Кофе среднего рода, неправильное ударение в слове «звонит», выражение «имеет место быть» — список того, что раздражает грамотного человека, можно продолжать до бесконечности. Откуда взялась агрессия к людям, допускающим ошибки в речи, и была ли она в советские времена, RT рассказал Владимир Пахомов — главный редактор справочно-информационного портала «Грамота.ру».
— Существует мнение, что среди россиян немало граммар-наци, которые не терпят никаких помарок в текстах. С чем связано появление такого большого количества блюстителей чистоты языка? Были ли они раньше — например, в советские времена?
— Вы правы: разговоры о русском языке нередко ведутся с повышенной агрессией. За малейшее отклонение от языковой нормы у нас предлагается бить, пороть, расстреливать, вешать... Я как-то был в гостях на одной радиостанции (мы говорили о норме и изменениях в языке), и в прямой эфир позвонил слушатель. Он сказал, что если бы на один день стал президентом России, то издал бы указ, согласно которому всех, кто говорит «стартует» вместо «начинается», полагалось бы немедленно расстреливать.
— Откуда вообще идёт такая агрессия?
— Думаю, что во многом это связано с отношением к норме и ошибкам, сложившимся ещё в советское время. С одной стороны, в те годы выходило огромное количество словарей, справочников, пособий по культуре речи, научно-популярных книг о языке, грамотная устная и письменная речь были предметом особого внимания, и это нельзя не приветствовать. Но с другой стороны, это привело к ситуации, когда отклонения от нормы стали восприниматься как показатель крайне низкого уровня культуры человека. Именно в те годы сформировался, например, «орфографический фанатизм», как его называет лингвист Т. М. Григорьева, когда орфографические ошибки стали возводиться едва ли не в ранг нравственной категории. Такой же фанатизм сложился по отношению к ошибкам в ударении, грамматике и так далее. Во многом он продолжается до сих пор.
А споры о языке и в советское время велись не в самом спокойном ключе. Моя любимая книга о языке — «Живой как жизнь» Корнея Чуковского.
— Моя тоже!
— В этой книге автор приводит письма читателей. «Перелистываешь их и убеждаешься в тысячный раз: читатель возбуждён и взбудоражен, — пишет Чуковский. — Всюду ему мерещатся злостные исказители речи, губители родного языка». Здесь же Чуковский пересказывает услышанный им диалог: одна старушка, обычно весьма добродушная, услышав от какой-то женщины некорректное сочетание, предложила «выцарапать глаза этой мерзавке». Поэтому агрессия в разговорах о языке была и раньше, просто блюстители чистоты языка не назывались граммар-наци.
— Кстати, про советские времена. Можно ли сказать, что тогда люди были грамотнее, чем сегодня, и больше читали?
— Я не думаю, что корректно сравнивать разные поколения носителей языка, ведь они живут в разное время и в разных условиях. Да, конечно, в СССР много читали, а чтение способствует развитию грамотности. Когда человек в детстве много читает, когда он сотни раз видит напечатанное слово, то запоминает его графический облик, и ему уже не надо размышлять, сколько «н» пишется в слове «оловянный». Он не вспоминает правила и исключения — он просто знает, как писать слова.
Хоть СССР и был «самой читающей страной», воспринимать советскую эпоху как «золотой век», когда все говорили и писали грамотно, конечно, нельзя. Этот миф — о том, что «раньше все были грамотнее», — передаётся из поколения в поколение. В тех же книгах 1960-70 гг. много говорится об ошибках, встречающихся в речи. Ещё одна моя любимая книга о языке — «Слово живое и мёртвое» Норы Галь, впервые опубликованная в 1972 году. В ней собраны многочисленные примеры отступления от литературной нормы — грамматические, лексические, стилистические ошибки из текстов тех лет. Можно вспомнить и орфографическую дискуссию начала 1960-х: в те годы готовилась, но так и не была осуществлена реформа орфографии. Интересно, что учителя русского языка в основном были за реформу, за упрощение орфографии, устранение неоправданных исключений. В архивах РАН сохранились их письма, в которых можно встретить те же жалобы, что и сейчас: правил много, а исключений ещё больше, ученики пишут неграмотно и не успевают освоить школьную программу.
В 1960—70-х горевали по языку довоенной эпохи. А в довоенное время многие полагали, что образцовый русский язык был уничтожен в 1917 году. В общем, это такой стойкий миф о «золотом веке грамотности».
— Ещё немного про советские времена: почему лингвистика и языкознание сильно привлекали сначала Ленина, а потом Сталина?
— Языкознание как одна из общественных наук, конечно, не могло не привлечь внимание строителей «нового социалистического общества». Творец и носитель языка — народ, история развития языка — это история народа и общества, а это уже, что называется, тема для классиков марксизма-ленинизма. В большей степени известна работа Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», вышедшая в 1950 году. Исследователи сегодня предполагают, что Сталиным в конце жизни овладело желание внести свой вклад и в теорию науки. Но, например, в астрономии сложно движение звёзд объяснить учением Маркса и Энгельса. С языком в этом смысле было проще.
— А можно ли сказать, что в советские времена языкознание было несвободно от лженаучных идей?
— Конечно.
— А можете привести пример?
— Тот же знаменитый марризм. Это учение, разработанное Н. Я. Марром, о происхождении всех слов всех языков мира из четырёх «трудовых выкриков» — САЛ, БЕР, ЙОН и РОШ. Марризм, который обосновывал возникновение нового языка коммунистического общества, отвечал господствовавшей идеологии и стал пользоваться государственной поддержкой. Теории, противоречащие концепции Марра, объявлялись враждебными, многие критики марризма в 1937–1938 годах были репрессированы (среди них был выдающийся русский учёный Е. Д. Поливанов). А потом всё изменилось в один миг — в 1950 году, когда вышла та самая статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Марризм в ней был разгромлен, и получилось, что в один день учёные, прежде подвергавшиеся гонениям, оказались полностью правыми. Наш известный лингвист Виталий Григорьевич Костомаров, который в те годы был студентом, вспоминает, как один из преподавателей рассказывал на лекции, почему теория Марра справедлива. Преподаватель заявил, что написал в защиту теории статью, которая скоро окажется в «Правде». А на следующий день вышла разгромная публикация Сталина. Студенты тут же побежали покупать «Правду». Открывают — а там статья их преподавателя, только написана она против учения Марра. Получается, ему в последний момент как-то удалось внести правку в уже свёрстанную статью и полностью переставить в ней акценты.
— Статью Сталина можно назвать научной?
— Нет, конечно: вождь только пересказал своими словами те выводы, к которым уже давно пришли советские лингвисты (и за которые многие поплатились жизнью в 1930-е годы). К тому же эта статья содержала новые ошибки — например, утверждение, что в основе русского литературного языка лежит курско-орловский диалект. Откуда это взял Сталин, кто ему подсказал — неизвестно. Но, поскольку эта информация содержалась в статье вождя, языковедам приходилось ещё несколько лет, до смерти Сталина и развенчания культа личности, воспроизводить эту ошибку. В общем, в советские годы языкознание было опасной профессией.
— Кого из советских политиков вы бы назвали самым грамотным?
— Дело в том, что политикам чаще всего пишут речи — и об их грамотности сложно судить. Кстати, можно лирическое отступление?
— Да, конечно.
— Оно про Горбачёва. Как мы знаем, Михаил Горбачёв говорил «мЫшление», и многие убеждены, что это ошибка, что генсек не владел литературной нормой. Но на самом деле «мЫшление» — это не неправильное ударение. В словаре-справочнике «Русское литературное произношение и ударение» под ред. Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова (М., 1959) зафиксировано: мышлЕние и допустимо мЫшление. Два варианта ударения даны и в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова (1935–1940), и в словаре Даля (а это уже XIX век).
А вообще образцовым носителем русского языка из живших в советское время я бы назвал Дмитрия Сергеевича Лихачёва.
— Давайте вернёмся к современности: как вы сказали, один из радиослушателей сообщил, что не терпит, когда слово «начинает» меняют на «стартует». А что раздражает лично вас?
— Максим Кронгауз в своей великолепной книге «Русский язык на грани нервного срыва» написал, что в нём борется лингвист и обычный носитель русского языка. Как лингвист он понимает, что нормы должны меняться, а как носитель языка всячески противится этому. Вот и я к некоторым явлениям в языке отношусь так же: как лингвист — понимаю их неизбежность, как носитель языка — раздражаюсь.
— Вот мне больше всего не нравится, когда о кофе говорят в среднем роде. А ещё — когда употребляют «одевают» вместо «надевают». А вам что не нравится?
— Меня раздражает выражение «имеет место быть». А вот к кофе в среднем роде спокойно отношусь.
— Спокойно?
— Да. Дело в том, что логика и законы языка подсказывают: кофе должно быть среднего рода. Несклоняемые неодушевлённые иноязычные слова, оканчивающиеся на гласный, в подавляющем большинстве случаев относятся к среднему роду. Например, те же латте и американо среднего рода. Мои любимые примеры, которые я привожу всякий раз, когда меня спрашивают о слове «кофе», — кино, авто и метро. В текстах 1920-х гг. можно прочитать «Открылся новый кино» (то есть «новый кинотеатр»). Такое употребление забылось, и слово встроилось в парадигму среднего рода. Авто. У Вертинского в песенке про лилового негра есть строка: «В пролёты улиц вас умчал авто». Авто было мужского рода, потому что «автомобиль» мужского рода. Стало среднего.
И, наконец, метро. Как и «метрополитен», это слово было мужского рода. Выходила газета «Советский метро», Леонид Утёсов пел: «Метро сверкнул перилами дубовыми». А потом метро стало среднего рода. И русский язык от этого не развалился. Почему кто-то считает, что, если слово кофе станет среднего рода, это нанесет какой-то вред языку?
— Мой знакомый кандидат биологических наук как-то сказал, что не считает правильным говорить именно «звонИт», а не «звОнит».
— Тут дело в том, что у глаголов, оканчивающихся на «-ить», давным-давно начался процесс перехода ударений в личных формах с окончаний на корень. И было время, когда говорили «платИт», «курИт», «объявИт», «красИт», «окончИтся» и так далее. Эти глаголы давным-давно сменили ударение, об этом уже никто и не помнит. А у глагола «звонить» этот процесс происходит в наше время. Языковеды, которые могут вам назвать десятки аналогичных глаголов, сменивших место ударения, относятся к этому совершенно спокойно. А вот люди, далекие от лингвистики, обычно громче всех протестуют.
В общем, законам языка ударение «звОнит» соответствует. Но вариант, чтобы стать нормативным, должен быть одобрен большинством образованных носителей языка, это один из главных критериев признания варианта допустимым. Ударение «звОнит» не одобряется грамотными людьми, поэтому нормативным пока не признаётся. А как будет дальше — посмотрим.
