Василий Ершов со своими «муравьятами». Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.Солдатик, вытолкнутый из родного дома нищетой, стал отцом сотням сирот.
Много лет назад я узнала о «Муравейнике» в командировке и, конечно, поехала в Алтайское. Ершовский приют был уже казённым детским домом. И мне охотно отдали дневники Василия Степановича, частью напечатанные на машинке, частью в виде бумажных лохмотьев. Ершов писал карандашом, очень мелким почерком, многое можно было прочитать только с помощью лупы. Недавно наконец-то дошли руки до тщательной расшифровки.
В этом году исполнится 150 лет со дня рождения Василия Степановича Ершова. Фрагменты его дневника, ранее не публиковавшиеся, хочу предложить читателям «Родины».
Солдат Василий Ершов ещё не знает, чему посвятит жизнь и свой дневник. 1904-1905 годы. Фото: из личного архива
О себе
Я чувствую моральное тяготение, чтобы отдать отчёт будущему поколению. И здоровье позволяет сделать эту работу. Мне семьдесят лет. Когда кто-нибудь осведомляется о моем состоянии здоровья, уверенно отвечаю: пока не требуется ни капитального, ни текущего ремонта.
Но, к сожалению, мой недостаток тот, что я малограмотный, и поэтому буду вас затруднять пониманием того, что пишу. Хотя мог я эти ошибки, выражения исправить с помощью образованного человека. Но я не хочу бросать пыль читателю в глаза и заводить его в заблуждение. Уверен, вы предпочтёте написанную не так красивыми словами чистую правду, чем выраженную красивыми словами ложь.
Солдат Василий Ершов ещё не знает, чему посвятит жизнь и свой дневник. 1904-1905 годы. Фото: из личного архива
В двух километрах от знаменитой Кунгурской ледяной пещеры Пермского края стоит деревушка Полетаево, там я родился в 1870 году 11 августа. Отец, Ершов Степан, был ямщик, но на добрую лошадь заработать так и не смог. У моих родителей было 12 человек детей. Дети шли один за другим. Отец ворчал на мать: «Сократилась бы ты, Федосья, я что, святым духом буду их кормить?» Из братьев я был старший. В деревне звали меня косой заяц, потому что мать родила меня в поле, когда литовкой махала. В поле — значит, заяц, а он завсегда косой.
Деревня наша была нищая, бедность и некультурность, как вековая плесень, царила среди её жителей. Все образование моё — один класс сельской школы, остальные уроки были от жизни. Как солдат я участвовал в подавлении Боксёрского восстания в Китае, домой возвращался кругосветным путём — через Японию, Цейлон, Суэцкий канал. Вернувшись домой, сразу сказал отцу и матери: «При такой бедноте дальше жить нельзя. Я пойду в Сибирь на золотые прииски». «Эх, сынок, — вздохнул отец,- не слыхал ты пословицы «Кто золото моет, тот в голос воет»?
Я пришёл за золотом к устью Амура, его не нашёл, зато руки у меня золотые стали. Я освоил портняжное дело, фотографирование плюс хорошо изучил сельское хозяйство. Семьи у меня не будет, это моё решение. Я женился на девушке из мещанской семьи, она была довольно красивенькая и грамотная. Жили мы небедно, даже оставались средства, которые я тратил на беспризорников, за что получал упрёки. Ей хотелось жить только для себя. А мне хотелось и для людей.
Своих детей, после того, как одного ребёнка мы потеряли, она уже не хотела иметь. И я решил со своей семейной жизнью покончить. В одном жена была права, в том, что разовая помощь сиротам мало им помогает.
Значит, надо делать приют.
Дом-«муравейник». Фото: из личного архива
Дом
Приют я решил делать на Алтае, подальше от восточной границы, это на случай новой войны. А на Алтае больше всего понравилось мне село Алтайское, в 75 километрах от Бийска. Была осень 1909 года. Заняв хорошую квартиру, я начал портняжить. И вот в начале 1910 года мы с сестрой моей Таней взяли на воспитание двух круглых сирот, а через некоторое время ещё троих.
Я прибил на дверь вывеску: «Детский приют Ершова В.С» Это как громом ударило не только по нашему селу, но и по окрестным. Новость так быстро разошлась, что скоро не стало возможности всех приносимых детей принять.
Приют понемногу расширялся — даже при сопротивлении вредных элементов. У нас в селе образовалась сильная черносотенная организация, отделение российского Союза Михаила Архангела. Во главе её стоял жандарм Саблин, который старался меня с детьми затянуть под своё крыло. Саблин уговаривал: если я соглашусь на его предложение, то он напишет государыне Марии Фёдоровне, руководительнице Союза, и она пришлёт столько денег, сколько я захочу, для постройки больших зданий детского приюта, и о нем будет знать не только Сибирь, но и вся Россия.
«Верю вам, господин Саблин, — отговаривался я, — но я за большим не гонюсь. Может, такое обеспечение детского дома будет хуже для ребят, так как я приучаю их к труду. Чтобы вышли они от меня честными тружениками».
Хозяин дома, где мы жили, был с кулацкими наклонностями и не давал земли под грядки, а о посадке садовых деревьев и мечтать было нечего. И стал я задумываться, как бы построить свой дом. Летами я возил детей в поля, там они собирали ягоды, рвали цветы, купались. Как-то подвёл их к большой кочке и говорю: «Глядите, ребята, какая интересная муравьиная кочка». — «А что тут интересного? Муравьи и муравьи». — «Ребята, эта кочка у них — общежитие, они в ней живут зимой и летом. Они её сами сделали. Посмотрите только, как они трудятся». Ребята пригляделись и зашумели: «Да-да, они сильные, больше себя ношу таскают, да ещё издалека. А затаскивают, ой, смотрите, на самый верх!» Муравьи живут хорошо, объясняю. Зимой не замерзают и не голодают. Они запасают себе еды на зиму, уносят её вглубь земли.
С этими словами я промял в кочке ямку. Муравьи быстро забегали, как по тревоге, и стали ямку заделывать. «Если будете мне помогать, как эти вот муравьи, то и мы построим свой дом-общежитие».
Назавтра я сделал на вывеске добавление: «Детский приют «Муравейник» им. В.С. Ершова». Не понимал тогда, что если чьим-то именем называют дома и улицы, то, значит, человек этот уже умер, сейчас даже стыдно вспомнить, какой я сам-то был невежда.
Несмотря на то, что началась война, это был 1914 год, в том же году мы дом подвели под крышу. Какая была радость у моих муравьят, когда мы вошли в своё помещение!..
Будни удивительной детской коммуны. Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.
Сыны полка
Со стороны местного начальства нападки продолжались — в виде непредоставления сенокосных угодий. Если и давали участки, то самые неудобья, а налоги требовали, как с добрых земель. Что меня спасало — портняжное дело, это зимой. Конечно, работать приходилось по 16-18 часов, я обшивал чуть не все население Алтайского. И до того уставал сидеть, что мастерил себе табуретки с мягким сиденьем. Немало таких табуреток я «сносил». Когда дети во время обеда подставляли мне стул, я редко садился. Принимал пищу стоя, отдыхая от сидячей работы. Летом нас подкармливал фотоаппарат. Фотография для наших мест была тогда ещё редкостью, люди снимались с большим желанием. Но нас ждала беда. Мне передали приказ явиться на призывной пункт. Нет, не пойду на войну, думал я, пускай без меня воюют, куда мне девать тринадцать моих сирот? Я теперь, со своим домом, ещё больше сирот наберу. Я рано поседел, борода у меня белая. Думаю, может, забудут обо мне? Но от солдатчины разве скроешься? Забрали меня в Бийск. И пришлось мне перевезти туда и ребят, снял комнаты у одной вдовы.
Будни удивительной детской коммуны. Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.
Ночами я дезертировал из казармы к ребятам. Дети прожили в Бийске больше года. И даже ходили в школу. Главный был вопрос, чем кормить детей. Денег не хватало. И от большой беды я вдруг напал на счастливую мысль: если командир остатками от солдатского обеда кормит свою скотину, то дети имеют не меньшее право на эти объедки. И перевёл свою коммуну на остатки от солдатского котла.
Когда я в первый раз принёс котёл из казармы, думал, ребята расстроятся — каково подъедать чужие объедки? Но я не предвидел такой реакции — это была бурная радость. Ведь это — пища взрослых, она стала желанной для муравьят. Яша Усольцев, выкатывая круглые свои глаза, восторженно заплясал: «Мы солдаты, мы солдаты!» Я шёл к детям печально настроенный и с удивлением смотрел на своих муравьят. Все-таки за пять лет я не узнал своих детей, как следует, не смог угадать их реакцию!
Будни удивительной детской коммуны. Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.
Апрель, Май и Июня
Когда кончилась война, я был уволен как старший по службе. В селе сразу узнали, что я приехал, и скоро детей у меня стало больше, чем было раньше. В том числе набрались и большенькие ребятки. Так что в «Муравейнике» работа закипела. В первую очередь мы осушили болото, подняли берег, направили ручеёк, куда надо, и у нас получился пруд. Я выплеснул туда ведро карасей, которые очень скоро развелись. А какая была радость, когда я привёз из Бийска лодку! В нашем селе лодки ребята не видывали. Дети сбежались к пруду со всего Алтайского, все желали поплавать.
И первые велосипеды в селе были наши, и лошадки деревянные, и моды. Когда еду в город, обязательно что-нибудь интересное там подгляжу. Дети мои не ходили в одинаковой одежде, как в сиротских домах. Сажусь за платьице какой-нибудь девочке и обязательно спрошу, какое ей хочется. А то увидел в городе что-то чудное — пальто с муфтами. Да это же хорошо! Дети варежки теряют, а тут руки, пока девочки идут в школу, в тепле. И красиво, я красоту ценю высоко. Сшил я пальтишки с муфтами, в селе моих девочек стали ершовскими барчатками называть. Вроде они как барские дети одеты.
Я ребят учу ремеслу. Они делали с охотой все, что я им поручал. Для грязных работ у них была спецодежда — платья или рубахи, сшитые из полотнищ матросских воротников. Большой тюк этой ткани мне удалось купить недорого. После работ в хлеву со скотиной или мытья полов дети обязательно переодевались в чистую домашнюю одежду. Была у них и праздничная одежда.
Детей приводили родственники, а то и подкидывали. Только в одном 1924 году нам подкинули пять малышей. Ваня приготовился доить корову (у нас взрослые дети все доили по очереди), вымыл руки и пошёл к хлеву. А через минуту прибежал в испуге: там на крыльце лежит свёрток, Ваня хотел его поднять, а свёрток пищит!
Оказалось — мальчик. Господи, да он, поди, всю ночь лежал на холоде! Завернул я его в тёплую простынку, согрел молоко, развёл подслащённой водой, надел на бутылочку соску — пьёт! Назвали Апрелем, по месяцу его появления у нас. Потом Май появился. Следующего подкидыша пришлось назвать Июней, все звали девочку Юней.
Василий Степанович и его Ершовы. Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.
Ночной бой
Мою работу большинство людей одобряло. Меня награждали грамотами, выбирали в почётные комиссии. Это требовало большой ответственности. А тут у меня начались сердечные приступы. Сердце вдруг гулко застучит. Что будет с «Муравейником», когда умру? Лежать я хотел бы у себя в саду. Но место у нас низкое, сырое, вдруг от моего тела дети получат инфекцию? И я решил в целях гигиены и борьбы с религиозными обрядами добиться кремации моего трупа.
Вот выписка из протокола Алтайского райисполкома от 17 сентября 1932 года:
«СЛУШАЛИ: заявление руководителя деткоммуны «Муравейник» тов. Ершова о даче ему обязательства в случае его смерти труп сжечь в крематории и урну с прахом похоронить на его усадьбе.
ПОСТАНОВИЛИ: принимая во внимание заслуги тов. Ершова, президиум постановил: для воспитания беспризорников и в целях внедрения в деревне практики сожжения трупов вместо религиозных похорон, президиум берет на себя ответственность просьбу тов. Ершова выполнить».
В войну в Алтайское привезли детей из блокадного Ленинграда. Мы помогали им, как могли, продуктами и вещами. К ним часто ходили наши ребята, делали концерты, вместе книги читали. Детей из Смоленска поселили у нас. Они были дистрофики, измученные, травмированные. Мои ребята встретили их, как своих. В войну мы все обеднели. Что такое было купить сотню зимних ботинок!.. Об этом и мечтать не приходилось. Но я организовал свою пимокатную мастерскую, валенки хорошо грели ножки моих детишек.
Была у нас страшная история. В 1947 году к нам привезли семьдесят сирот-немцев с Поволжья. И сразу же наши муравьята решили их уничтожить. Я в то время был в крае на совещании директоров детдомов, а воспитатели не втолковали детям, что немцы-то это наши, советские, русские, можно считать. Но дети ничего этого не понимали. Одно слово — немец — вызывало у них бешеную злобу. И ночью пошли на новичков врукопашную. Свет тогда у нас был от керосиновых ламп, они стояли в коридорах на полочках. Лампы сразу слетели на пол, и в темноте начался настоящий бой. На помощь была вызвана милиция, райкомовские работники и даже колхозные трактористы. Мало того, пришлось вызывать и пожарную команду. У многих ребят на всю жизнь остались шрамы с той ночи.
Будни удивительной детской коммуны. Фото: Алтайский государственный краеведческий музей.
Встреча с Калининым
Успех в учёбе, как и труд, у нас оплачивался. Мы сделали свою сберкассу, такую тетрадочку, где отражались все доходы и расходы воспитанников. Выходя из «Муравейника», дети получали все свои деньги, и это было большим подспорьем в их жизни.
Листаю страницы нашей сберкассы и думаю, как же ребята много работали, как скромно тратили свои деньги. Первая страница — Юля, шестой класс. Приход: за танец «Тарантелла» на райолимпиаде 25 р., за поделку кизяков — 3 р.50 коп., за участие в сеноуборке 18 р., за прополку 2 р. 50 коп., за хорошую учёбу 5 р., за заведование детским садом 48 р. 80 коп. (Малыши у нас были выделены в отдельную группу, называли мы это детский сад. И старшие дети помогали воспитателю). Расход: конфеты 1 р., кино 35 коп., пряники 2 р., мороженое 1 р., пожертвование на МОПР 3 р., в фонд обороны Кр. Армии 15 р., на подарок папе 16 р…
Воспитанники сами выразили желание делать мне подарки, и я не протестовал, пусть это поможет развивать в них заботливость о других.
В 1935 году я был принят Михаилом Ивановичем Калининым. На мою просьбу о приёме у Калинина очень строгое обратили внимание. «Зачем вам к Михаилу Ивановичу? Кто вы такой?» Я, говорю, организатор детской коммуны. Такое мое заявление вызвало интерес, но когда узнали, что коммуна негосударственная, запротестовали: «Негосударственностью Михаил Иванович не занимается». Я настоял на своём.
В кабинете Калинин обходит свой стол и здоровается со мной за руку. «Я просмотрел вашу биографию, — говорит. — Вы большое дело делаете, сколько детей у вас сейчас?» — «Да только двадцать три человека». — «И вам ещё мало кажется? А каково ваше здоровье?» — «Хорошо себя чувствую. Были небольшие припадки, они как будто изживаются».- «Так вот, товарищ Ершов! У меня пожелание, чтобы ваша коммуна увеличилась до пятидесяти человек». — «Хорошо, Михаил Иванович, я постараюсь».
Долго я думал о своём поступке. И в дороге, и дома это меня тяготило. Да как я буду увеличивать количество? Наберётся ли столько детей? Да ведь у меня нет помощника! Правда, ребята мне хорошо помогают и среди них есть и большенькие…
В ноябре крайоно мне сообщило, что детской коммуне «Муравейник» государство даёт 25 тысяч рублей для постройки большого дома. И дом надо построить в короткое время. Но за деньгами в крайфинотдел я вырвался только в конце года. Прошу выдать средства поскорее, надо заготавливать лес, пока можно ездить на санях! А меня огорошивают: получить деньги сможете только в марте месяце следующего года. Ох, плохо дело. Это на целый год затягивает строительство. Что на это скажет Михаил Иванович Калинин?
В те годы богатые мужики стали продавать свои дома, хорошие, крепкие. Продавали дешёво. И я стал покупать их на свои деньги. А некоторых удалось уговорить подождать оплаты до марта. И к началу года у меня на место будущей стройки было свезено несколько разобранных домов. Вот вам и лесоматериал. А уж дальше дело пошло.
Фото В.С. Ершова с воспитанниками приюта «Муравейник» Фото: «Комсомольская правда»
«Хлебное место»
Когда здоровье моё стало сдавать, я задумался: кому передать заведование «Муравейником»? Выбирать мне было не из кого. И место заведующего занял совсем чужой человек Устинова Зоя Поликарповна. Ох, как нравилось Устиновой управлять «Муравейником»! Но не нравилось, что рядом я, инструктор по труду. И она задалась целью меня как-нибудь отдалить. И что же? Через полгода я уже не был инструктором. В крайисполкоме, узнав такое дело, велели немедленно восстановить меня на работе.
Но Устинова не останавливалась злоупотреблять. Я сделал для себя открытие: детский дом — хлебное место. Пока я углублённо занимался инструкторским делом, она построила в «Муравейнике» свою систему. С некоторого времени наша коммуна стала получать от государства на 100 детей 700 тысяч рублей в год. А детей бывает то 100, то гораздо меньше. Излишки мы всегда тратили на развитие хозяйства. Устинова же расширяла круг обслуживающего персонала, я и не заметил, как их набралось уже 35 человек. Вот куда денежки идут! И я на это повлиять не могу…
Для меня это большая обида.
Итоги
Когда в 1944 году я получил орден Ленина, приехал корреспондент «Комсомольской правды», целую страницу газета нам посвятила. В «Муравейник» пошли письма, из центральных областей, из Латвии, с Дальнего Востока, Турксиба, из Красной Армии. Все просили ответа и снимков из жизни «Муравейника».
Написать всем я, конечно, не мог. Сейчас, когда свободное время у меня появилось, я бы ответил на все вопросы так. Я горжусь своей работой. Ведь я организовал деткоммуну ещё во времена царского строя, я тогда ещё читал по слогам и не мог Маркса от Марса отличить. Мой путь тернист и труден. Но я пробил себе дорогу, научился зарабатывать хорошие деньги и двадцать пять лет не брал с государства ни копейки.
Я среди детей был как старший товарищ, лучший друг и воспитатель. Эта идея неподдельно чисто моя. И подписал бы своё письмо: «Старый Муравей Ершов».
1940-1953
За год до смерти (Ершов умер в 1957 году) его переместили в Бийский дом персональных пенсионеров. Буквально перевезли. Жители Алтайского рассказали мне, что он «критикнул» в районо директора «Муравейника» (тогда это был, говорили, сильный мужчина, он злобу на старика затаил и отомстил). Василий Степанович маялся без детишек, в казённом доме (кроме него в комнате жили ещё четверо); приезжал в «Муравейник», там ему места не находилось.
Последний приют Воспитателя. Фото: из личного архива
Похоронен Ершов на кладбище в Алтайском. Оградка, стандартный железный памятник. Об обязательстве предать его тело кремации и похоронить в саду рядом с «Муравейником» никто и не вспомнил.
Среди воспитанников Василия Степановича, называвших его папой, не было знаменитостей — воспитатель, врач, садовник, инженер, слесарь, лётчик, милиционер. Каждому, кто не знал свою фамилию, он давал собственную. Из «Муравейника» ушли во взрослую жизнь 114 Ершовых…
Дом, который построил жизнь
Текст: Юлия Башарова
Александр Матвеевич Матросов (1924-1943)
Александр Матросов во время Великой Отечественной войны грудью закрыл амбразуру вражеского дзота. Герою Советского Союза поставлены памятники, в его честь названы улицы, парки и школы, о нем написаны книги и сняты фильмы. Шесть лет своей недолгой жизни Саша Матросов провёл в Ивановском детском доме, который в 1960 году был назван в его честь.
Лидия Русланова (1900-1973)
Прасковья Лейкина (настоящее имя Руслановой) осиротела в шестилетнем возрасте. Пытаясь прокормить себя и брата с сестрой, будущая Заслуженная артистка РСФСР ходила по улицам Саратова, пела народные песни и просила милостыню. Маленькую певицу заметила вдова чиновника, которая поучаствовала в судьбе девочки. Прасковью устроили в приют при Киновийской церкви, где был собственный хор. Крестьянских детей туда не принимали, поэтому и пришлось сменить имя на более благородное.
Анатолий Игнатьевич Приставкин (1931-2008)
Писатель и советник Президента РФ по вопросам помилования в самом начале Великой Отечественной войны остался круглым сиротой. Сменив множество детских домов, колоний, интернатов и распределителей, мальчишка прочувствовал на себе все тяготы военного и детдомовского детства. Самым известным произведением Анатолия Приставкина стала автобиографическая повесть «Ночевала тучка золотая».
Николай Николаевич Губенко (род. 1941)
Народный артист РСФСР, актёр, режиссёр и политический деятель Николай Губенко родился 17 августа 1941 года. Отец Коли погиб в бою, а мать, хорошо знавшая немецкий язык, была повешена в 1942 году за отказ сотрудничать с нацистскими оккупантами. Николай Губенко воспитывался в одесском детском доме N 5, а затем был переведён в Суворовское училище. О детстве, обожжённом войной, он снял замечательный фильм «Подранки».
Валентин Иванович Дикуль (род. 1948)
До семи лет Валя Дикуль, потерявший обоих родителей, жил с бабушкой и дедушкой. После воспитывался в детских домах Вильнюса и Каунаса. В десять лет будущий народный артист России впервые попал на цирковое представление, и это событие изменило его жизнь. Он сбегал из детдома и целыми днями пропадал в цирке. Однако известность ему принесла не столько цирковая карьера, сколько уникальные методики реабилитации больных с травмами позвоночника.
