Не так давно, в конце апреля, спикером Госдумы Вячеславом Володиным было заявлено, что Россия намерена подсчитать ущерб, понесённый от санкций со стороны стран ЕС, и выставить им счета на соответствующие суммы. Данное заявление главы одной из палат высшего законодательного органа нашей страны полностью совпадает с позицией представителей Советской России на Генуэзской конференции (10 апреля — 19 мая 1922 года). Какие параллели можно провести между нынешней ситуацией и событиями вековой давности?
Отечественная историческая наука традиционно описывает Генуэзскую конференцию прежде всего в контексте международного дипломатического признания советской власти, а также отказа большевиков от исполнения финансовых требований стран Антанты. Несомненно, всё это так, но тематика Генуэзской конференции проблемами Советской России и проблемами с Советской Россией далеко не исчерпывалась. Её главной задачей была регулировка глобальных финансово-экономических отношений после Первой мировой войны в новых политических реалиях.
Разумеется, эти новые реалии касались, прежде всего, тех государственных образований, которые возникли на обломках сразу четырёх империй: Германской, Австро-Венгерской, Османской и Российской. Легитимность этих новых государств выглядела более чем сомнительной не только для их соседей, но и для значительной части их собственного населения. Масштабные боевые действия всё ещё шли в России (Гражданская война), в Турции (Война за независимость), даже в Британской империи (война в Ирландии), а также на других территориях.
Конечно, по сравнению с главными сражениями Первой мировой это были уже периферийные, но вовсе не малозначимые — особенно на историческую перспективу — конфликты, во многом определившие и межвоенный период, и события Второй мировой войны. Однако и тогда они достаточно эффективно использовались для текущей модерации послевоенного мироустройства. Тем более, что никакого единства или хотя бы заявленного в слове «Антанта» (от фр. «’Entente») согласия на этот счёт в стане победителей не наблюдалось.
Это касалось и главных бенефициаров Первой мировой: Британской империи, Франции, а также примкнувших к ним в апреле 1917 года, после и вследствие крушения Российской империи, США, — и «малых» союзников в лице Италии, Японии, Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (Югославии), Греции, Румынии, не говоря уже о «новых» европейских государствах типа Польши, Чехословакии, Финляндии или балтийских республик. На руинах довоенного мира каждый из них в меру своих сил пытался «тянуть одеяло на себя».
Ключевым для созыва Генуэзской конференции моментом стала необходимость обеспечения выплаты долгов Францией и Британской империей перед США. Самое интересное заключается в том, что игнорировать эту необходимость ни в Париже, ни в Лондоне почему-то не могли. О причинах такого положения дел (как и создания Федеральной резервной системы США в конце 1913 года) можно только догадываться. Так или иначе, американская сторона могла позволить себе просто озвучить те требования, которые считала нужными, — и ждать их выполнения.
Весьма показателен тот факт, что в работе Генуэзской конференции США участвовать отказались (посол США в Итальянском королевстве Ричард Чайлд присутствовал в качестве наблюдателя). Точно так же Соединённые Штаты не вступили в Лигу наций, хотя председателем комиссии по разработке её устава был 28-й американский президент, демократ Вудро Вильсон. 4 марта 1921 года его преемником стал республиканец Уоррен Гардинг, чья команда, перейдя от слов к делу, и повела максимально жёсткую политику в отношении европейских должников.
На конец 1913 года (дата создания Федрезерва) внешний долг США составлял около 3 млрд долл. На конец 1918 года только Франция была должна Соединённым Штатам почти 6,85 млрд долл., Великобритания — 6,5 млрд долл., Италия — 2,4 млрд долл., а всего американский кредитный портфель превышал 17,5 млрд долл. И эти долги были обязательны к оплате. За чей счёт? Для решения данной проблемы и была по инициативе британского премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа созвана Международная экономическая и финансовая конференция в Генуе.
Это было оформлено решением Верховного совета Антанты на Каннском совещании 6 января 1922 года. Открыть конференцию планировалось «в феврале или первых числах марта», даже была названа предварительная дата 8 марта, однако начала она свою работу только 10 апреля. Официально это объяснялось сначала последствиями англо-ирландского договора от 7 января, а затем сменами правительств во Франции и в Италии. Однако причины такого переноса были намного шире и существеннее.
Формат конференции «утрясался» по множеству направлений, но, опять же, стоит подчеркнуть, что самым главным из них было взаимодействие с США, где 6 февраля 1922 года, одновременно с завершением работы Вашингтонской конференции, «закрывшей» вопросы морских вооружений и мироустройства вне Европы, была создана комиссия по военным долгам. Её возглавил министр финансов Эндрю Меллон, впоследствии занимавший этот пост до 1932 года, то есть до разгара Великой депрессии и прихода к власти Франклина Рузвельта.
Итоги Генуэзской конференции точнее всего назвать эпохальными, поскольку они имели ничуть не меньшее значение, чем Версальский мир 1919 года, по месту заключения которого действующая и поныне (в своём Ялтинско-Потсдамском варианте) система международных отношений традиционно именуется «Версальской» или «Версальско-Вашингтонской». Впрочем, такая «подмена имён» — не какое-то исключение из правил, но едва ли не основное правило политики, тем более — истории как политики, обращённой из настоящего в прошлое.
Самый важный результат Генуи заключался даже не в том, что Англия с Францией не смогли добиться оплаты своих военных долгов, как хотели — за счёт проигравшей Германии и Советской России, отказавшейся от финансовых обязательств Российской империи, Временного правительства и любых «местных» контрреволюционных правительств. И не в том, что Германия и Советская Россия нашли общий язык на вилле Альбертис в Рапалло, отказавшись от любых финансовых претензий друг к другу.
Самым важным результатом стало закрепление доллара США в качестве базовой валюты международных расчётов наряду с британским фунтом стерлингов, поскольку военные долги требовалось возвращать в той валюте, в которой предоставлялись кредиты, то есть в долларах. Общая сумма американских требований по «военным» долгам была снижена до 10,5 млрд долл., в том числе к Великобритании — до 4,6 млрд долл. Но эти уступки всё равно шли на пользу США, поскольку их европейские конкуренты теряли намного больше и в финансово-экономическом, и в политическом плане. Достаточно перечислить хотя бы главные события, «триггером» для которых стал британо-французский провал на Генуэзской конференции:
— начало гиперинфляции в Германии (июль 1922 — ноябрь 1923)
— разгром Греции в греко-турецкой войне и «малоазийская катастрофа» (август — сентябрь 1922);
— «Поход на Рим» с установлением власти фашистов в Италии (октябрь 1922);
— окончание Гражданской войны в России, денежная реформа и создание СССР (октябрь — декабрь 1922).
Данное утверждение, разумеется, можно подвергать сомнению в соответствии с известным принципом логики «Post hoc not ergo propter hoc» («После того — не значит вследствие того»), но все они так или иначе ухудшали международные позиции Лондона и Парижа и усиливали позиции Вашингтона. Даже если это было проявлением «логики обстоятельств» (И.В. Сталин) или «силы вещей» (А.С. Пушкин), то присутствие субъектного момента «Qui prodest?» («Кому выгодно?») в любом случае ни отрицать, ни приуменьшать не получится. Особенно если рассматривать с позиций данного утверждения лучше всего известную нам «советскую» часть Генуэзской конференции.
Как известно, в упомянутой выше Каннской декларации, провозгласившей «сотрудничество всех стран в деле восстановления нормальных условий благосостояния» в Европе плюс «предоставление значительных кредитов наиболее слабым странам», приглашение туда делегации из Москвы было поставлено в зависимость от готовности правительства большевиков принять выставленные там условия.
Эти условия стоит привести — с некоторыми необходимыми сегодня, сто лет спустя, комментариями.
«2. Прежде чем, однако, предоставить иностранный капитал для помощи какой-либо стране, иностранцы, доставляющие для того денежные средства, должны получить уверенность, что их имущество и права будут пользоваться неприкосновенностью, и за ними будет обеспечена прибыль от их предприятий». Данное требование являлось требованием полной экстерриториальности для зарубежных «инвесторов и кредиторов», а потому полностью противоречило первому пункту декларации с тезисом о том, что «нации не могут присваивать себе права диктовать другим принципы, на основе которых те должны организовать строй собственности, свою внутреннюю экономическую жизнь и свой способ правления». Присваивать права — не могут, но вот купить их — вполне. Были бы деньги, а деньги были тогда только у победителей («нейтралы», даже относительно богатые, ни на что претендовать не могли).
Тем более, далее следовало разъяснение:
«3. Это чувство безопасности может быть восстановлено лишь в том случае, если правительства наций, которые желают получить иностранные кредиты, добровольно обяжутся:
а) признать все публичные долги и обязательства, которые были или будут заключены или гарантированы государством, муниципалитетами или другими общественными учреждениями, а также признать за собою обязательства вернуть, восстановить или, в случае невозможности этого, возместить все потери и убытки, причинённые иностранным интересам конфискацией или секвестром имущества;
б) восстановить систему законов и судопроизводства, охраняющую и обеспечивающую беспристрастное выполнение коммерческих и других сделок».
Применительно к Советской России данное требование означало требование признать внешние долги не только Российской империи и Временного правительства, но также внешние долги, которые были сделаны различными «белыми» правительствами за годы Гражданской войны. В дипломатической переписке Советское правительство сразу и категорически отвергло возможность своего участия в Генуэзской конференции в случае официального приглашения на неё или даже присутствия на ней представителей любых отмеченных выше структур.
Согласно данным П.В. Оля, общая сумма иностранных капиталов в промышленности и банках России на 1 января 1915 года достигала 2,2 (1,5 + 0,7) млрд рублей, или 38% всего акционерного капитала. Как отмечал Б.М. Ческидов, к 1913 году иностранные банки в России через владение контрольными пакетами акций распоряжались 88% собственности предприятий металлургической промышленности, 96% — судостроения, 81,2% — вагоностроения, 80% — добычи меди, 75% — угольной промышленности, 60% — нефтедобычи.
Но это — академические оценки. По факту же общая сумма претензий, которую «выкатили» России от имени Верховного совета Антанты, достигала 18,5 млрд довоенных золотых («николаевских») рублей по обменному курсу 1,94 рубля за доллар. По итогам 1921 года экономика Советской России упала до абсолютного минимума — около 37% от уровня Российской империи 1913 года в сопоставимых границах (без территорий бывших Царства Польского, Великого Княжества Финляндского и балтийских губерний), т.е. не более 4 млрд рублей.
Согласие правительства большевиков с этими требованиями означало бы его полную капитуляцию и возврат нашей страны, полностью или по частям, в финансово-экономическую кабалу на десятилетия, если не на века, и полную утрату Россией своего государственного суверенитета. То есть «добровольный» отказ от политических итогов Революции и Гражданской войны. Сюда же относится и требование фактически внешнего управления органами законодательной и судебной власти в претендующей на «помощь» Антанты стране.
Далее следовал пункт такого содержания:
«4. Нации должны располагать необходимыми средствами обмена, и вообще должны быть установлены финансовые и денежные условия, обеспечивающие достаточные гарантии для торговли». Экономика потерпевших поражение стран (включая Россию) лежала в руинах, а от них требовалась по факту оплата внешнеторговых сделок «твёрдой» валютой, то есть золотом. Как это обеспечить — «шерифов»-победителей из Антанты не волновало: экономики «индейцев»-проигравших должны были стать колониальным придатком к их экономикам.
Наконец, имелись и сугубо политические «мирные» пункты:
«5. Все нации должны принять на себя обязательство воздерживаться от всякой пропаганды, направленной к ниспровержению порядка и политической системы, установленных в других странах.
6. Все государства должны сообща принять обязательство воздерживаться от каких бы то ни было враждебных действий против своих соседей».
Стоит напомнить, что при содействии стран Антанты от России в 1918–1921 годах была отторгнута значительная часть её прежних территорий с соответствующим демографическим и экономическим потенциалом. В итоге такой реализации «права наций на самоопределение» территориальные потери нашего государства составили больше 800 тыс. кв. км, демографические — около 42 млн человек (примерно четверть населения), а полные финансово-экономические — в эквиваленте свыше 500 млрд золотых рублей (25-кратный ВВП 1913 года).
Всё по известному принципу: «Сначала мы съедим ваше, а потом каждый будет есть своё». Согласие с этими пунктами подразумевало, соответственно, отказ от «экспорта революции» и консервацию «версальских» границ. Зато в Каннской декларации нет ни слова про запрет враждебных действий против стран-«несоседей», что предполагало наличие мощного флота. Тем самым под видом восстановления в Европе экономики и торговли планировалось новое многолетнее и многомиллиардное ограбление побеждённых стран, России в том числе.
Это стало ясно практически сразу после открытия Генуэзской конференции, когда представители Великобритании и Франции продемонстрировали, что их реальная позиция имеет очень мало общего с целями послевоенного восстановления европейской экономики и с красивыми речами Дэвида Ллойда Джорджа, а также Луиджи Факта, премьер-министра Италии (чьё правительство буквально через полгода и было свергнуто после «Похода на Рим» Национальной фашистской партии Бенито Муссолини).
«Мы собрались как представители всех стран, всех народов Европы в целях совместного изыскания восстановлению подорванного благосостояния европейского континента» (Д. Ллойд Джордж). «Здесь уж нет ни друзей, ни врагов, ни победителей, ни побеждённых; здесь только люди и нации, желающие сгруппировать все наличные силы для совместного достижения весьма возвышенной цели» (Л. Факта). Вся эта цветистая мишура мгновенно была отброшена прочь, как только советская делегация намекнула о намерении не признавать «чужие» для Советской России долги.
Проблема заключалась ещё и в том, что Советская Россия ни де-юре, ни де-факто в числе побеждённых не числилась, а потому «классово чуждые» обязательства предшествующих/параллельных властей перед бывшими «союзниками» ни признавать, ни исполнять не собиралась. Тем более — в одностороннем порядке и себе в ущерб. Но и отказываться от возможности прорвать благодаря участию в Генуэзской конференции международную блокаду смысла для правительства большевиков не было.
Советские республики как раз в это время переживали сильнейший голод, в ходе которого погибло около 5 миллионов человек (более трети всех потерь за 1914–1923 годы), что с каждым днём делало их переговорные позиции намного более уязвимыми. В частности, к факту голода в России апеллировала Франция, которая требовала переноса Генуэзской конференции на более поздние сроки, чтобы добиться единой позиции «между союзниками и остальными цивилизованными странами, когда последние станут лицом перед пустыней, созданной Советами».
То есть в Париже предлагали сначала продиктовать свою волю Германии, а также её бывшим союзникам, чтобы уже потом совместно, единым фронтом «цивилизованных стран» попытаться вернуть Россию в довоенный статус зависимого полуколониального государства, вдобавок заковав её в заметно потяжелевшие по сравнению с 1913 годом «долговые кандалы», — и без распространения встречных обязательств перед прежними российскими властями на правительство большевиков.
Определённую «поддержку» Советской России в данном отношении высказали и США: госсекретарь Чарльз Хьюз выразил протест попыткам стран Антанты, прежде всего Франции, «подготовить совершенно новый или, вернее, полностью восстановить старый экономический строй» в Европе, то есть вдобавок к переменам по итогам Первой мировой войны вернуть все прежние привилегии Лондона и Парижа: «Не должно быть предпринято ничего, что имело бы целью извлечь из России экономические выгоды в ущерб справедливым правам других…»
Кстати, Соединённые Штаты, официально не признавая советское правительство, всё же оказали ему существенную помощь — прежде всего, по линии «неправительственной» АРА (Американская организация помощи) — в деле преодоления голода 1921–1922 годов. Общая сумма помощи по этой линии достигала 65 млн долл., из них на долю правительства США пришлось 28 млн долл. И действия советского правительства на международной арене в тот период невозможно назвать противоречащими интересам США, они выступали, по сути, как ситуативные союзники.
В этой связи встречные претензии советского правительства к странам Антанты на 34 млрд долл. за ущерб от интервенции и гражданской войны полностью соответствовали категорическому несогласию Вашингтона с тем, чтобы финансово-экономический делёж России происходил по довоенным лекалам, то есть без участия США. Впрочем, то же самое касалось «прав доступа» к колониальным ресурсам «старых» империалистических держав и на мировые финансовые рынки. Американо-испанская война 1898 года с захватом Филиппин уже «похоронила» доктрину Монро с её лозунгом «Америка для американцев» и стала первым шагом янки на общемировую арену.
Вторым шагом Соединённых Штатов можно считать русско-японскую войну 1904–1905 годов. Роль США в её развязывании менее известна, чем роль Британской империи, но то, что они выступили одним из главных её бенефициаров, надолго, вплоть до нынешнего времени, ослабив влияние России в Азиатско-Тихоокеанском регионе, сомнению не подлежит, тем более что «мир заключается на условиях победителя» — в том числе и по месту его подписания. Портсмутский мир, завершивший русско-японскую войну, подтверждает это дипломатическое правило.
А третьим, ключевым шагом к мировому доминированию США стала как раз Первая мировая война, в ходе которой главные государства — конкуренты нового «центра силы» существенно ослабили друг друга. Но для завершения данного процесса понадобилась ещё одна мировая война, которая фактически началась задолго до вторжения гитлеровского Третьего рейха на территорию Польши. Но это отдельная тема, выходящая далеко за рамки данной статьи.
А в 1922 году, на момент созыва Генуэзской конференции, американский «центр силы» был ещё далёк от безусловного доминирования, но находился «на подъёме» за счёт опережающего освоения нового технологического уклада — «конвейера и моторов», — наложенного на приток дешёвой рабочей силы миллионов мигрантов (преимущественно из Европы). После провала в Генуе претензий Лондона и Парижа на единоличное руководство процессами послевоенного восстановления Европы «от Лиссабона до Владивостока» США взяли дело в свои руки.
«План Дауэса», предложенный американской стороной в 1924 году, во многом предвосхищал куда более знаменитый «план Маршалла» 1948 года, но существенно отличался от него. Он предусматривал значимые послабления для Германии по выплатам репараций и инвестиции в её промышленное производство, продукция которого должна была идти преимущественно на рынок СССР в обмен на поставки оттуда сырья и продовольствия, а за счёт прибыли от такой торговли должны были оплачиваться немецкие репарации.
Разумеется, в такую схему товарообмена закладывались чудовищные «ножницы цен», и в итоге основным проигравшим в Первой мировой войне должна была оказаться наша страна, уже начавшая было движение по этому пути, ведшем в ту же пропасть закрепления технологического отставания России-СССР с её последующим военно-политическим поражением. Стремлением избежать такой развязки и был вызван жесточайший конфликт Сталина с Троцким и другими представителями «лево-правой» оппозиции в 1920–1930-х годах.
Но «план Дауэса» был похоронен не только и не столько сталинским СССР — его главными могильщиками стали всё те же Великобритания и Франция, чьи действия в немалой степени способствовали усилению Великой депрессии в США и мировому экономическому кризису начала 1930-х годов. В результате Соединённые Штаты начали способствовать милитаризации немецкой и индустриализации советской экономик, что стало важнейшим фактором для второго издания мировой войны в ХХ веке.
Сталинский Советский Союз, вопреки всем расчётам врагов и «союзников», устоял в этой войне и вышел из неё, несмотря на гигантские потери и жертвы, безусловным победителем. Что было подтверждено и уникальным грандиозным послевоенным восстановлением отечественной экономики, и созданием мировой системы социализма, и реализацией ядерного и космического проектов. Что происходило потом, почему «молекулы русской Победы» были заменены «молекулами западной свободы» и возможно ли обратное замещение — отдельная тема, развитие которой идёт сейчас не только на наших глазах, но и с прямым нашим участием.
Подводя итоги и возвращаясь к вопросу, поставленному в начале этой статьи, следует отметить, что у Российской Федерации сегодня нет даже ситуативных союзников среди стран коллективного Запада и Европы, в частности, таких, какими были США и веймарская Германия в 1922 году. Нынешняя военно-политическая ситуация коренным образом отличается от аналогичной ситуации сто лет назад. Тогда речь шла о формировании послевоенного мира и основные противоречия этого процесса заключались в отношениях между странами — победительницами в Первой мировой войне. Теперь же речь идёт об уничтожении довоенного мира — однополярного мира Pax Americana, и основные противоречия этого процесса заключаются в отношениях между коллективным Западом и остальным миром, чьи интересы представляет российско-китайский стратегический союз. Но в этой почти абсолютной противофазе тем не менее неизбежно существуют и сходные моменты, для которых опыт столетней давности — в том числе опыт Генуэзской конференции 1922 года — будет вновь актуален и востребован. К их числу, несомненно, относится и вопрос о послеконфликтном переучёте долговых обязательств и прочих активов предшествующего периода.
Автор: Владимир Винников
Заглавное фото: конференция в зале дворца Палаццо ди Сан Джорджо в Генуе. Италия, 1922 год
