М. Смолин
Отсутствие общенационального взгляда на своё прошлое подрывает безопасность настоящего и сулит повторение кровавых трагедий в будущем.
Наше современное общество имеет представление о своей истории не больше, чем люди, страдающие глубокой амнезией. Легкомысленное демократическое тридцатилетие так и не удосужилось серьёзно поразмыслить над своим прошлым. Мы продолжаем медленно и тяжело вылезать из некоего революционного обморока, случившегося ещё в коммунистические времена, когда многие растождествляли себя с православной русскостью, русской историей и русской личностью. В психологии этот процесс описывается как внезапная «диссоциативная фуга», т.е. бегство от самого себя. Для него характерна внезапная полная блокада памяти: переезд в незнакомое место (из России в СССР), забвение своего имени («мы все советские»), забывание своего прошлого («мы родом из Октября»), изменение поведения («Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет»). При этом человек может запоминать новую универсальную информацию, даже заниматься науками или искусством. Но ничего не помнит и никак не ассоциирует себя со своим прошлым, со своей личностью. Всё это происходит некоторое время, а затем к человеку неожиданно возвращается память…
Наш советский период и был такой временной, насильственной и частичной сменой идентичности с изменением национального поведения. Мы были глубоко травмированы XX столетием. И далеко не все легко выходят из этого состояния «советского бегства от русскости», с величайшим трудом возвращаясь к изначальной идентичности. Многим в нашем обществе болезненно неприятно выходить из коммунистической амнезии. Они агрессивно сопротивляются возвращению исторической реальности…Интересно, что в психологии выход из «диссоциативной фуги», как процесс, сопровождается резко отрицательными эмоциями. Неожиданно осознать себя с изменённой идентичностью, проживающего чужую жизнь, болезненно и страшно. По всей видимости, побег в «коммунистическое будущее» для многих ещё не закончился…
Так, ассоциацию себя с большевистскими идолами, в частности с Дзержинским, у некоторых русских людей сложно объяснить чем-то другим, чем длительным растождествлением этих людей с русской идентичностью в советские времена.
Стоит только обратиться к биографии большевистского Феликса, чтобы такого рода несообразие стало более наглядно.
Революционная биография
Дзержинский родился недоношенным (мать упала в открытый погреб и спровоцировала роды) в польской семье. Хотя изучение Феликсом в молодости иврита и остаётся несколько странным фактом биографии для польского шляхтича. Он был крещён как римо-католик и в гимназические годы хотел стать ксёндзом. Будучи чувственным и нервным мальчиком, однажды он признался брату: «Если однажды узнаю, что Бога нет, пущу себе пулю в лоб». К 16 годам Феликс стал агрессивным атеистом, но своё обещание брату выполнять не стал. В гимназии он учился плохо и не получил законченного среднего образования. Был троечником по логике, латинскому и французскому языкам, алгебре, геометрии, математической географии, физике, истории и двоечником по русскому и греческому языкам.
С самого детства Дзержинский воспринял от своей матери резкое неприятие к русским (москалям). Что и претворял в своей дальнейшей революционной карьере, вступив в 1895 году в литовскую социал-демократическую организацию. Во время русско-японской войны Дзержинский участвовал в разложении русских войск, расположенных в Царстве Польском. Был организатором восстания в Пулавском гарнизоне, которое не удалось. Подкладывал мины под русское офицерское собрание, участвовал в организации вооружённых перестрелок с полицией. Во время первой революции в 1905–1907 годах Социал-демократия королевства Польского и Литвы стала активно использовать террор. Численность боевиков этой партии колебалась в пределах 1000–1500 человек. Дзержинский был активным организатором этих террористических банд, занимавшихся убийствами. Даже Ленин называл Дзержинского «пролетарским якобинцем», радикалом и левым коммунистом.
Боевики партии вспоминали:
— «Мы стали подозревать Кровавого, и он стал от нас скрываться. Мы его поймали и всю ночь расспрашивали. Потом пришли судьи. На рассвете мы вывели Кровавого на кладбище Повонзки и там расстреляли»;
— боевик А. Петренко: «Рисковать своей жизнью перед лицом боевиков, быстро расправляющихся с заподозренными, охотников не было. Расправа над предателями и тайной агентурой была делом первой необходимости. Такие эпизоды, происходившие почти ежедневно, были обставлены гарантиями правосудности расстрела. Обстановка была такова, что сейчас можно осудить кого-либо за эти расправы» (РЦХИДНИ, фонд 76).
Расправы с черносотенцами (убийства) описывал сам Дзержинский в своей газете «Червонный Штандарт» (на польском языке): «Товарищи наши исполнили это 24 ноября. В квартиру по Тамке вошло по парадному входу 6 человек и 4 от кухни с требованиями не трогаться с места. Встретили их стрельбой; некоторые из банды пытались спасаться бегством. Не было возможности поступить иначе, как решительно рассчитаться с преступниками: время не ждало, опасность грозила нашим товарищам. В квартире на Тамке пало шесть или семь предводителей «черной сотни». (РЦХИДНИ, фонд 76).
Дзержинский хорошо платил своим революционным боевикам — по 50 рублей в месяц каждому, откупался от арестов и суда, издавал газету, всевозможные листовки, подделывал документы и т.д. Революционные боевики избивали рабочих, не участвовавших в забастовках, организовывали перестрелки с полицией, производили вооружённые экспроприации.
Откуда же были деньги на всю эту деятельность у никогда не работавшего и недоучившегося гимназиста? Сам Дзержинский неоднократно отдыхал на разных европейских курортах и жил вполне на широкую ногу. Быть может, это одна из самых главных тайн революции в России…
Всю свою жизнь Дзержинский говорил на русском с весьма сильным польским акцентом, а до революции 1917 года в основном действовал на территории Царства Польского, выступая против русификации края и за его полонизацию (См.: воспоминания жены. С. 29). Во время Первой Мировой войны он поддерживал лозунг Ульянова-Ленина о поражении своего Отечества и перерастании Мировой войны в Гражданскую войну.
Выйдя после Февральской революции из тюрьмы, в письмах к жене (пересылаемых через враждебную России Германию) на польском языке своей Родиной Дзержинский называл Польшу (См. воспоминания жены. С. 265). Интересно, что, нигде не работая, он высылал жене Софье Мушкат (1882–1968) ежемесячно по 300 рублей в кредитный банк в Швейцарию. Революционная деятельность давала Феликсу неплохие доходы…
Надо сказать, что воспоминания жены Дзержинского («В годы великих боёв»), написанные на польском языке и затем переведённые, и опубликованные в СССР (1964), очень интересны. В них отложились многие важные психологические штрихи личности Дзержинского уже после Октября семнадцатого. Его жена Софья Сигизмундовна (в девичестве Мушкат) Дзержинская происходила из польских евреев. Всю жизнь разговаривала и писала на польском. Она часто цитирует в книге разные места из их переписки.
Как польский революционер он писал: «Отношение к партии мы урегулировали таким образом: являясь её частью тут, не на своей территории, мы присоединяемся к наиболее близкой нам идейно группе… Пока время своё я в основном отдаю русским» (См.: В годы великих боёв. С. 269).
Письмо 1917 года: «Мы, поляки, тут в России, в общих вопросах не можем составлять отдельной партии со своей политикой» (С. 276–277).
Дзержинский не считал нужным скрывать перед женой, как товарищем по революции, что он действовал в революционной России как беспощадный террорист.
Письмо от 27 мая 1918 года: «Для того, чтобы получить хлеб, надо его отнять у тех, у кого он имеется… Гражданская война должна разгореться до небывалых размеров. Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля — бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным» (С. 279).
Письмо от 24 сентября 1918 года: «А здесь танец жизни и смерти — момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий» (С. 283).
Революция как сведение счётов и массовый террор
Первый глава ЧК, организатор Красного террора, политических преследований и казней инакомыслящих был весьма откровенным человеком. Он не был простым назначенцем партии. Напротив, Дзержинский был пламенным теоретиком и инициатором террора и беспощадным революционным карателем, учившим саму партию как надо проводить массовые репрессии: «Нам не нужна сейчас справедливость, идёт война лицом к лицу, война до конца, жизнь или смерть. Я предлагаю, я требую органа для революционного сведения счётов с контрреволюцией» (стенограмма выступления Ф.Э. Дзержинского на заседание СНК 7(20) декабря 1917 г. ГАРФ ф. 130, оп. 1, д.1, л. 27).
Дзержинский стал тем неутомимым генератором красного террора, который сам и сформулировал его основные признаки: «Это устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности или роли их в прошлые дореволюционные периоды» (см. его интервью сотруднику «Укророста»: Известия ВУЦИК, 1920, 9 мая).
Коллеги по беспощадности о Дзержинском
Лучшими свидетели деятельности Дзержинского как главы репрессивной машины большевизма, были его ближайшие подельники.
Член ЦК Карл Радек (1885–1939): «Тем, кто знал Дзержинского, известно, как нелегко давалась ему его беспощадность… И только глубокое убеждение в том, что всякое мягкосердечие может причинить бедствия и страдания миллионным массам позволяло ему опускать непоколебимо меч революции…» (См.: сборник «Страж Октября», 1926).
Председатель Всеукраинской ЧК Мартын Лацис (1888–1938), бывший одно время заместителем главы ЧК: «В ЧК Феликс Эдмундович везде желал действовать сам; он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих материалах, сам устраивал арестованным очные ставки…».
Член коллегии ВЧК Федор Другов (1891–1934): «Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний».
Заместитель и преемник Дзержинского в ОГПУ Вячеслав Менжинский (1878–1934): «Дзержинский — организатор ВЧК, сросшийся с ЧК, которая стала его воплощением, Дзержинский был не только великим террористом, но и великим чекистом. Он не был никогда расслаблено-человечен. Политика, а не человечность как таковая — вот ключ его отношения к чекисткой работе…».
* * *
Сегодня имя Дзержинского, организатора Красного террора и массовых репрессий, носит почти 1,5 тысячи площадей, улиц и переулков в России, что ярче всего иллюстрирует всю тяжесть нравственной контузии нашего общества, которую нанесло ему коммунистическое прошлое. Без устали идут попытки установить ему памятники, и в провинции эти усилия иногда даже увенчиваются бесславным успехом. Дзержинского хотят вернуть люди, так до сих пор и не вернувшиеся в Россию из своего психопатического бегства в инфернальные большевистские дали. Они продолжают жить среди нас, сами находясь в потусторонней несуществующей реальности, сформированной ещё советской пропагандой. И желают, и нас утянуть в эту вязкую тину чужих кровавых демонов…
Да не будет этого больше с нами никогда.
