На сегодняшний день Ленинградская блокада описана по множеству параметров — военным, медицинским, психологически-эмоциональным, научным… Исследования продолжаются — рассекречиваются архивные документы, выходят книги, в общественном обороте появляются новые исторические факты. Но есть одна форма описания великой трагедии на Неве, которую не принимают ни ум, ни сердце ленинградцев-петербуржцев. Это — мифологическая и баечная.
Говорят, в Санкт-Петербурге для предоставления государственного гранта на издание книги, ее текст пропускают через специальную программу для обнаружения обсценной лексики. Нашелся мат — книгу снимают. Логично! А как обстоят дела с программой по исторической болтовне? Какой искусственный интеллект выловит абсурдные утверждения или лукавые намеки в псевдоисторических книгах. Пока, увы, никакой! Болтай, сколько хочешь и о чем хочешь. И лежит на книжных прилавках города «книжный винегрет» на блокадную, простите, тему, который вызывает у коренных ленинградцев оторопь и недоумение.
Со времен перестроечного «Огонька» в либеральных кругах повелось рассказывать о блокаде Ленинграда как о некоем масштабном недоразумении, в котором в первую очередь виноваты Сталин, Жданов и их приспешники. Немцы как бы вообще ни при чем: выполняли приказы фюрера.
Бывший главный редактор «Огонька» Виталий Коротич давно сменил Америку на Украину и уже много лет находится на заслуженном враньем и подлостью отдыхе, но нарратив описания ленинградской блокады, введенный при нем, сохранился. Модель простая: А. Жданов — сатрап и трус, лежавший в бункере в обнимку с бутылкой коньяка, ел ананасы, икру и лишь изредка поднимался с кровати, чтобы по совету врачей стряхнуть жирок на подземном теннисном корте, навестить персональную корову, пасущуюся на заднем дворе Смольного, и расстрелять тройку поваров, подавших к столу холодные пирожки. Еще он готовился в случае захвата города сбежать на самолете с Дворцовой площади. Чушь? Чушь! Миф и сплетня! Но доходчиво, и даже где-то трагически красиво!
Самый завалящий либерал обязательно лягнет Жданова, рассуждая о ленинградской блокаде.
В чем опасность легенд, мифов и сплетен на исторические темы? Молодежь не спешит изучать историю — достаточно «убедительных» примеров, поражающих воображение.
Слухи, домыслы и байки из курилок, прошедшие через книги и фильмы, становятся «историческим фактом». На них начинают ссылаться школьники, студенты и последующие поколения исследователей блокадной темы.
Вот, доктор филологических наук Евгений Водолазкин в своем эссе «Филологи в блокаду», напечатанном в «Независимой газете» и помещенном в недавно вышедшей книге «Инструмент языка», вспоминает разговоры в курилке Пушкинского дома и выдает картину блокады Ленинграда в духе коротичевского «Огонька».
По Невскому проспекту, предчувствуя пожар на Бадаевских складах, маршируют в сторону Торгового порта полчища крыс, быстро смекнувшие, что человеческой власти в городе не стало, и теперь они, крысы, хозяева Северной столицы. Автор, правда, замечает, что случай с крысами на Невском проспекте документально не подтвержден, более того, старики из курилки сей факт ставили под сомнение (на фига крысам шуршать в Торговый порт по Невскому проспекту — это как в Москву через Владивосток), но доктору филологических наук этот миф нравится. Он пишет: «В сущности, мне было жаль расставаться с легендой о крысином марше. В глубине души я до сих пор допускаю, что на Невский крысы заглянули намеренно. Может быть, они указывали городским властям на фатальную неподготовленность города к блокаде, потому что людей к тому времени уже не слушали».
Вот я, простите, думаю: Евгений Водолазкин, (чье творчество мне, признаюсь, не особенно близко), птица какого жанра: фантаст, турбореалист, сочинитель баллад-мифов-исторических сказок или твердый неочемист, для которого главное — язык как инструмент, как способ поговорить на любую тему?
Например, на тему страданий фашистских солдат от неудобств жизни на грязных просторах России во Второй мировой войне, описанных в военно-любовной повести «Лучшие друзья».
Но боюсь, жанровые предпочтения автора, осыпанного статусными литературными наградами — «Нацбеста», «Большой книги» и «Ясной поляны» на примере «Лучших друзей» искать бессмысленно. Это произведение внежанровое, своего рода либеральный взнос и благодарность за теплый прием в Германии, куда господин Водолазкин, закончив Львовский университет и несколько лет поработавший в Пушкинском доме, отправился по приглашению немецкой стороны на стажировку в области «древнерусских рукописей». И там, надо думать, проникся глубоким состраданием к немецкой молодежи, воевавшей на Восточном фронте. Но как отмечала критика, «Трех товарищей» не получилось, а получилась вещь постыдная. Поэтому, вернемся в курилку Пушкинского дома, он же Институт русской литературы Академии наук РФ (не путать с Музеем-квартирой А. Пушкина на Мойке,12), где писатель собирал сведения о ленинградской блокаде.
Так вот, по мнению Водолазкина, в Пушкинском доме во время блокады шла крысиная возня. Водолазкин ссылается на «Воспоминания» уважаемого Дмитрия Сергеевича Лихачева, в которых академик: «...рассказывает о Пушкинском Доме, об умиравших один за другим литературоведах, о дирекции, объедавшейся за закрытыми дверями и торговавшей институтской квотой на эвакуацию. Этот Дом был лишь маленькой моделью города, пожираемого блокадой. Города с нечеловечески страдающими людьми. С Андреем Александровичем Ждановым во главе, получавшим спецрейсами ананасы. Сохранявшим силы для своего главного литературоведческого труда, опубликованного в 1946 году».
Коротич потирает руки! Жива традиция! Жданов жрал ананасы и накапливал силы для травли Ахматовой, Зощенко и журнала «Звезда». Я бы добавил для полноты картины: при этом он цинично лишил М. Зощенко и А. Ахматову возможности участвовать в героической обороне города — отправил их самолетами в эвакуацию; ну, форменный подлец и перестраховщик!
Достается и морячкам с подводных лодок, которые кинули силовой кабель в здание Пушкинского дома, чтобы литературоведы были с электричеством. Это еще те пеньки в бескозырках — съели в новогоднюю ночь 1942 года сноп пшеницы из фондов писателя Некрасова, подаренный поэту крестьянами Карабихи. Но предварительно согласовали с Москвой акт съедения. Якобы Москва ответила короткой телеграммой: «Валяйте, ребята!». Ну согласитесь: звучит прикольно! Парад крыс на Невском, ананасы в бункере Жданова, морячки под звон курантов жуют пшеницу из Некрасовского фонда, дирекция Пушкинского дома объедается за закрытыми дверьми супами с подводной лодки, и торгует квотами на эвакуацию. Зачем изучать историю? Вот, что достаточно знать о блокаде Ленинграда по версии писателя Водолазкина.
Если вспомнить, что литература — одна из форм самосознания народа, а народ отличается от толпы знанием собственной истории, то отчетливо видна цель наших врагов в условиях гибридной войны: создать (в первую очередь у молодежи) негативное впечатление от истории собственной страны.
При этом развенчать все достижения предков, с издевкой высказаться о прошлом, сделать «из героев былых времен» образы карикатурные и отталкивающие. Собственно говоря, на данном этапе это удалось — панические людские ручейки в Ларс, Улан-Батор и Ереван — тому подтверждение. Значит, может литература изменить отношение к собственной стране? Еще как!
Осилить «Блокадную книгу» Адамовича и Гранина не каждому по плечу, а пересказать какую-нибудь байку — легко!
Почтенного возраста петербурженка с высшим образованием атаковала меня вопросами на одной из встреч в «Книжной лавке писателей»: «Вы разве не знаете, что немцы пытались завезти в блокадный Ленинград отравленные мандарины для детских новогодних елок? Об этом фильм «Ладога» Валерия Тодоровского. Немцы сделали специальный морозоустойчивый яд и тайно обрызгали ящики с мандаринами, которые везли в Ленинград к Новому году».
Ну зачем, спрошу я, этот миф, эта развесистая клюква про отравленные мандарины? Разве что, только для того, чтобы актеру Серебрякову сыграть роль очередного негодяя-энкавэдэшника. Который пьет водку, кусает фантастической длины бутерброды с красной рыбой и бьет до крови исхудавших шоферов, чтобы узнать, кто в автоколонне предатель… Бис! Браво! Больше сказать о «Дороге жизни» современному кинематографу нечего. Чушь, высосанная из пальцев сценаристов и снятая на государственные деньги!
Как и миф о поджоге Бадаевских складов ленинградскими милиционерами в синих гимнастерках.
Оказывается, не немецкие бомбы 8 сентября 1941 года лишили горожан значительных запасов продовольствия, а… собственные милиционеры с канистрами. Это объясняет читателям другой большой специалист по Ленинградской блокаде, доктор исторических наук Андрей Буровский.
Сбежавший, по его собственным словам, из Красноярска. Зачем нашим милиционерам сжигать склады? — спросите вы. А для «приколу», чтоб всем хуже было. Ага. Об этом Андрей Буровский пишет в своей книге «Столица на костях. Величие и проклятие Петербурга», которая продается в центре города — в Доме книги.
По мнению того же ученого, блокады вообще не было! Ну, поначалу были маленькие трудности со снабжением, которые вылились в большие в результате сталинско-ждановского ротозейства. Красноярский ученый, перебравшись в Петербург, на месте быстро разобрался в ситуации:
«Какая блокада, если был путь через Ладогу и возможность снабжать город самолетами!».
Андрей Буровский приводит в пример воздушный мост, по которому сотни американских и британских транспортных самолетов 300 дней и ночей снабжали Западный Берлин во времена политического кризиса 1949 года, когда Сталин, усмотрев в действиях бывших союзников нарушение Потсдамских договоренностей, блокировал сухопутные и речные транспортные связи Западного оккупационного сектора.
Сравнил, как говорят в народе, одно место с пальцем — опекаемую США и Англией Германию 1949-го и ленинградскую блокаду 1941-1943. (Это о Буровском, не о Сталине).
Далее доктор исторических наук выпекает еще один миф: хлеб в блокадном Ленинграде был на вес золота в буквальном смысле. Даешь двести граммов золота — получаешь двести граммов хлеба! Даешь восемьсот граммов золотых колец и украшений — получаешь буханку черного.
К сведению: все спекулятивные цены черного рынка ежедневно фиксировались органами НКВД, сводились в месячные отчеты и в настоящее время преданы публичной огласке во множестве книг, посвященных блокаде. Соотношений, выдуманных господином Буровским, и близко не было. Для сравнения можно заглянуть в упомянутые «Воспоминания» Д.С. Лихачева, с. 330: «...Бабушка выменяла на золотой браслет 3 килограмма сливочного масла и один килограмм дала нам украдкой от дедушки...» (Эта запись сделана супругой Д. С. Лихачева Зинаидой. — Д.К.).
Почему бы членам Союза писателей Санкт-Петербурга, к которому принадлежат Водолазкин и Буровский, прежде чем нести эту «пургу», не заглянуть в книги, стоящие в открытом доступе на книжных полках в том же «Доме книги», на соседнем стеллаже?
Узнать, сколько стоил в разные времена блокады хлеб на черном рынке, масло, крупа, папиросы, жмых и т. д. Когда в эвакуацию чуть ли не сгоняли, а когда она была в «дефиците». Или нырнуть в Интернет — все доступно в два клика.
Или вот рекомендую — интереснейшая книга: «Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов. — Москва: Эксмо: Яуза, 2023. — 608 с. (Автор-составитель Давид В. М.)
Эту книгу я купил на Петербургском книжном салоне и запоем, как детективный роман, читал несколько дней. Щипало глаза. Сбивалось дыхание. Сидел, уставившись в светлеющее белой ночью окно, соотнося прочитанное с услышанным в юности от родителей, прошедших блокадный путь от сентябрьского звонка до громов победного салюта в январе 1944-го. Сравнивал с уже прочитанными дневниками, выпущенными «Музеем блокады и обороны Ленинграда», с рукописным архивом воспоминаний воинов-железнодорожников, который обрабатывал. Все сходилось по ощущениям и известным историческим фактам!
Дневники — это не мемуары с косметикой сегодняшнего дня, не хохмы в курилке, это кинокамеры, фиксирующие жизни конкретных людей здесь и сейчас. Сотня дневников дает панораму жизни.
Как сказано в предисловии, «Дневниковые записи дополнены документами и газетными публикациями того «смертного времени», позволяя читателю увидеть повседневную жизнь, а точнее выживание осажденного города изнутри, узнать радости и горести его жителей, понять, как им удалось отстоять Ленинград».
В книге — фрагменты жизни двух десятков персонажей, скрытых за инициалами. От начала войны до ее завершения в мае 1945 года. Детали временами страшные, глубоко интимные, веселые и грустные, бодрящие и унылые.
Авторы дневников — директор завода, инженеры, рабочие, школьницы, студентка, домохозяйка, главврач поликлиники, служащий горкома, работник железной дороги, сотрудник радиоузла, преподаватель музыкальной школы, контролер по учету и выдаче продовольственных карточек.
И ты следишь за их судьбами и торопливо переворачиваешь страницы — что с ними будет дальше? Когда оборвется рассказ семнадцатилетнего паренька, ушедшего из семьи, чтобы облегчить родителям жизнь, в военно-морское училище, но не выдержавшего флотских строгостей и написавшего рапорт об отчислении. Хочется крикнуть: «Что ты делаешь, дурачок! Тут хоть какая-то, но еда!», но он уже получает увольнительные документы и выходит за ворота Адмиралтейства в зимний голодный город. Все! Дневник обрывается.
Или дневник прохиндеистого инженера, все мысли которого крутятся вокруг одного — уволят жену Таню с хлебного места или оставят? Будет она приносить домой куски или придется всеми правдами и неправдами намыливаться из города?
С особым интересом читал выдержки из дневника друга и сослуживца моего отца, подписанный инициалами «А.А.» — Александра Ивановича Августынюка, работавшего на Финляндском отделении Октябрьской железной дороги. После войны он написал несколько книг, в том числе книгу о строительстве и работе «Дороги победы», соединивший Ленинград после прорыва блокады с Большой землей. (Мне удалось сделать сценарии к двум фильмам об этой уникальной операции — документальный (2005 г.) и художественный (2019 г.) — «Коридор бессмертия»).
Вот в дневниках зазеленел май 1942 года. Самое тяжкое — позади. А.А. записывает: «...Я поправился, питаюсь хорошо, конечно, по нашим ленинградским меркам. Основная масса населения живет на недостаточном, но все же регулярно выдаваемом пайке, который к тому же, конечно же, во много раз лучше зимнего... <...> Весь Ленинград силами населения очищен от льда, нечистот и грязи, таким образом, угроза эпидемий миновала. Геройский народ — ленинградцы...».
Служащий А. Е. записывает: «Во мне зародилась какая-то неистовая жажда жить. Готов работать без сна, готов разрыть горы, но только бы скорее победить. <...> С питанием стало получше. В ход идут крапива, лопух, листья разных трав. Скоро должна появиться огородная зелень».
Во всех без исключения дневниковых записях на первом месте — еда, дрова и вода: сколько и чего дают по карточкам, что и как удалось добыть, что обещают и о чем говорят... Но есть и о высоком.
Вот светлый паренек двадцати семи лет — Б.Б., пишущий стихи, много читающий — он комиссован на полгода по ранению, обратно на завод не берут, деньги есть (выдало государство!), но болтаться без дела тяжело. Он обустраивает свою разбитую войной комнатку, покупает в блокадном городе на двести рублей книг (это стоимость пачки табака, ставшего дефицитным) и за восемьсот — приличное пальто, под цвет брюк — пиджак за 150 руб. («Читаю Барбюса «Огонь», стихи французских лириков и Багрицкого»). Слушает в заводском клубе А. Прокофьева, захаживает в «Книжную лавку писателей». Дает денег сестре, потерявшей мужа, кормит мать, работающую в пригороде лесником, собирает и заготавливает грибы, следит за огородом и рвется на фронт... Знакомится с восемнадцатилетней «светлой мыслями» девушкой, идеализирует ее, но вскоре обнаруживает, что у девушки есть кавалер — старшина воинской части, стоящей в соседнем пригородном поселке, который содержит девушку и имеет на нее серьезные виды. Б.Б. глубоко переживает вскрывшийся обман. «Через несколько дней установится моя дальнейшая судьба. Армия или завод. Пока спокойно живу ожиданием. Все равно — что будет, то будет. От судьбы не уйдешь». Он уходит на фронт и дневник заканчивается. И рвется сердце узнать, что стало с ним, как сложилась его судьба, стал ли поэтом, вернулся ли с войны?
В дневниках — реальная жизнь блокадного Ленинграда без корректировок из сегодняшнего времени. И рефреном звучат желания истребить всех немцев поголовно за зверства на нашей земле, и хвала Сталину после прорыва блокады. Из дневника, как и из песни, слово не выкинешь…
...Давно установлено, что никакого теннисного корта под Смольным никогда не было, Дворцовую площадь под аэродром, чтобы сбежать из города, никто не готовил (не собирались ронять Александрийский столп в специально вырытую канавку и не спиливали деревья в соседнем Александровском саду, да и сама подготовка к бегству коммунистической верхушки города не находит подтверждения ни в каких архивах. К кому бежать? К товарищу Сталину на ковер? Или к гостеприимному Маннергейму в Финляндию?
Стояли насмерть! Все! Кроме предателей, которые случаются в каждом народе. Но это совсем другая история.
Дмитрий Каралис, писатель, член Международной Ассоциации блокадников города-героя Ленинграда, потомок жителя блокадного Ленинграда.
Дмитрий Каралис
