Тому, кто это придумал, надо дать орден (Александр Запольскис).
Вот уже месяц как французские фермеры блокируют магистрали кучами навоза и массово жгут покрышки. Несмотря на достаточно бравые рапорты Еврокомиссии, ответные российские продовольственные санкции оказались гораздо более болезненными. На первый взгляд, ситуация выглядит парадоксальной, если вспомнить, что доля России в общем французском экспорте занимает всего-навсего 1,8%, из них на продовольственные товары и сельскохозяйственное сырье приходится лишь 0,15%. Хотя за первый квартал 2015 года он и сократился на пятую часть, в общей картине французской экономики все это не должно бы было вызвать столь бурных последствий. По крайней мере, на взгляд Еврокомиссии. Не должно было, но вызвало. Почему? И почему свой ответный удар Россия нацелила именно в сельское хозяйство Европы, а не, скажем, автомобильный сектор?
Правило стратегии гласит: бить надо там, где противник не ждет и где он слабее всего. Только так максимальный успех достигается минимальным приложением сил. Как ни странно, наиболее уязвимой точкой Евросоюза является не газ, не нефть и не автомобили, и не остальная промышленность, а именно его сельское хозяйство. Формально в общеевропейском ВВП оно составляет всего 2,3%, но это очень важные для ЕС «два процента». Точнее будет сказать, что вся Европа опирается на промышленность Германии и сельское хозяйство Франции, т.к. у них доля этого сектора в национальной экономике отличается принципиально (0,5−1,2% и 2,4% соответственно). Собственно, еще создавая Союз угля и стали (с которого принято начинать отсчет истории ЕС), Франция поддержала германскую промышленную экспансию в обмен на немецкую поддержку экспансии французского сельского хозяйства. С тех пор там ничего принципиально не изменилось.
Сельское хозяйство в Европе всегда имело две ключевые составляющие: несмотря на более теплый, чем у нас, климат, оно оставалось чрезвычайно зависимым от погоды и всегда играло значительную социальную роль. Так как еще с конца 50-х годов ХХ века в формировании общей политики в сельском хозяйстве ключевое место занимали французские взгляды, а они еще со времен Наполеона имели ярко выраженный социальный уклон, то и общий результат получился почти социалистическим.
В 1951 году министром сельского хозяйства Франции Пьером Пфлимленом была выдвинута идея так называемой Общей сельскохозяйственной политики (ОСП). В шести будущих странах ЕС сельское хозяйство обеспечивало 12% ВВП и давало не менее трети рабочих мест, так что идея введения общих правил игры казалась достаточно важной. Французы для аграрного сектора предлагали примерно то же, что немцы для промышленности: наднациональное регулирование производства и торговли с последующим созданием общего рынка продовольствия. Им противостоял значительно более мягкий британский вариант, сводившийся лишь к межправительственным соглашениям и сближению национальных аграрных политик. В конечном итоге победил компромиссный вариант голландцев. От французов они взяли идею общего рынка, но дополнили ее понятием национальной специализации и повышением эффективности аграрного сектора в целом.
Теоретически цели ОСП включали пять основных пунктов: 1) повышение производительности сельского хозяйства на основе технического прогресса и рационализации производства; 2) обеспечение достойного уровня жизни занятых в отрасли; 3) стабилизация сельскохозяйственных рынков; 4) достижение продовольственной самообеспеченности; 5) поддержание разумных потребительских цен на продовольствие. Но на практике вторая, третья и четвертая цели оказались на много важнее первой и пятой. В конечном счете все свелось к трем китам: к формированию единых целевых цен; к введению лимитов на предельный объем производства для каждой страны и каждого вида продукции; и к созданию общих дотационных фондов ЕС, отвечающих за прямое субсидирование производства.
К началу 1990-х эта система охватила 85% сельского хозяйства ЕС. Поначалу казалось, что она достигла успеха. Валовый объем производства стабильно рос на 2,5%, а производительность труда — на 3−6% ежегодно. Уровень самообеспечения продовольствием (кроме растительных жиров, кукурузы и сухого молока) достиг 100%. Доходы фермеров поднялись на 20−30%, а взаимный сельскохозяйственный импорт почти удвоился. Правда, внутренние цены на продовольствие превзошли мировые в 2−5 раз, субсидии по программам ОСП поглотили около 70% совокупного бюджета ЕС, а доля аграрного сектора в ВВП упала вдвое (до 6%), а доля занятости в нем уменьшилась в 1,7 раза (до 13%). Собственно, на это внешнее благополучие и купились страны Восточной Европы и Прибалтики после распада СССР.
Будучи в значительной части аграрными, они видели перед глазами огромный общий рынок с очень высокими ценами, торговать на котором казалось во много раз выгоднее, чем с СЭВ и Россией. Тот факт, что уже тогда, к примеру, годовые излишки по зерну в ЕС достигали 40 млн т. (из них 7,7 млн т. — по пшенице), по говядине — 600 тыс. т. — оставался ими незамеченным. Мелкие экономически нежизнеспособные хозяйства площадью до 5 га составляли около 60% всех ферм. А дотации стали съедать уже 80% бюджета Евросоюза.
Спасал ситуацию только рост экспорта, который обеспечивался наращиванием экспортных дотаций, к настоящему времени достигших уровня в 30%. Но даже он не мог переломить общую тенденцию. По некоторым видам продовольствия избыток превысил 300%. Удержать цены и избежать разорения отрасли было возможно только через сокращение производства. Чтобы люди не оказывались без работы, им начали платить субсидии за вывод сельскохозяйственных земель из оборота. Например, в Германии они (со всеми выплатами) достигают примерно 1250 евро на одного фермера в год. Это помогло, но не сильно. Отрасль в целом полностью остановилась в своем развитии и разучилась адекватно реагировать на изменение рынка. Что, собственно, и продемонстрировали российские продовольственные санкции.
Вопрос не в том, что без сбыта остались 100 тыс. французских фермеров. На общем фоне это не так много. И 6 млрд евро неполученной от продаж в Россию прибыли, в сущности, мелочи. Важнее другое. Даже относительно небольшой, на общем фоне, объем дополнительных излишков продовольствия, образовавшийся в результате российских контрсанкций, вызвал на нем процесс падения внутренних цен. Тем самым общие потери в текущем году самими экспертами ЕС оцениваются в 13−14 млрд евро. И это только прямые. Есть еще косвенные. Французское сельское хозяйство чрезмерно закредитовано. Сбой в сбыте чреват волной разорений, способной вызвать эффект домино. Нет фермеров — нет потребности в сельскохозяйственной технике, топливе и запчастях, что уже тянет за собой падение в промышленном секторе. Опять же, разорение фермеров ведет к росту невозврата банковских кредитов, что в нынешние кризисные времена может обернуться банкротством ряда земельных банков. Для отрасли, в которой, как во Франции, занято сегодня чуть более 1 млн человек, это означает разорение буквально каждого десятого.
Таким образом, тому аналитику, кто в нашем правительстве придумал ответить на антироссийские санкции ударом именно по их сельскому хозяйству, нужно вручать орден. Сложно найти другую такую точку, которая бы в нашей взаимной торговле в деньгах стоила так мало, но в реальном значении весила бы так много. Вон, Франция сорвала контракт по «Мистралям» и даже согласилась заплатить неустойки в 1,2 млрд евро, но это не вызвало никаких сколько-нибудь заметных протестов среди рабочих французских верфей. Хотя судостроение у них там входит в пятерку ключевых отраслей по размеру вклада в ВВП.
А тут и санкций-то, что называется «на три копейки», а результат налицо. Точнее, на улицах французских городов. Сами французские фермеры объясняют своему правительству про неправильность его внешней политики по отношению к России. Результата не стоит ждать быстро, но вода и камень точит. В конце концов, всего год назад ЕС был куда как более антироссийским, принципиальным и неуступчивым. А теперь вот и нацистов на Украине углядел, и Третий энергопакет в сторону отодвинул. В общем, наблюдается явный прогресс. И все в результате практически точечного укола.
