Понятно, что многие детали тех трагических событий стерлись из памяти. На поверхности обрывочные картинки — и ключевые моменты, и глубоко второстепенные.
Мой близкий друг и глава российского комсомола с неизменным мегафоном возводит баррикады на опустевшем за несколько дней до расстрела Белого дома Садовом кольце. Ветер носит обрывки каких-то тряпок и бумаг. Крепкие мужики деловито опрокидывают троллейбус и вокруг завалившейся набок железной коробки начинают строить линию обороны. Из окрестных дворов стаскивают невесть откуда взявшийся в таком количестве мусор: здесь и бревна, и каменные блоки, и вырванные с корнем рекламные щиты. За час баррикада достигает внушительных размеров.
«Откуда это в наших людях? — дивлюсь я про себя. — Казалось бы, революционные навыки за 70 лет должны были быть забыты, а они живы».
В местах, где собирается оппозиция, воздух гудит от злого и веселого возбуждения. Милиция периодически разгоняет толпы защитников парламента, свирепея раз от разу. Разбитые головы, порванная одежда, ходят разговоры о том, что какой-то женщине намеренно сломали ногу. Обстановка в первых числах октября уже наэлектризована настолько, что, кажется, проведи рукой по волосам, посыплются искры.
Утром 3 октября начинают собираться демонстранты. За короткое время здесь уже многие тысячи человек. Над толпою реют красные флаги. Впервые в ельцинской России противники новой власти обрели силу и голос, впервые они в таком количестве вышли на улицы.
Здесь не только коммунисты из КПРФ и анпиловской РКРП, к протесту присоединились представители патриотического крыла. Я помню «белых» депутатов Виктора Аксючица и Илью Константинова, которые на митингах легко перехватывали мегафон из рук «красных» ораторов.
С Октябрьской площади гигантская масса людей выдвигается по Садовому в направлении Белого дома. Первая линия оцепления, выставленная на мосту через Москву-реку — «Уралы» и цепь из сотрудников ОМОНа — снесена в считанные секунды. На месте прорыва каски и щиты, которые тут же подбирают и примеривают на себя демонстранты. Дальше путь свободен — вплоть до здания парламента.
Мне и в предыдущие дни все происходящее казалось диким, совершенно не вяжущимся с тем, что носило торжественное название «демократические реформы». Одна из сторон политического конфликта решила, что мирные средства разрешения кризиса исчерпаны (хотя это было далеко не так) и применила насилие, очень быстро дойдя до его крайних форм.
Кровь на улицах столицы казалась чем-то немыслимым в новые времена, когда и власть, и общество вроде бы сошлись на том, что могут существовать разные, в том числе взаимоисключающие, точки зрения на порядок вещей. И вот это право отменяется прямо на наших глазах, а либеральная интеллигенция плещет в ладоши, повторяя: «Раздавить гадину!»
Уже совсем рядом с Белым домом в воздухе раздаются сухие, громкие щелчки. По толпе, заполнившей Садовое от края до края, сколько хватает глаз, начинают стрелять из свечки бывшего СЭВ, ныне московской мэрии. Я видел несколько упавших людей, были они убиты или только ранены, так до сих пор и не знаю. Часть демонстрантов под пулями бежит к парламенту, и там объявивший себя исполняющим обязанности президента Александр Руцкой прямо с балкона отдает приказание взять мэрию приступом.
Руководит захватом генерал Альберт Макашов, чьи люди выводят из здания и проводят сквозь оцепление людей в форме спецназа. Стреляли они. Оцепление необходимо, чтобы толпа не растерзала «правоохранителей».
Потом по указанию того же Руцкого самые активные демонстранты, среди которых немало крепких, видавших виды мужиков, отправляются брать под контроль Останкино в автобусах и грузовиках, разобранных из последней линии оцепления.
Я забираюсь в поливальную машину, которую «отжал» какой-то молодой парень. По пути нас нагоняет БТР, броню которого облепили вооруженные спецназовцы. Они не предпринимают никаких попыток остановить колонну с мятежниками. «Они перешли на нашу сторону», — убежденно говорит парень, управляющий поливалкой.
У телецентра сгущается вечерний сумрак. Толпа гудит у входа, требуя, чтобы ее впустили. Многотонный «Урал» начинает пробивать стеклянный подъезд. Потом появляется мужик с гранатометом, прицеливается. В холле оглушительный взрыв. Несколько секунд тянется звенящая тишина, и вдруг толпу накрывает свинцовый дождь. Стреляют из верхних окон очередями из автоматов.
В мгновение ока площадь перед зданием заполняется мертвыми телами, ранеными, хрипящими от боли людьми. Я весь в крови — перепачкался, помогая оттаскивать в сторону получившего ранение человека.
Меня накрывает чувство горя и отчаяния. Я вообще не понимаю, как такое возможно — демократическая власть устраивает кровавое побоище в главном городе страны.
С места трагедии я еду в московское бюро «Радио Свобода». Там рассказываю в эфире о том, что видел своими глазами. После эфира с трудом удерживаю себя от желания заехать в морду коллеге, который не просто считает, что Борис Ельцин все сделал правильно, но говорит об этом с нескрываемым восторгом.
Думаю сейчас, что не надо было сдерживаться.
На следующий день я уже в каком-то оцепенении смотрю по телевизору, как танки бьют по Белому дому. Становится понятно, что власть уже перешла Рубикон и готова использовать оружие против собственных граждан, забыв о правах человека и прочих ценностях, которым она еще недавно присягала на верность.
Еще через пару дней я объявляю о своем увольнении с радио и уезжаю в Белоруссию к своему другу Игорю Малярову, который нашел там временное убежище.
Андрей Бабицкий
Фото: Зотин Игорь/ТАСС
