающую места, где известны находки дославянской культуры VI века, указания на преемственность в земледелии и скотоводстве в конкретных местах, полученные путём палинологических анализов и названия рек, заимствованные славянами из дославянского языка. Для наглядности, красным цветом я нанёс на неё наиболее ранние из известных торговые центры южно-балтийского пути и связанные с ними крепости – княжеские столицы.
Преемственность между дославянской и западнославянской культурой, языком и населением на юге Балтики, по Й. Херрманну, 2004
Стоит отметить, что приведённая выше карта археологических находок была создана ещё в 1980-х гг. (опубликована уже в издании «Die Slawen in Deutschland» в 1985 году) и в дальнейшем не дополнялась, хотя с тех пор было выявлено, по крайней мере, ещё несколько возможных указаний на преемственность археологических культур. Также нуждается она в дополнениях и в плане дославянской топонимики. Однако общая тенденция видна уже и из неё. Торгово-ремесленные центры, как и княжеские столицы, возникали на юге Балтики в местах, где продолжало проживать население первой половины 1 тысячелетия н.э., имевшее отличную от западнославянской материальную культуру. Преемственность между культурами можно подозревать в районе крепости Мекленбург (столицы ободритов), торгово-ремесленного центра в Росток-Диркове, Деммина (столицы чрезпенян и одной из остановок на южно-балтийском пути) и Гёрке, где предполагается нахождение контролировавшего Менцлин поселения или крепости. Особого внимания в этом плане заслуживает остров Рюген, где преемственность зафиксирована гораздо лучше других регионов (в немалой степени потому, что здесь в своё время было проведено больше палинологических исследований) и для которого исследователь забыл указать и на дославянское происхождение самого названия острова. В Вагрии также известно больше следов преемственности, в том числе и само название полуострова, и археологические следы в районе одного из княжеских центров в Плёнском озере, о чём ещё будет сказано впоследствии.
Другой особенностью, отличавшей условия проживания самой северо-западной ветви славян от прочих, были тесные связи с северными германцами, прослеживающиеся всё средневековье. Действительно, балтийские славяне были единственным из славянских племён, напрямую граничивших с северными германцами – данами. Оба этих обстоятельства могли бы объяснить сложившиеся за два-три столетия, к концу VIII-IX веку, отличия в материальной культуре балтийских славян относительно славян, живших в глубине континента. Разумеется, всё это ещё далеко не повод считать балтийских славян некими «метисами» славян и германцев. Все письменные источники, как и обширнейший слой топонимики, однозначно говорят о том, что балтийские славяне именно славянами и были. Славянами же их считали, несмотря даже и на отмечавшееся ими отличие в материальной культуре, и их германские соседи.
Схожие ситуации в истории славянских народов, когда материальная культура изменялась под влиянием внешних факторов, в то время как самосознание, язык и обычаи сохранялись – хорошо известны и многочисленны. Для наглядности можно вспомнить, насколько разнился где-нибудь в 19 веке внешний облик, скажем, кавказских казаков, проживавших в Архангельской губернии поморов, русских крестьян лесостепной зоны и закарпатских русинов, в то время как все они сохраняли общие самоназвание, язык и религию. Не менее отличалась в это время материальная культура и в разных регионах позднейшей Украины – запорожских казаков, прикарпатских гуцулов и полесов. У южных славян ещё более ярким примером могут послужить сербы, хорваты и боснийцы, говорящие на, по сути, ещё до сих пор едином языке, но в силу истории сблизившиеся с тремя разными культурами: византийской, римско-венецианской и османской. Их пример, наверное, можно назвать наиболее показательным, так как, кроме культурного влияния соседей, не меньшую роль на сложение их культуры оказала и ещё дославянский балканский субстрат, а на Балканах в итоге сложилась наднациональная балканская культура. Вопреки тому, что археология всегда стремится увидеть в различных культурах разные народы, различия и развитие культур всюду имело куда более сложную историю и, в большинстве случаев, было наднациональным.
Культура балтийских славян должна была прибрести некоторые региональные отличия уже к концу VIII – началу IX вв. В этом плане стоит отметить известное сообщение франкских анналов, повествующих о том, как после разрушения Рерика в 808 году датский король Готтфрид переселил оттуда купцов в свой торговый центр Хаитабу. Очевидно, что такое «переселение» должно было подразумевать близость продававшихся в Рерике и Хаитабу товаров. В противном случае, если бы славянские купцы специализировались исключительно на товарах, находящих спрос исключительно в славянских землях и сильно отличных от продававшихся в то время в Дании, переселение этих купцов не имело бы никакого смысла. То обстоятельство, что одни и те же люди могли удовлетворять покупательскому спросу и в Дании, и в ободритских землях, недвусмысленно говорит о близости товаров в торговых центрах балтийских славян и северных германцев уже в самом начале IX века. Археология всецело подтверждает такое положение вещей – во всех значительных торговых центрах юга Балтики найдено множество скандинавских украшений (как и славянской керамики – в скандинавских торговых центрах). Впрочем, возможно, во многих случаях уместнее было бы говорить об украшениях в скандинавском стиле, так как широкое распространение однотипных или полностью идентичных вещей говорит, скорее, в пользу местного их производства. К примеру, схожие фибулы с одинаковой датировкой известны из Диркова, Ральсвика, Менцлина.
Равноплечные фибулы из Менцлина (1-3), Росток-Диркова (4) и Ральсвика на Рюгене (5-7)
Что это – указание на «скандинавскую колонизацию», или же попросту такие фибулы где-то в этом регионе и производились и были в IX веке популярны по всей округе? Что именно послужило основанием для возникновения такой моды – изготавливались ли подобные фибулы изначально скандинавскими заезжими ремесленниками или были работой славянских мастеров по завезённым из Скандинавии образцам – вопрос отдельный и прояснить его едва ли удастся в ближайшее время. Да и настолько ли это важно? Гораздо важнее, кажется, другое – из распространения одинаковых украшений в одно время сразу в нескольких славянских поселениях можно заключить, что эти вещи были хорошо известны, если не сказать – популярны на юге Балтики. Кроме собственно торговых центров скандинавские украшения находят и в принадлежавших к этим торговым городам захоронениях. Так, на территории Германии известно всего три могильника, связанных с приморскими торговыми центрами IX века (Гросс Штрёмкендорф, Менцлин, Ральсвик) и во всех из них скандинавские вещи найдены вместе или прямо в славянской керамике. Интерпретация этих захоронений как «скандинавских» при этом выглядит, мягко говоря, далеко не бесспорной – если это действительно были следы присутствия такого большого числа скандинавов, будет сложно объяснить, почему эти «скандинавские колонии» вдруг начинали массово производить и использовать типичную именно для славян керамику. У себя на родине они этого в то время ещё не умели, пользуясь очень примитивными горшками грубой лепки, а то и вовсе котлами. Также и при позднейшем переходе скандинавов на славянскую керамику, когда она стала производиться уже непосредственно в Дании и Швеции, эти скандинавские подражания славянской керамики отличались от собственно славянских оригиналов, что прослеживается достаточно отчётливо.
В славянских же торговых центрах вместе со скандинавскими украшениями – настоящая славянская керамика, которой скандинавы делать не умели. В том же Менцлине при этом некоторые формы керамики были для своего времени по-настоящему «изысканными», с накладными украшениями. Такие керамические традиции на юге Балтики были характерны для придворных гончаров славянских княжеских крепостей и известны также по раскопкам крепостей Глинке, Старигард, Фридрихсруе. Нечем подтвердить и предположение о возможном приобретении скандинавами из гипотетической «скандинавской колонии» на юге Балтики керамической продукции в окрестных славянских землях. Если принимается, что скандинавские и славянские общества в IX веке были настолько консервативны, что принятие чужих традиций – например, украшений или орнаментики – полностью исключено, то с чего это вдруг все эти гипотетические «мега-традиционные скандинавы», у себя на родине варившие в котлах, едва высадившись на юге Балтики, сразу и полностью переходили на славянскую керамику? Почему-то совершенно закрываются глаза на то, что основавшие гипотетическую «колонию в славянских землях» германцы должны были полностью отказаться от своих традиций. Дело ведь далеко не только в форме и орнаменте горшка, но и в самой технологии приготовления пищи, заготовления запасов, перевозке и хранения вещей. Что заставляло человека, всю жизнь варившего пищу в котле, перевозившего товары в кожаных мешках или плетёных корзинах, вдруг отказываться от привычного ему образа жизни и начинать готовить пищу в горшках, в этих же горшках возить монеты и хранить запасы?
Другими словами, «скандинавы», предполагаемые как носители и владельцы находимых на юге Балтики скандинавских украшений, должны были быть какими-то очень «не типичными скандинавами», ведшими «славянский образ жизни». И не только образ жизни – гипотетические скандинавы, для которых некоторые особо увлекающиеся историки и археологи предполагают основание сети колоний в славянских землях, если не полной их колонизации, каким-то совершенно чудесным образом умудрились не оставить после себя топонимики. Если люди чужой культуры и языка приезжают на новое место и основывают там свои, живущие своей замкнутой и свято хранящей скандинавские традиции жизнью колонии, то логично было бы ожидать, что и новое поселение они назовут на своём языке. Но логике здесь явно не место: все славянские торговые города на юге Балтики носят славянские же названия. На юге Балтики отчётливо прослеживается несколько слоёв топо- и гидронимики: дославянский, происходящий из какого-то другого индоевропейского языка, собственно славянский (в среднем от 50 до 80%), немецкий (в среднем от 20 до 40% ) и… всё.
Несмотря на самые подробные исследования топонимики, предпринимавшиеся уже с конца позапрошлого века, и систематическое лингвистическое изучение всей восточной Германии двух последних десятилетий, когда этимология давалась всем известным на сегодняшний день топонимам (как сохранившимся до сих пор, так и упоминавшимся лишь в хрониках – пустырях, прекративших существовать поселениях, урочищах и пр.) – «северогерманских» топонимов не наберётся и десятка, и все они восходят к поздним временам, когда эти земли находились под управлением Дании, а то уже и Швеции. Притом, опять же в основном это даже не населённые пункты, а крошечные необитаемые острова, называемые Ойе и известные из грамот или карт позднего средневековья. О существовании северогерманских названий, отличавшихся от славянских и немецких уже в раннем средневековье при этом также хорошо известно. Славянский Старигард назывался Бранденхузом, пролив Стрела между континентом и Рюгеном – Орвазундом, поморские города Щецин – Бустраборгом, а Камень – Стейнборгом. Только вот почему-то колонизировавшие славянские земли немцы переняли славянские или калькировали саму славянскую топонимику, а не её северогерманские аналоги. Скандинавские названия на юге Балтики остались в большинстве своём неизвестными немцам и полякам, и такая ситуация могла сложиться только в том случае, если скандинавы не играли в них сколько-нибудь значительной роли.
Учитывая все детали, гораздо естественнее предположить, что речь в случае находок «скандинавских» украшений идёт не о «славянизированных скандинавах», а попросту о славянах, носивших, в том числе, и скандинавские украшения. Кто, в конце концов, должен был быть покупателем «диковинок северных народов» в городе Юмне и для чего они там продавались, если славянам скандинавские вещи были не нужны? Рассматривать все случаи, когда находимые по всей Балтике, но при этом чаще всего связываемые исключительно со скандинавами, в этой обзорной и ознакомительной статье кажется нецелесообразным из-за большого объёма. Достаточно упомянуть, что во многих или даже большинстве славянских торговых городов в рассматриваемый период IX века попросту невозможно выделить какие-то типы украшений, характерные только для местных славян. Даже такие, казалось бы, традиционные общеславянские женские украшения, как височные кольца, находят здесь крайне редко. В отличие от самого разнообразного импорта – как западноевропейского, так, в ещё большей степени – скандинавского. В некоторых торговых центрах, как например, Росток-Дирков, все украшения этого времени представлены «скандинавскими типами». В других, вроде Менцлина, Ральсвика или Гросс Штрёмкендорфа, кроме украшений «скандинавского стиля» найдены и другие, но также носящие скорее «общебалтийский» характер. Некоторые более специфические традиции начинают появляться здесь в средне- и позднеславянские периоды (10-12 вв.), однако, даже и в это время во многих случаях их сложно отличить от обще-западнославянских.
Теперь приведём наиболее яркий пример того, как по сути общебалтийские вещи и традиции продолжают считаться исключительно скандинавскими, вопреки тому, что накапливающийся материал говорит об обратном.
Едва ли можно найти что-то более часто связываемое со скандинавами, чем часто находимые в захоронениях и торговых центрах подвески в виде молоточков, реже – «лезвия топора» или просто подвески трапециевидной формы. Считается, что они обозначали не много, не мало – Мьёльнир – знаменитое оружие скандинавского бога Тора, известное по памятникам скандинавской мифологии XIII века. Оставив за скобками даже то, что слово это, возможно, является заимствованием из славянского, а более ранние источники, например, Адам Бременский в XI веке, описывают изображения Тора со скипетром, а вовсе не молотом, тем не менее, остаётся вопрос – а как, собственно, уважаемые господа археологи пришли к настолько однозначному выводу? Ведь письменных источников, сообщающих, что скандинавы-язычники носили подобные вещи, как символ своего божества, не сохранилось. А сами подвески и амулеты в виде оружия хорошо известны и в континентальной Европе, безо всякой связи со скандинавами, причём ещё до «эпохи викингов». Другими словами – почему именно Тор, если в мифологии образ бога-кузнеца, атрибутом которого молот мог быть с не меньшей долей вероятности, известен почти у всех населявших Европу индоевропейских народов? И почему, например, не могли быть подобные подвески просто воинским оберегом, без обязательной связи со скандинавским богом, или могли бы связываться другими народами со своими богами?
Усомниться в исключительно «скандинавской» интерпретации «молоточков Тора» заставляет уже само их широкое распространение. Такие подвески-амулеты часто находят в заведомо славянских землях – на юге Балтики, в северной Руси. Причём, не просто находят – во многих городах и местах славянских земель доказано или можно подозревать их местное производство. Их местное производство было подтверждено и для северной Руси. Как замечал А.Н. Кирпичников о ладожской находке: «Другим символом, правда религиозным, является найденная нами литейная форма для отливки ритуальных предметов из скандинавской мифологии – так называемых «молоточков Тора», скандинавского бога-громовержца. Вещь уникальная, даже в Скандинавии ее пока не обнаружили».1 Но в то время, пока подтверждение изготовления «молоточков Тора» для Скандинавии является «вещью уникальной и пока не обнаруженной», «молоточками Тора», изготовленными на юге Балтики, удивить кого-то значительнее сложнее. К примеру, при раскопках поморского города Волин была найдена мастерская, в которой наряду со множеством других, самых разных украшений и подвесок из янтаря изготавливались и янтарные «молоточки Тора».2
Янтарный молоточек Тора из янтарной мастерской Волина
В торговом центре Ральсвик на острове Рюген «молоточки Тора» были найдены не только в захоронениях в могильнике, но и в одном из жилых домов ремесленников. Интересные обстоятельства их находки – они были обнаружены в доме, висевшими на большом кольце, которое, в свою очередь, было найдено в связи с металлическим крюком – привели археологов к однозначному выводу: они были вывешены в одном из домов, а не носились каким-то человеком в момент попадания их в землю.3 Иными словами, очень похоже на то, что они были вывешены там на продажу, точно так же, как такие подвески и до сих пор нередко выставляются на продажу в аналогичном виде.
«Молоточки Тора», вывешенные в одном из домов Ральсвика
В самом поселении Ральсвик при этом работали кузнецы и ювелиры, что подтверждается многочисленными указаниями на обработку металла, в том числе и цветного, находками заготовок, форм для отливки и соответствующих ремесленных инструментов. Одна из отливочных форм могла быть формой для отливки тех самых молоточков Тора, что были вывешены в упомянутом доме и найдены также и в захоронениях. В своё время моё внимание привлекло изображение, помещённое в подготовленном скандинавскими археологами и вышедшем в Германии на немецком языке каталоге находок, связываемых ими с пребыванием скандинавов в различных регионах Европы. В небольшом разделе, посвященном южной Балтике, там приводились фото нанесённых на кость рун и отливочных форм из предположительно скандинавского стеатита, найденных в Ральсвике.4
Формы для отливки из Ральсвика из посвященного скандинавским находкам немецкоязычного издания «Викинги, варяги, норманны»
Ссылка при этом давалась на одно из первых детальных описаний ральсвикских находок археологом П. Херфертом, в статье 1973 года.5 В этой статье, действительно, помещены изображения той же самой кости с рунами и левой нижней формы для отливки, которая названа там «обломком норвежского стеатитового котла с углублением для отливки металлических слитков», но нет самой правой формы для отливки с Т-образным углублением. Размеры этих находок там не указаны. Гораздо более подробный отчёт о находках в Ральсвике вышел 5-томной монографией в 2000-х годах, когда материал был заново рассмотрен и проанализирован другим археологом – Й. Херрманном. В этих изданиях упоминаются и найденные молоточки Тора, и формы для отливки, но не приводятся изображения форм для отливок, размещенных в 1983 году П. Херфертом и коллективом скандинавских археологов в «Викингах, варягах, норманнах». О находке форм для отливки молоточков Тора там не сообщается, но, в то же время, указывается на находки форм для отливки наковален. Такие наковальни по форме очень похожи на «молоточки Тора» и отличаются лишь размером (сами найденные в Ральсвике заготовки были около 6,5-8,5 см в длину).6
Наковальни из Ральсвика
На первый взгляд, в каталоге скандинавских находок ральсвикские формы для отливки кажутся вовсе не таких больших размеров, чтобы подходить для указанных выше наковален. При величине наковален в 6,5-8,5 см длина формы должна была бы составлять 35-50 см, и вес её, в таком случае, должен был быть весьма немалым. В то же время издание скандинавских находок, следуя статье П. Херферта, сообщает, что в слоях Ральсвика 8-10 вв. были найдены многочисленные обломки котла из скандинавского стеатита, часть из которых впоследствии нашла вторичное применение местными жителями: в некоторых частях были проделаны сквозные отверстия, в других были вставлены железные заклёпки, а ещё одна часть вторично использовалась в качестве форм для отливки. Подпись к приведённому выше изображению 262, при этом, гласила «3 формы для отливки из стеатита», из чего выходит, что именно они и подразумевались под «вторично использованными как формы для отливки частями скандинавского котла» из описания. Исходя из того обстоятельства, что данные приведённые формы должны были быть частью котла, крайне сложно представить себе длину этих нескольких «обломков» в районе полуметра (если бы в них отливались приведённые выше наковальни), особенно, учитывая, что в описании говорится, кроме этих, и о «многих других». Потому, можно предположить, что при отсутствии указаний точных размеров конкретно этой формы для отливки она может оказаться гораздо меньших размеров и оказаться формой для отливки тех самых «молоточков Тора». В этом случае Ральсвик стал бы ещё одним славянским городом, где было бы подтверждено изготовление, продажа и ношение «молоточков Тора». Однако первое предположение ещё надлежит проверить.
В ближайшем регионе можно отметить и находки трапециевидных подвесок, называемых «молоточками Тора» (на мой взгляд, не совсем справедливо) в торговом центре в Менцлине, в устье Пены, как раз по соседству с Рюгеном и Волином. Там также работали и кузнецы, и ювелиры, но подтверждений изготовлению этих найденных в захоронениях подвесок непосредственно на месте мне найти не удалось.7
Трапециевидные подвески из захоронений в Менцлине
Кроме указаний на ношение таких подвесок в славянских землях (захоронения), изготовление их и продажу, можно отметить и находки «молоточков Тора» в здешних кладах. Так, часть «молоточка Тора» известна из клада в Вицимице, где она соседствовала с другими украшениями и монетами.8 Обстоятельства находки не позволяют видеть в этом случае «этнический маркер скандинава» – очевидно, что «молоточек Тора» должен был принадлежать одному из купцов, наряду с другими украшениями и монетами, причём нет никаких оснований видеть в этом купце скандинава.
Деталь «молоточка Тора» из клада в Вицимице
Говоря о «молоточках Тора» из Волина, нельзя не указать и на то обстоятельство, что янтарный молоточек, однотипный тем, производство которых было подтверждено в Волине, был найден в древнеславянской крепости возле южно-мекленбургского города Фридрихсруе.9
Находки бусин и детали янтарного «молоточка Тора» из крепости Фридрихсруе
Это место находится далеко от моря, на южной границе ободритов, и было больше связано не с морским, а с сухопутным торговым путём. Сама крепость при этом является одной из наиболее ранних в южно-ободритских землях и существовала в том же IX веке, что и Ральсвик, Волин и Менцлин. Эту находку можно связать с торговлей с Волином по суше – на такой сухопутный торговый путь от Эльбы к устью Одры указывает в частности Адам Бременский в многократно цитированном уже отрывке 2-18(22): «Путь этот проходят следующим образом: от Гамбурга или от реки Эльбы до города Юмны по суше добираются семь дней», упоминая в том же отрывке и саксонских купцов непосредственно в Юмне.
Находки янтарных «молоточков Тора» в контексте описанного Адамом сухопутного торгового пути из Гамбурга в Юмну: Волин (изготовление), Фридрихсруе (находка)
Можно упомянуть и находку клада золотых украшений с острова Хиддензее на северо-западе Рюгена. Их не только считают «скандинавскими», но и связывают орнаментику со стилизациями «молоточков Тора».
Золотые украшения из клада на острове Хиддензее, Рюген
В поисках объяснения распространения и производства в балтийско-славянских землях «молоточков Тора» и прочих трапециевидных, секиро- и молотообразных подвесок стоит обратить внимание не только на близкие торговые и культурные связи со скандинавами, но и опять же – на их прошлое. Как уже отмечалось, несмотря на то, что Вагрия практически не вошла на выполненную в 1980-х карту указаний на преемственность раннезападнославянской культуры с местной культурой эпохи Великого переселения народов, такие указания вполне можно найти. Очень любопытными в этом плане кажутся археологические исследования на южном берегу Плёнского озера. В славянские времена на острове в этом озере находился один из важнейших городов Вагрии – Плуне, хорошо известный по хронике Гельмольда из Бозау. Само поселение Бозау, в котором стояла церковь предшественника Гельмольда, Винцелина, и в которой, по всей видимости, и была написана «Славянская хроника», находилось на юго-восточном его берегу. Раскопки, проведённые в Бозау, как и в находящемся напротив него острове Бишофсвардер (нем. «епископский остров»), бывшем в славянские времена ещё полуостровом и соседней деревне Мёлленкамп (нем. «поселение с мельницей»), в славянские времена носившей название Дульзаницы и также упоминаемом в «Славянской хронике», установили интересную картину.
Раннеславянское заселение юга Плёнского озера в Вагрии: 1-2. крепость и сопутствующее поселение на острове Бишофсвардер; 3. Мёлленкапм; 4. раннеславянское поселение на месте будущего Бозау
Как в Бозау, так и в Мёлленкампе/Дульзанице славянские слои находились прямо поверх поселений эпохи позднего ВПН. По мнению археологов, часть находок может быть датирована VI веком, что наряду с ранней древнеславянской керамикой следующего слоя означало бы преемственность между славянской и дославянской материальными культурами.10 Проведённые в крепости на острове Бишофсвардер дендрохронологические и радиоуглеродные анализы также дали любопытный результат. В то время, как дендрохронология датировала брёвна VIII-IX вв. (726-870 гг.), радиоуглеродный анализ показал даты непрерывно с начала V по IX вв.11
Дендрохронологические (вверху) и радиоуглеродные (внизу) анализы, проведённые в раннеславянской крепости на юге Плёнского озера в Вагрии
Схожая картина, к слову, наблюдалась и в столице Вагрии, Старигарде, где слои были датированы не в малой степени на основании находок, начиная с VII века, а радиоуглеродный анализ, в то же время, показал даты, подобно Плёнскому озеру – начиная уже с V века.
Датировки Старигарда по радиоуглеродным анализам (точки и горизонтальные линии) и «ожидаемые» археологами датировки города на основании находок из слоёв (непрерывная диагональная линия)
Относительно наиболее раннего этапа истории балтийских славян – 6 века, практически ничего неизвестно, но на каком бы языке не говорило население Бозау и Дульзаницы в первой половине I тысячелетия н.э., до того, как в этой деревне начали изготавливать древнеславянскую керамику, там должны были быть очень популярны подвески, типологически вполне сопоставимые с «прототипами» «молоточков Тора» позднейших веков.
Находки подвесок из поселения Мёлленкампa в Вагрии
Стоит ли в таком случае удивляться популярности подобных подвесок у балтийских славян впоследствии? В IX веке они могли восприниматься балтийскими славянами как своя местная традиция, идущая из глубины веков, а не «импортированная» из Скандинавии. Это бы объясняло и популярность среди балтийских славян и собственно скандинавских орнаментики и форм, возникших уже позднее и хорошо известных славянам по торговле, но похожих на аналоги из древней традиции юга Балтики. Всё это касается не только «молоточков Тора» или однотипных им подвесок, но и «германкой орнаментики» в общем и «скандинавских» украшений в частности.
В целом же, аналоги большинству находимых на юге Балтики «скандинавских украшений» находятся не только в Скандинавии, но и в соседних славянских городах. Параллели украшениям из клада на острове Хиддензее, к примеру, находятся в кладах соседнего Поморья.
Золотые украшения со скандинавской орнаментикой из клада на острове Хиддензее, Рюген
Украшения из клада в Пжиторе, однотипные украшениях с Хиддензее
Дальнейшие параллели украшениям такого типа известны из Хаитабу. Схожая ситуация наблюдается и с другими типами «скандинавских» украшений, находимых в славянских землях на юге Балтики. В отличие от более спорных скандинавских украшений из захоронений, широкое распространение украшений скандинавского стиля, находимых в кладах юга Балтики, уже вполне однозначно указывает на то, что эти украшения были здесь предметом торговли.
Украшения со скандинавской орнаментикой из клада в Гралево, Поморье
Не трудно заметить, что в кладе из Гралево содержатся детали, схожие с украшениями из рюгенских и пжиторских кладов, со схожей германской орнаментикой. Схожие детали были обнаружены и в другом поморском кладе, из местечка Богучино, недалеко от Колобжега.
Украшения со скандинавской орнаментикой из клада в Богучино, Поморье
Не связанные между собой находки не просто однотипных, а идентичных украшений в разных торговых центрах юга Балтики, как и некоторые, ставшие известными, указания на местное изготовление, по крайней мере, некоторых из этих украшений, заставляют серьёзно усомниться в целесообразности связи их в каждом случае без разбора с непосредственным присутствием скандинавов и предположением лишь северных германцев в качестве их возможных владельцев. По всей видимости, многие из этих украшений были изготовлены на месте. К примеру, в 2004 году в местечке Грамцов (около 50 км к юго-западу от Щецина), в местах расселения лютичей, была найдена форма для производства «скандинавских» фибул типа «Терслев».12 То есть даже не только в приморских торговых городах, но и достаточно глубоко в славянских провинциях они изготавливались на месте. Притом что о гипотетической «скандинавской колонии» там ничего неизвестно, и остаётся признать, что фибулы должны были изготавливаться для местного населения, то есть для лютичей.
Не только украшения, но и многие особенности ранней архитектуры, погребального обряда, вооружения, кораблестроения и пр. у балтийских славян слабо отличимы от таковых у северных и континентальных германцев. Учитывая их многовековое соседство, удивляться такой картине не приходится. Однако это нельзя воспринимать и в духе обширных культурных заимствований славян у германцев. Сложение инфраструктуры южнобалтийских приморских торговых центров способствовало взаимопроникновению славянской и германской культур в обе стороны в равной степени. В бурно развивавшихся и обогащавшихся торговых центрах по всей Балтике уже в раннем средневековье начала складываться особая, уникальная циркумбалтийская культура, впитавшая в себя как изначально германские, так и славянские культурные элементы. Уже вскоре эта балтийская культура должна была стать наднациональной, регионально-балтийской, понятной и принимаемой жителями как северных, так и южных балтийских берегов. Спектр как ремёсел, практиковавшихся в этих торговых центрах, так и находимых здесь товаров чрезвычайно схож от Бирки до Волина и от Хаитабу до Ладоги. Арабское серебро, кавказский карнеол, украшения с германской орнаментикой, западноевропейские «фризские кувшины», так называемые «фризские гребни» и гончарная керамика балтийских славян – типичные находки как для северо-западной Руси, так и для южной Балтики.
Самое удивительно при этом, что и в Скандинавии, будь то Бирка или Хаитабу, находят, в общем, то же самое – арабское серебро, кавказский карнеол, «фризские гребни», украшения с германской орнаментикой и гончарную керамику балтийских славян. В создании и развитии этой культуры принимали участие многие народы – германцы, славяне, балты и даже финно-угры, поэтому приписывать её исключительно скандинавам нет никаких оснований. В не меньшей степени «своей» она была и для балтийских славян. С сожалением остаётся лишь заметить, что до сих пор эти особенности циркумбалтийской культуры, больше характерной для балтийских славян, чем для скандинавов, практически не учитывались при интерпретациях находок северо-западной Руси, где большинство «заморских», общебалтийских вещей традиционно приписываются исключительно скандинавам без должного критического анализа. Поэтому в качестве эксперимента, в следующей части статьи, попробуем сравнить конкретные находки северо-западной Руси с современным им археологическим материалом славянских городов южной Балтики, а заодно и рассмотреть некоторые давным-давно устаревшие, но ещё до сих пор активно постулируемые стереотипы относительно так называемых «неоспоримых этнических маркеров северных германцев».
Андрей Пауль, историк
