В последнее время в наших некогда братских республиках наметилась тенденция отмежевания от общей истории Руси и общих исторических корней. Впрочем, и в самой современной России хватает манипуляторов общественным сознанием типа Глеба Носовского, Анатолия Фоменко, Сергея Кургиняна, Александра Проханова, лицедея Эдварда Радзинского, краснорубашечника Константина Семина. По ТВ их показывают в лучшее эфирное время, что явно не поднимает, а только опускает имидж нашей страны в глазах соседей. Поэтому неудивительно, что появляется масса литературы, направленной на размежевание практически одного этноса, искусственно разделенного партией Ленина-Сталина в исторической перспективе. Об одном таком «шедевре» современной белорусской исторической мысли ниже опубликованная статья Д.Л. Цыбакова.
Издатель журнала «Истории русской провинции» К. Б. Грамматчиков.
Фальсфикация истории Великой и Белой Руси в контексте информационно-психологического воздействия на современное массовое сознание.
В качестве одного из инструментов воздействия на массовое сознание избрана фальсификация проблемных вопросов истории Великой и Белой Руси периода позднего Средневековья, то есть именно того времени, когда создавалась российская государственность и формировалась русская политическая нация. В воссоздании державы Рюриковичей сыграли выдающуюся роль и выходцы и западнорусских земель, поступавшие в 15-16 столетиях на службу московским государям, что не дает покоя современным лжеисторикам, выступающим от имени исторической науки и публицистики.
В качестве типичного примера пропагандисткой псевдоисторической работы можно привести публикацию работы М. Голденкова «Мир и война», выполненную под редакцией В.В. Ивлевой и увидевшую свет в минском издательства «Букмастер» в 2015 году. Труд Голденкова, стоящий в одном ряду с другими письменными экспериментами этого автора на исторические темы, никоим образом не может быть отнесен к монографиям или даже научно-популярным изданиям, однако представляет интерес по причине необходимости выявления приемов и методов современной информационно-психологической борьбы.
Фальсификация этногенеза восточных славян и происхождения российской государственности.
Главная идея автора (или коллектива, скрывающегося за его именем) очевидна: доказать, что Россия-Московия и Белая Русь никак не связаны между собой в этническом, культурном и духовном отношении и являются традиционными военно-политическими антагонистами.
Немало усилий потрачено для того, чтобы обосновать чуждость великорусского этноса великому славянскому сообществу. Происхождение русских-великороссов искусственно сводится к финно-угорскому, монгольскому и тюркскому элементам. И те, и другие, несомненно, активно участвовали в перипетиях истории Государства Российского. Что ордынские выходцы, что старейшины финно-угорских племен веками пополняли «политический класс» средневековых русских княжеств, а затем и Русского централизованного государства. Вспомним, что летописные чудь и весь принимали самое активное участие в «призвании варягов». Первый из указанных племенных союзов затем отметился и в походах Вещего Олега на Киев и Царьград и во время грандиозной для своего времени реформы Владимира Святого по обустройству оборонительной линии в южном степном приграничье. Среди участников экспансии русов в «теплые моря» неизменно встречаются и представители столь часто упоминаемого М. Голденкова ростовского племени меря. Позднее карельские воины служили столь же верным мечом Новгородской республики на Севере, что и тюркоязычные «черные клобуки» в Южном Приднепровье. Плечо к плечу с русскими дружинниками веками сражаются упоминаемые «Словом о полку Игореве» былинные ковуи, ольберы и ревуги — некогда приведенные на Русь князем Мстиславом Владимировичем из кавказских предгорий адыгские народности.
Сколь-нибудь сведущий в истории автор не может не знать о заметном неславянском, а именно, балто-литовском, компоненте в этническом происхождении белорусского народа. Общеизвестно, что название одного из двух славянских союзов, некогда растворивших в себе балтов на землях современной Белоруссии, многие ученые возводят к персоне литовско-прусского божества Криве, весьма почитаемого и иными средневековыми племенами. Впрочем, относить кривичей только к пращурам современных белорусов во всех отношениях совершенно нелепо, ибо они имели, помимо полоцкой, свои псковско-изборскую и смоленскую «ветви» и вообще широко расселялись на огромном пространстве по территории будущей Российской Федерации вплоть до верховьев Волги и Белого озера. Не секрет, что этноним «русский» в латышском языке и по сию пору звучит именно как «кривич».
Таким образом, исторические судьбы тюрков, финнов, балтов и славян, скандинавов, адыгов и многих других этносов переплелись в одной государственной традиции в столь давние времена, когда еще и намеков не было на переход ее эстафеты княжескому дому московских Калитичей. При этом славянский компонент, (биологический, культурный, социально-политический) в процессе этногенеза древнерусской народности безусловно доминировал, что подтверждается и археологическими исследованиями, и летописными источниками. Одни славянские племенные союзы ассимилировали балтов, другие — финнов, третьи — балтов и финнов, чтобы потом быть поглощенными новыми волнами славянских же миграций или переселениями эпохи «собирания русских земель». Эксперименты современной науки доказали, что геном R1a абсолютно доминирует по всей Белоруссии, всей Украине и во всех наиболее населенных регионах Российской Федерации, а исследователи Елена и Олег Белановские обнаружили в генах великороссов монгольский «след» в пределах 2%, по ничтожности своей доли сопоставимый с показателями эпикантуса в генетической матрице поляков (1,5 %) и французов (0,5 %). Вполне обоснованно был сделан вывод о практически полном отсутствии вклад монголоидного населения в русский генофонд.
Истина заключается в том, что на деле не славянский компонент растворился в финно-угорском или балтском этническом пространстве, а ровно наоборот — воплотил в себя уступавшее ему в численности и социальной организации автохонное неславянское население Русской равнины. Публикация же на страницах «Мира и войны» подробных карт расселения средневековых финнов в границах областей современной Центральной России имеет такую же ценность в постижении сущности отечественной государственности, как сведения об ареоле обитания индейцев и эскимосов доколумбовой Америки, аборигенов Зеленого континента в исследовании политической истории США, Канады или Австралийского союза.
Еще одним вектором фальсфикации следует признать попытку обосновать непричастность российской государственности не только к славянскому миру, но и к истинной православной вере. На страницах издания русская митрополия времен ордынского владычества искусственно привязывается к причисляемому еретикам несторианскому учению, распространенному в среде кочевников средневековой Центральной Азии. Несмотря на то, что несториане не были сколь-нибудь значительно представлены на Руси, и русские могли пересекаться с ними преимущественно в монгольских пределах, Голденков сотоварищи провозглашает еретиков наставниками русского Православия. Главным «доводом» в пользу своего антинаучного тезиса автор называет якобы имевшее место подчинение церковной организации русских княжеств сарайским епископам, которыми будто бы могли быть последователи несторианства.
Приведенный тезис не выдерживает критики по следующим основаниям: во-первых, иноверцы не имеют возможности занимать богослужебные чины в чуждых для них конфессиях. Во-вторых, Православие и несторианство никогда не сливались в одно вероучение. В-третьих, православной епископской епархии в столице Волжской Орды в период популярности среди монгольской правящей верхушки несторианских религиозных воззрений не существовало.
На самом деле, к несторианству ученые причисляют отнюдь не Бату-хана, как пишет М. Голденков, а его сына Сартака и двоюродного брата Мункэ. Причем, как обосновал еще в 1960-е годы Л. Гумилев, к «католикам и православным Сартак не благоволил, исключая своего друга Александра Невского». То есть, отношения ордынского хана-несторианина и его русского православного вассала мало отличались от приязни православного врага Москвы Константина Острожского и его католических литовских и польских покровителей. Точно также фаворитизм Ивана Калиты при хане Узбеке не привел к изменению православных канонов в угоду исламу — веротерпимость чингизидов была неотъемлемой чертой их общей идеологической стратегии.
Даже если бы влияние несториан на потомков Бату и сохранилось, русские митрополиты, поставленные константинопольскими патриархами, на подчинение находившемуся под их собственной юрисдикцией сарайскому епископу в принципе никогда бы не пошли, несмотря на текущую политическую конъюнктуру.
На церковные отношения на Руси несторианство не имело возможности оказать существенного влияния, поскольку его духовные центры после суверенизации бывших улусов Монгольской империи оказались за пределами Синей (Золотой) Орды, а именно — во владениях персидских Хулагидов. Уже в 1256 г. Синяя (Золотая) Орда принимает мусульманство, причем основанная пятью годами позднее сарайская епархия, которой Голденков самостийно задним числом подчинил митрополита Киевского и всея Руси, не имела возможности пребывать в ведении епископа несторианской веры и по субъективным причинам, ибо Берке-хан развязал к тому времени войну против покровительствовавшей несторианам хулагидской династии. На самом деле сарайская епископия была образована иждивением митрополита Киевского Кирилла и великого князя Александра Невского уже после низвержения несториан из ордынской столицы, а с 1454 г. благополучно имела местом своего пребывания Крутицы в ближайших окрестностях тогдашней Москвы.
Таким образом, близкие контакты личного и политического характера между русскими и ордынскими властителями православной и несторианской традиций никак не свидетельствуют о главенстве еретического учения над русской церковью и мировоззрением жителей Руси. Тем более нет никаких оснований усматривать какое-либо воздействие несторианства на политику и духовное развитие набирающего силу Московского государства в период 15-16 столетий, когда это учение превратилось в экзотику для богословов и окончательно растеряло приверженцев среди номадов Великой Степи.
Помимо раскола духовного «русского мира» как связующего идейного ядра великороссов, украинцев-малороссов и белорусов, автор закладывает идеологическую мину и под единство ментального пространства непосредственно Российской Федерации — не случайно, феодальные вольницы средневековых Пскова и Новгорода, наряду с Великим княжеством Литовским отнесены к якобы истинно «русским» государствам, в чем отказано великому княжеству Владимирскому и Московскому, описанному как Вавилон азиатчины и восточного деспотизма.
Чтобы опровергнуть построенный на песке пропагандистский постулат, достаточно, даже не ссылаясь на труды маститых ученых мужей, просто заглянуть в тексты древнерусских былин, сохранившихся до XIX столетия исключительно в великороссийских губерниях: Русь в них не разделяется на отдельные обособленные части, пять столетий феодальной раздробленности не поколебали образа единого политического центра в лице условного «стольного Киева». При этом былинное отечество всегда именуется христианской, православной, святорусской, светлорусской, святой Русью. Только одна строфа из любой русской былины не оставляет камня на камне от целых томов демагогических измышлений о «угро-финских истоках» России или «несторианской московитской орде».
Мистификация личности Константина Острожского
Не менее тенденциозен подход авторов «Мира и войны» к рассмотрению русско-литовских войн 15-начала 16 столетий. Ни словом не упомянуто об их глубинных предпосылках и имевшихся результатах, а характер и ход событий, несмотря на приводимые подробности, передан в весьма вольной интерпретации.
Образ одного из наиболее известных участников событий — князя Константина Острожского, коего М. Голденков провозглашает «белорусской Жанной д'Арк», на страницах книги явно не полон, а значение и масштаб его деятельности серьезно преувеличены и искажены. Детально описан исключительно триумф полководца в Оршанской битве, которым продолжают упиваться современные белорусские националисты. Автор только бегло упомянул многие другие важные для постижения истории Великой и Белой Руси эпизоды — пленение князя в славном для русского оружия сражении на реке Ведрошь в 1505 г., принесенную под поручительство митрополита Симона присягу великому князю Василию III, скорую измену мнимого «радетеля Православия» данному обету, фиаско военачальника под Опочкой осенью 1517 г., где он бросил всю артиллерию и обоз русским воеводам.
Характерно, что современные белорусские сочинители не нашел места для отражения того очевидного факта, что Острожского разгромил на Ведроши в 1505 г. отнюдь не Юрий Захарьин, в чьем ведении был только русский передовой полк, а ни кто иной, как Даниил Васильевич Щеня, по одной династической линии потомок Дмитрия Донского, а по другой, природный Гедеминович, имевший не меньше оснований почитаться «литвином», нежели герой голденковского «Мира и войны». Род Острожского, весьма условно относимый к одной из ветвей Рюриковичей, происходил не из Белой Руси, а с Волыни, получив относительную известность только в самом конце 14 столетия. Куда более родовитые и влиятельные элитарии Литовско-русского княжества, как Рюриковичи, так и Гедеминовичи — Мстиславские, Бельские, Воротынские, Оболенские, Глинские, Мосальские, Трубецкие и многие другие (всего более 150 литовских выходцев из 200 всех знатных княжеских фамилий, служивших московскому престолу во второй половине 15 столетия) вместе со своими служилыми людьми, уделами и волостями сделали совершенно осмысленный выбор в пользу Православия и российской государственности.
Причем, как справедливо отмечено российским автором Максимом Зарезиным, если бы князья Западной Руси исходили из меркантильных соображений, то чаша весов, скорее всего, качнулась в сторону Литвы. По его мнению, верность Православной церкви и осознание того, что Москва по праву претендует на роль собирателя русских земель, являлись главными причинами, побуждавшими западнорусских князей искать покровительства московского государя.
Переход из подданства Литве, державшейся за феодальную анархию, под руку самодержавной Москвы означал для православных князей, бояр и их служилой братии несомненную потерю многих льгот и привилегий (выделено нами - Авт.). То есть, идейный выбор для большинства социально близких Острожскму воинов, воевод и князей оказался важнее собственной феодальной вольницы, немыслимой при суровых нравах тогдашнего московского двора. Бывали и исключения, вроде истории с бесконечными авантюрами Михаила Глинского, но большинство удельных владетелей осознавало, что право «феодальных отъездов» уходит в прошлое и обратной дороги у них, вероятнее всего, не будет. Согласно духу того времени именно идейно-политическая позиция аристократических верхов отражала социальный запрос западнорусского общества на воссоединение «русского мира» под сенью единственной силы в Восточной Европе, способной на это, — Русского централизованного государства.
Крайне натянутым выгладит сравнение Острожского с Жанной д,Арк, а также объявление князя «спасителем белорусов». О существовании белорусского этноса князь Константин, понятное дело, не подозревал, поскольку, как признает и сам М. Голденков, таковой зародился ближе к концу 16 столетия. На общую неблаговидную судьбу Великого княжества Литовского ратные способности военачальника также принципиально не повлияли, поскольку оно сошло с политической арены по более глубоким и многосторонним причинам, нежели наличие либо отсутствие у правителей государства сведущих в ратном ремесле вассалов. Князь, в отличие от «орлеанской девы», не выдвигал идейной и политической программы и не мог почитать ее жизненный путь за пример для собственного подражания из-за сословных и религиозных убеждений, даже если бы и слышал что-либо о подвиге Жанны во славу французской короны.
На роль «православной Жанны д,Арк», если такое сравнение уместно, гораздо больше подошла бы великая княгиня Литовская и Русская, некоронованная королева Польши Елена Ивановна. Дочь московского государя Ивана III, оказавшись выдана замуж за великого литовского князя Александра во исполнение геополитичеких замыслов своего отца, многие годы мужественно несла свой мученический крест в окружении морального террора униатов и бернадинцев. Именно она в течение 18-ти лет оставалась подлинным заступником православия в западнорусских землях, приняв в расцвете сил погибель от рук польских латинян. Судьба заброшенной на чужбину стойкой русской женщины вызывает гораздо больше сопереживания и признания, нежели участь закаленных во многих битвах воителей, способных поднять против латинян тысячи сабель, если бы долг православного человека не был ими разменян на королевские почести и сребролюбие.
Будучи отменным воином и талантливым полководцем Острожский оказался политическим слепцом, не сумев уяснить смысл тектонических сдвигов в политическом и идеологическом ландшафте Восточной Европы. Точно так же, как сознание наших современников оказалось опутано сетями псевдоидентичностей — «литвинской», «великоукрской» и иных, духовный мир князя был наполнен мифологией хотя и вполне реальной, но уходящей в прошлое и отжившей свой век эпохи. Великую схватку между «русским» и «латинским» мирами Острожский принимал за обычную феодальную войну повздоривших сюзеренов, что и подвигало его раз за разом исполнять свой вассальный долг перед великими князьями Литвы. Между тем, владетели Вильно, по прежнему титулуясь «русскими», но ориентируясь на Варшаву и Ватикан, все дальше и прочнее обрывали связь с подлинным древнерусским наследием, лишаясь тем самым какого-либо политического будущего.
Впрочем, моральный облик осыпанного милостями католических королей средневекового воителя наверняка близок современным идейным перевертышам, готовым по мере сил отрабатывать содержание зарубежных финансовых грантов.
Спекуляции на проблемах русско-литовских отношений начала XVI cтолетия
Тяжелый удар по пропагандисткой подделке Голденкова наносит тот факт, что Оршанское сражение не нашло отражение в народной памяти белорусов или литовцев с поляками — в исторических песнях, фольклорных преданиях, героическом эпосе. Эпохальные битвы всех времен и народов ложились в основу устной или письменной традиции, цементируя ментальный стержень будущей политической нации. Победа литовско-польского войска над русскими под Оршей осталась не воспета ее современниками и их потомками; не было создано ничего, что могло бы сравниться с «Песней о неистовом Роланде», сказанием об Эдигее, или «Задонщиной». Более того, белорусский национальный героический эпос не известен науке, а выдаваемые иногда за него литовские образцы предельно полонизированы и выполнены на латинском языке, повествуя исключительно о событиях Грюнвальдской битвы (поэма «Прусская война») или же перипетиях походов Стефана Батория.
Период, длинной в полтора столетия, охвативший эскалацию литовско-русского противоборства, совершенно исключен из словесной и письменной литовско-польской культуры, которую ныне возводят на пьедестал национал-радикалы современной Белоруссии. Что касается Оршанской победы и ее последствий, то и здесь Голденков по привычке приводит лишь только те подробности, которые отвечают поддерживаемому его стараниями антироссийскому и антирусскому мифу. Так, обходится стороной тот очевидный факт, что поражение войска Челяднина в 1514 г. не повлекло за собой стратегической катастрофы для русских войск: ключ-город Смоленск остался за Василием III, как и все другие города и крепости Смоленской земли с населением порядка 100 тысяч человек — в войнах европейских государей того времени порой грандиозным успехом почитались куда как более скромные по размаху результаты. О возврате Литве недавних территориальных потерь — Северской земли и «верховских княжеств» — на мирных переговорах речь вообще не велась. В свете чего совершенно абсурдным выглядит попытка Голденкова представить итоги событий 1512-1522 гг. как некую «ничью с легким перевесом в пользу ВКЛ» : в активе у литовцев осталась одна одержанная при помощи польской тяжелой конницы и наемной немецкой пехоты крупная победа. Она не дала развить русским дальнейший успех, но и не позволила Вильно в корне переломить ситуацию и восстановить довоенный статус-кво.
Помимо утраты стратегических территорий, оказался подорван и кадровый ресурс литовской стороны для продолжения войны: в поражении под Опочкой Острожский потерял немногим меньше воинов, нежели русские в Оршанском сражении. Со своей стороны «московиты» и после Орши не отказались от прежней стратегии: походов, осад крупных городов и глубоких рейдов во вражеские земли, впервые достигнув при этом окрестностей Вильно. Избежать полного разгрома литовцам в этот раз, как и всегда, помогли, скорее не таланты своих военных вождей, а прямая помощь польской короны, немецких ландскнехтов, а также вторжение на Русь крымских татар — по логике Голденкова будто бы прямых сородичей и союзников «московитской орды».
Любопытно, что всячески смакуя многонациональный состав русского войска, которое на страницах книги называется не иначе как «московско-несторианско-ордынским», М. Голденков не счел нужным указать на национальную принадлежность осадной армии Острожского под той же Опочкой. Как свидетельствуют источники, из-под стен крепости осенью 1517 г. вместе со своим предводителем ударились в бегство остатки целого «мини-НАТО»: «многих земель люди — чехи, ляхи, угрове, литва и немцы».
Вполне сознательно пренебрегая ключевыми для понимания проблем военной истории Руси и Литвы аспектами, М. Голденков прибегает к приему натянутых аналогий с событиями совершенно иных эпох, вроде пересказа исторического анекдота про подоплеку замены маршала К. Рокоссовского (ненавязчиво отнесенного к тем же мифическим «литвинам») на маршала Г. Жукова на посту командующего 1-м Белорусским фронтом осенью 1944 года, когда, по мнению автора, судьба Берлина якобы «была уже решена».
Описывая ВКЛ и Русское централизованное государство как непримиримых врагов, представлявших будто бы так называемые «европейский славянский» и «ордынский миры», творческий коллектив во главе с М. Голденковым обходит стороной очевидные примеры не только размежевания, но и близости западнорусской и северо-восточно-русской политических и культурных традиций: спустя двадцать-тридцать лет после оршанских событий юный Иван IV (урожденный «литвин» по матери) прекрасно без переводчика понимает речь виленских послов, русские воины не видят разницы между освобожденными из казанской или крымской неволи «литовскими» и московскими полоняниками, при дворе Грозного бывшие удельные княжата не горят желанием возобновлять затяжной конфликт с Литвой, а в Вильно влиятельные магнаты стоят за избрание московского самодержца королем вновь образованной Речи Посполитой. Невозможно представить, чтобы некий ордынский выходец-Чингизид стал бы рассматриваться Боярской Думой или же шляхтетским Сеймом в качестве кандидата на великокняжеский престол.
Любопытно восприятие средневековой Литвы в русских былинах — здесь соседняя страна именуется державой «хороброй, некрещеной, поганой», царством Литвинским. Очевидно упоминание о «поганости» соседей относится к периоду господства в Литовском княжестве языческой религии. Позднее образ «княжества Политовского» частично сливается с образом католической Польши, именуемого сказителями как «королевство Ляховинское». Отношение к нему двоякое: несмотря на периодически возникающие обоюдные конфликты именно сюда направляются посольства с целью сватовства невесты для «князя Владимира», в чем можно усмотреть аллюзию на женитьбу сына Дмитрия Донского князя Василия на княжне Софье Витовтовне или же на брак Владимира Серпуховского с дочерью правителя Литовско-русского государства Еленой Ольгердовной.
В последующем между Западной и Северо-Восточной Русью углубляется ментальный раскол: наиболее деятельная и идейная часть военно-политической элиты ВКЛ, некогда своими мечами добывавшая победы воинственным Ольгерду и Витовту, под нараставшим гнетом «латинства» в конечном итоге приняла сторону московских государей, внеся неоценимый вклад в укрепление могущества Московской Руси. Оставшиеся князья, бояре, дружинники — слабые духом, падкие на наживу, смиряются с патронажем католических кураторов, неизбежно теряют былой пассионарный стержень, перерождаются из доблестных витязей в шляхтичей, в сателлитов польской магнатерии. Именно прозелитизм части феодальной знати Великого княжества литовского привел, как известно, к краху его государственности, идеологическому подчинению Западу, превращению Белой Руси в захолустье Речи Посполитой. Такая же участь ожидает в наши дни новоявленных «еврооптимистов» и поборников «атлантической интеграции» в республиках бывшего СССР.
Подробное рассмотрение содержания тенденциозной и основанной на фальсификациях работы М. Голденкова позволяет признать ее типичным пропагандистским продуктом информационно-психологического воздействия, по своей фактуре и методическим приемам мало отличимого от образцов геббельсовской пропаганды.
Появление и распространение подобных публикаций в российском информационном пространстве позволяет заключить, что до настоящего времени не сформирована необходимая методологическая и нормативно-правовая основа, позволяющая государственному управлению эффективно реагировать на попытки информационно-пропагандистского воздействия на ментально-духовную сферу общества. Сотрудничество с научным сообществом, экспертными кругами, патриотическими объединениями России и Белоруссии представляется безусловным приоритетом противодействия угрозам информационно-психологического воздействия против России и «русского мира».
