Решение о вводе «ограниченного контингента» было принято 12 декабря 1979 года, сам ввод начался 25 декабря, а за несколько дней до новогодних праздников – 27 декабря – несколько групп спецназа КГБ СССР и десантников провели штурм дворца Тадж-Бек в Кабуле, в результате которого был убит тогдашний афганский руководитель Хафизулла Амин.
Помню, как тогда почти весь декабрь мы, молодые журналисты Агентства печати «Новости», обсуждали в редакции происходящее вокруг нас, как «что-то непонятное». Так, многих наших востоковедов в те дни приглашали повестками в военкоматы. Возвращались они оттуда сосредоточенными и молчаливыми. Но все равно точно ничего рассказать не могли. Так, дескать, предупредили, что намерены забрать на военные сборы. Поэтому, мол, будьте готовы. А пока работайте спокойно…
Между тем руководители агентства почти постоянно отсутствовали на рабочих местах. Известно было только то, что они уехали на Старую площадь, на какие-то долгие совещания. О чем совещались, никто не знал.
Мы строили догадки, в том числе связывали происходящее с бурными событиями в Афганистане. Но все же мысль о возможности ввода наших войск в эту страну редко приходила кому-либо в голову.
Вокруг была полная секретность. Как стало известно позже, даже документ о решении Политбюро о вводе войск в Афганистан от 12 декабря поначалу существовал только в рукописном виде. Это был протокол о заседании Политбюро, который записал от руки секретарь ЦК КПСС Константин Черненко. Один экземпляр, под заголовком «К положению в “А”». То есть этот секрет не доверили даже проверенным и перепроверенным машинисткам со Старой площади.
Была предновогодняя суета. Все мы строили планы на предстоявшие праздники. И вдруг…
Я навсегда запомнил это небольшое сообщениев конце декабря в главной советской газете «Правда». Согласно ему, тогдашний афганский правитель Хафизулла Амин «в результате поднявшейся волны народного гнева вместе со своими приспешниками предстал перед справедливым народным судом и был казнён».
Указывалось также, что в Афганистан был введен «ограниченный контингент советских войск», который, и это точно отражало тогдашние намерения руководства СССР, будет находиться в стране… две недели.
Как известно, 40-я армия, как с первого дня официально назвали «ограниченный контингент», задержалась в Афганистане на девять лет один месяц и 19 дней. Через военные действия прошли более пятисот тысяч советских военнослужащих различных родов войск. Почти 14 тысяч человек были убиты и около 50 тысяч ранены. Более шести с половиной тысяч стали инвалидами.
Необходимо ли все это было СССР? Было решение о вводе войск единственно правильным? Или это была ошибка? Что мы делали в этой стране? Чего добились? Вот уже сорок лет на эти вопросы в нашем обществе даются самые разные, иной раз взаимоисключающие ответы. Причем их тональность, естественно, меняется в зависимости от времени.
Так, в самом начале 1980-х годов, за исключением очень немногих, в основном немногочисленных диссидентов, почти каждый советский человек отвечал на этот вопрос однозначно: все было сделано правильно. Если бы мы не пришли в Афганистан, туда бы пришли американцы. Был самый разгар холодной войны. В Европе, вблизи границ СССР размещались ядерные ракеты средней дальности. И США, вполне возможно, хотели бы окружить нас своим оружием уже со всех сторон. На тот момент они как раз потеряли свои военные возможности в Иране, их необходимо было чем-то компенсировать. Так что все правильно, говорили многие.
Позже, в годы перестройки, и особенно уже после вывода войск в феврале 1989 года, оценки эти резко изменились на противоположные. Войну в Афганистане даже начали называть преступной, а решение о вводе в эту страну советских войск не просто ошибкой, а даже роковой ошибкой, ставшей чуть ли не основной причиной распада СССР.
В последние годы отношение в обществе к уже далеким событиям в Афганистане и вокруг него снова изменилось. Теперь оно стало более многогранным – от полного оправдания и, наоборот, осуждения до безразличия. Но все равно страсти продолжают кипеть.
Чем же все-таки был для нас Афган? Каковы его итоги?
Работая журналистом в Кабуле с октября 1988-го по август 1992 года, я предпринял немало усилий для того, чтобы во всем этом разобраться. Проводил долгие беседы с участниками событий 1970-х и 1980-х годов. Как нашими, так и афганцами. Так что под конец командировки у меня сложилась вполне определенная и законченная картина.
Не уверен, что она является полностью объективной и полной. Но на это и не претендую. Ведь и большинство оценок итогов Афгана, которые появились в наших СМИ за последние 40 лет, все же являются субъективными, часто исходят из личного отношения автора к происходившему и его общих политических взглядов. Так что осмелюсь все же изложить мое видение событий тех уже далеких лет.
Как известно, в 1978 году группа молодых офицеров из Народно-Демократической партии Афганистана совершили так называемую Апрельскую революцию. Как мне рассказывали афганцы – активисты этой партии – до этого они почти год пытались получить «добро» на такой шаг со стороны Москвы. Но Старая площадь молчала и, судя по всему, подобных устремлений офицеров не одобряла, опасаясь «индонезийского сценария», с разгромом партии и арестом ее активистов.
Тем не менее намерения офицеров стали известны тогдашнему руководству страны, и премьер-министр Мухаммед Дауд приказал провести аресты лидеров НДПА. Заговорщики об этом узнали и выступили против власти. Они одержали победу, убили Дауда и членов его семьи. А 27 апреля вождь НДПА Нур Мухаммед Тараки возглавил страну и провозгласил курс на «строительство социализма минуя капитализм».
Как рассказывали некоторые очевидцы, происходившее стало полной неожиданностью для Москвы и, прежде всего, для Международного отдела ЦК КПСС. Все долгие дни майских праздников возле ворот посольства СССР в Кабуле почти что дежурили представители новой власти, желавшие получить ответ на важнейший для них вопрос: что думают советские товарищи о произошедшей в Афганистане социалистической революции?
Москва откликнулась только в начале мая. Но, надо сказать, откликнулась сразу же восторженно: возглавлявший на тот момент в ЦК КПСС Международный отдел Борис Пономарев и ряд его ближайших помощников даже в середине 1970-х годов искренне верили в неизбежность победы социализма во всем мире. И поэтому Апрельская революция в Афганистане представлялась им отличным доказательством такого мирового развития.
Но, неожиданно для Москвы, «новые афганские друзья» из НДПА начали резко враждовать между собой. Это привело в 1979 году к убийству Тараки и приходу к власти Хафизуллы Амина – лидера партийной группировки Хальк в партии. Новый руководитель откровенно взял курс на репрессии и расправу с политическими противниками.
Под «раздачу» попадали многие – консервативное духовенство, бизнесмены, землевладельцы. Амин даже принял на вооружение идею коллективизации в сталинском СССР и начал безвозмездно отбирать у феодалов земли и раздавать ее крестьянам для создания колхозов. Он запретил калым и даже, по некоторым данным, хотел своим указом заставить женщин снять паранджу. Все эти насильственные меры разрушали вековые традиции Афганистана. Население воспринимало их, как попытку навязать им чуждый, и даже греховный, образ жизни. В стране началось вооруженное сопротивление.
Амин ответил террором. Тысячи людей были арестованы, многие подверглись пыткам, были убиты. Как следствие, в обществе резко возросли антикоммунистические настроения. Началось почти массовое дезертирство из афганской армии.
В Москве к подобным действиям «своего друга» отнеслись с большим подозрением. В Международном отделе даже возникла мысль, что афганский руководитель намеренно стремится скомпрометировать идеи социализма в глазах афганского народа и вообще всего мира.
К тому же спецслужбы распространили информацию, что в годы учебы в США Амин не просто возглавлял в одном из университетов афганское землячество, но и якобы был завербован ЦРУ. Чьи указания он, дескать, и выполнял в Афганистане.
Об этом, как указывалось, свидетельствуют контакты его эмиссаров после убийства Тараки с американцами, о чем стало известно советским спецслужбам.
В Москве уже не исключали идею убрать Амина и заменить его более лояльным для СССР лидером. Называлось, прежде всего, имя Бабрака Кармаля – руководителя партийной группировки Парчам.
На тот момент в ЦК КПСС скопилось уже семь просьб Амина об оказании режиму военной помощи, а конкретно – о вводе в Афганистан советских войск. Амин указывал, что в его страну широким потоком поступает оружие из Пакистана, что оттуда же в Афганистан приходят многочисленные отряды моджахедов. То есть речь идет о «вмешательстве извне». Возникла опасность падения режима, а вслед за этим, как были уверены в Москве, и прихода в Афганистан американцев. Что делать?
Именно этот вопрос и обсуждало всю осень и начало декабря 1979 года в Москве советское руководство. В итоге 12 декабря было принято решение о вводе войск. 25 декабря началась его реализация – на полосы аэродромов в Кабуле и Баграме садились самолеты с десантниками, а со стороны узбекского Термеза и туркменской Кушки начиналось движение военных колонн.
27 декабря советскими спецназовцами и десантниками был убит Амин. Они взяли штурмом кабульский дворец Тадж-Бек, в котором он и находился. С тех пор среди советских афганцев это здание прочно получило имя дворца Амина.
Советские войска вошли в страну. Первоначально задумывалось, что они встанут гарнизонами в разных частях Афганистана, в бои вступать не будут, а самим своим присутствием остановят то самое «вмешательство извне», о котором так упорно говорили власти в Кабуле.
Не получилось. О двух неделях пребывания в стране наших войск советское руководство, как мне кажется, забыло уже в первые часы Нового года. Постепенно наши солдаты увязли в военных действиях, что называется, по полной. Почти на десять лет.
И все же, как я уверен, свою миссию наша армия в Афганистане выполнила с честью. Лично был свидетелем того, как подготовленные военными советниками из СССР афганские солдаты и офицеры одерживали серьезные победы над отрядами моджахедов.
Первым крупным испытанием для афганских военных стала битва за Джелалабад в марте – апреле 1989 года, то есть сразу после вывода советских войск. Она была выиграна с большим успехом. Как и многие еще, потом.
Да и в принципе, уверен, что если бы не события в Москве в августе 1991 года и последовавший распад СССР, режим Наджибуллы существовал бы в Кабуле еще долго, может быть и до сегодняшнего дня.
Помню, как решение Москвы о прекращении всякой военной помощи Кабулу вызвало недоумение у многих афганцев. В тогдашних разговорах с нами, кто еще оставался в Афганистане на момент начала 1992 года, афганцы указывали, что «понимают трудности новой России», не ждут большой помощи. Снарядов и патронов, дескать, в Афганистане хватит еще на многие годы войны. Нужны были солярка для танков и авиационный керосин. Ведь танки и авиация являлись тем самым главным преимуществом армии Кабула перед партизанскими отрядами моджахедов. Москва отказала.
Помню удивленные лица сотрудников многочисленных миссий ООН в Кабуле. В том числе и тогдашнего спецпредставителя ООН Бенона Севана. Ооновцы уже разработали к тому моменту свой план афганского замирения, исходя из идеи, что нет военного решения конфликта. Готовили дворец в Женеве для заседания двух делегаций – от кабульского режима и моджахедов. Шел разговор о создании коалиционного правительства. В которое, между прочим, планировалось включить и промосковских политиков. Но неожиданно ситуация резко изменилась. Москва по собственной инициативе вышла из процесса афганского замирения. Этого, надо сказать, мало кто из ооновцев ждал. Как и вообще на Западе.
На эту тему у меня состоялся разговор в летние дни 1992 года уже после штурма Кабула и прихода моджахедов с одним американским журналистом. Он был честен и сказал, что так и не понял, зачем моя страна так много отдала в Афганистане – жизней людей и материальных средств, чтобы так просто все здесь отдать...
Тогда я ничего ему не ответил. Хотя для себя мне все было ясно.
Речь шла тогда не просто об огромной ошибке, но явно о предательстве. А конкретно – о всепоглощающем стремлении новой, ельцинской, власти «прогнуться» перед американцами.
Ведь даже в случае полной уверенности нового руководства в том, что решение о вводе войск в Афганистан было, мягко говоря, неправильным, это тогдашнее решение конца 1970-х годов в начале1990-х нельзя было «родить обратно». И исправлять одну, совершенную по мнению кого-то, ошибку нельзя было, совершая другую, возможно, еще более серьезную.
Кстати, тогдашнее решение Москвы 1991 года о прекращении помощи режиму в Кабуле аукнулось стране довольно быстро. Например, к лету следующего года, после прихода к власти моджахедов, выяснилось, возможно и неожиданно для тогдашней Москвы, что от серьезных проникновений наркотиков и вооруженных групп исламистов границы бывшего СССР защищала во многом именно армия Наджибуллы. Когда же она была рассеяна, укреплять эти границы пришлось, в том числе и силами России. Так что выходило, что не очень-то мы сэкономили на солярке...
В последний раз в Кабуле мне довелось побывать уже в апреле 2007 года, как корреспонденту одного из российских журналов. Город тогда снова готовился к военному параду. Только не по случаю юбилея Апрельской революции 1978 года, как в годы моей здесь работы. А в связи с другой датой – так называемой Исламской революции и прихода в Кабул отрядов моджахедов в апреле 1992 года. Эти две даты, по иронии судьбы, почти совпадают. Разница – один день. Первая революция произошла 27 апреля, а вторая 28-го. То есть спустя 14 лет и один день. Именно столько просуществовал в Афганистане поддержанный СССР режим. И рухнул.
Так что же, все было напрасно? Этот вопрос я задал себе, подойдя к воротам дома бюро Агентства печати «Новости» в Кабуле, в котором когда-то работал. Афганские моджахеды начали разрушать его еще во время моего здесь присутствия, а к моменту очередного приезда разрушили уже полностью.
Вместо дома – развалины, в которых поселились беженцы. А по двору бегали оборванные, босоногие и чумазые ребятишки.
Это, подумалось мне, и есть те самые маленькие граждане Афганистана, ради будущего которых в свое время группа молодых офицеров совершенно искренне совершила Апрельскую революцию. А советские солдаты также совершенно искренне позже пришли им на помощь. Однако, как известно, пути революционной романтики неисповедимы...
Тем не менее в те годы для афганцев, в том числе и для детей, власть в стране, да и Москва, делали немало. Советские специалисты построили школы, открыли политехнический институт, преподавали в Кабульском университете. А сколько объектов народного хозяйства СССР построил афганцам бесплатно – заводы, электростанции, агрокомплексы, тоннели, мосты, дороги, жилые микрорайоны… всего не перечислишь.
Но счастливой жизни так и не получилось. Как, впрочем, и с американскими «дядями» эти, снующие в развалинах афганские дети, судя по всему, счастливее не стали.
Зато память о шурави, как здесь в советские годы называли нас, представителей СССР, – сейчас, спустя много лет, как выясняется, все же живет. Причем добрая память. Об этом мне говорили сами афганцы, сравнивая то, советское, и нынешнее, американское, присутствие в их стране.
Тепло вспоминают службу в Афганистане и большинство наших афганцев, многое повидавших на дорогах той войны. А мои коллеги-журналисты во время встреч называют то время вообще лучшими годами нашей жизни...
Так возможно для всех нас, прошедших через афганскую войну, эта добрая память и есть главный итог тех лет. А тем, кто не вернулся – тоже память, но уже вечная.
Андрей Правов
