Привычная модель экономики, основанная только на потребительском спросе, окончательно себя исчерпала. В мире закончились новые рынки, а значит и возможности для экстенсивного роста, для масштабирования бизнеса.
Газета The Wall Street Journal процитировала высказывание Главы ЦБ РФ Эльвиры Набиуллиной вызвавшее бурю возмущения как среди либералов, так и со стороны яростных «социалистов»:
Предыдущая модель [основанного на потребительском спросе] экономического роста себя исчерпала. Даже если цена на нефть поднимется до 100 долларов, то все равно очень маловероятно, что наша экономика может вырасти больше, чем на 1,5-2% в год».
Критики дружно увидели в ее словах попытку оправдать нежелание «неправильного правительства» стимулировать российскую экономику, прежде всего финансово. Особенно яростно возмутились сторонники популярной у нас теории, согласно которой для ускорения экономического роста Россию следует как раз немедленно залить максимально большой суммой дешевых денег.
Что здесь к чему – давайте попробуем разобраться вместе.
Рост как главная цель существования
Убеждение о самоценности роста экономики как ее главного определяющего критерия взялось из западных учебников по устройству рыночного механизма. Если не вдаваться в тонкости, общая логика там выглядит вполне стройной.
Рынок есть понятие перманентное и безграничное. Все, что вы произвели, он тем или иным образом, способен потребить: вопрос лишь в размерах издержек, масштабе цен и условиях продажи. При этом еще Маркс в позапрошлом веке отметил зависимость величины себестоимости от масштаба производства. Условно говоря, предприятие, выпускающее, скажем, сто миллионов пар обуви в год, будет иметь значительно более выгодные условия у поставщиков сырья и комплектующих, чем аналогичный производитель всего лишь ста тысяч пар. Кроме того, за счет масштаба крупное производство получает более широкие возможности по оптимизации внутренних технологических процессов, тем самым дополнительно снижая уровень издержек.
Следовательно, чем быстрее вы наращиваете масштабы, тем больше извлекаемая прибыль, шире диапазон ценовой конкуренции, а значит – выше шансы обойти самих конкурентов. В том числе за счет появления ресурсов для ускорения экспансии на пока еще никем не занятые территории, а также выталкивание «не вписавшихся» с существующих рынков.
Масштабирование указанного механизма на уровень экономики государства в целом и приводило авторов к выводу о безусловной полезности и даже безвариантности постоянного и бесконечного роста как главной цели функционирования самой экономики как обобщенного понятия. Главное, чтобы ей на этот рост хватало имеющихся в обороте денег. Тем самым выводилась ключевая задача государства и центрального банка – следить за уровнем финансов и вовремя обеспечивать их пополнение через привлечение внешних инвестиций либо через эмиссию.
О разнице между теорией и практикой
Надо признать, когда эти книжки писались, дело примерно так и обстояло. За исключением одного небольшого, но важного нюанса. Даже из общего описания процесса видно, что ключевым условием его функционирования является наличие того самого бесконечного рынка, способного поглотить любое количество произведенного товара. Вот только в этом виде он существовал примерно до конца пятидесятых годов прошлого века и уже в следующем десятилетии начал пропадать.
Даже если рассматривать только капиталистическую часть мира того периода, бесконечно расти «по учебнику» стало мешать возрождение производства в Европе, Японии и Южной Корее. К середине 80-х свободные рынки на планете фактически закончился. От коллапса, по разрушительности многократно превосходящего знаменитую американскую Великую депрессию, рыночную систему экономики, фактически спас распад советского экономического кластера и крушение самого СССР в начале 1990-х, а также частичное открытие китайского рынка.
У классической теории опять появилось достаточно большое пустое пространство, за счет поглощения которого стало возможным продолжение роста – правда, уже не столько путем захвата изначальной пустоты, сколько благодаря упомянутому выше превосходству крупных отлаженных производств над мелкими в оптимизации издержек. Благодаря им западные компании получали возможность опускать цены до уровня, гарантированно разорительного для конкурентов в лице местных производств.
Как это выглядело, хорошо видно на примере «колонизации» Восточной Европы и Прибалтики. Скажем, рижский РАФ вчистую проиграл по издержкам «Форду», «Фольксвагену» и «Рено» – «не вписался в рынок». Аналогичной оказалась судьба 95% предприятий советского периода на западе бывшего СССР. История большинства заводов в России была аналогичной.
Но читатели учебников видели лишь сиюминутные итоги «конкуренции», упуская из виду тот факт, что модель роста как экономической самоцели стала явным образом приближаться к естественным границам самого мира, в рамках которого существует весь рынок.
Можно ли расти без денег?
В классическом описании рыночной модели мало внимания уделено направлению, в котором уходит прибыль – это считается не слишком важным. Если рынок и мир – это одно и то же, значит нет разницы, кто конкретно зарабатывает или разоряется, ведь сами деньги все равно остаются внутри системы, просто перераспределяясь между держателями.
Однако на практике оказалось, что прибыль, извлекаемая, скажем, американским (или немецким, или любым другим иностранным) инвестором на российском рынке, уходила на повышение уровня благосостояния США, практически никак не улучшая жизнь по месту извлечения этой прибыли.
Отсюда сформировалось убеждение, что росту отечественной экономики мешает только дефицит инвестиций или, проще говоря, денег. Чтобы построить завод, требуется взять кредит. Сделать это можно только на Западе. Следовательно, и прибыль от проекта тоже уйдет туда. Пока, на протяжении 1990-2000-х годов, рынок казался общим и глобальным, это раздражало, но в целом выглядело логичным.
Попытка вернуть стране независимость вынудила государство начать как-то защищать свой рынок и свои интересы, что привело к обострению геополитического конфликта, вылившегося в постепенное ограничение доступа к «дешевым западным кредитам», что стало трактоваться как главная причина торможения темпов роста отечественной экономики. Из этого делалось очевидное заключение: проблема исключительно в деньгах. Если государство их даст – все немедленно зацветет и заколосится. Особенно в случае роста цен на сырье, в первую очередь энергоносители, которых у нас много.
И тут вдруг руководитель главного банка страны внезапно заявляет, что 1,5-2% роста в год – это абсолютный предел при любой цене бочки нефти и любом объеме финансовых вливаний! Она что, учебников не читала? Она иностранный диверсант, враг народа? Тут же все ясно как божий день!
А что, если подойти к вопросу без эмоций, но с калькулятором?
Инвестиции могут далеко не все
Давайте предположим, что нефть внезапно скакнула «за 200», газ мы вообще продаем «по 700», ЦБ с Минфином засунули «финансовое правило» в шредер и образовавшуюся прорву денег, всю до копейки, направили «в экономику». Что получится в итоге? Всеобщее счастье? Увы, нет.
За 2017 год российский ВВП вырос всего на 1,5%. Текущий год, по разным прогнозам обещает увеличение роста до 1,9-2,2%, со средним наиболее вероятным значением в районе двух. Тогда как США уже показывают 4,1%, а Евросоюз – 2,4%. Логично предположить, что если удвоить объемы отечественного производства, мы легко не то что обойдем Европу, у нас Америка останется за спиной пыль глотать. Взяли возникшие чудом безграничные деньги и раздали заводам с простой задачей – объемы выпуска удвоить! Вечером придем, проверим.
По итогам 2017 года в России было введено в строй 80 млн кв. м. нового жилья. Только официальная потребность страны в нем оценивается в 280 млн кв. м., а если считать с учетом замены изношенного фонда, то цифра приближается к 800 млн. Вот он, рынок, который легко проглотит удвоение темпов строительства, дайте только денег на расширение?
К сожалению, нет. Как утверждает статистика, уже сегодня 52% сделок на первичном и 42% на вторичном рынке обеспечивается ипотекой, то есть кредитами. Конечно, баланс за пределами крупнейших мегаполисов несколько другой в части соотношения цифр, но даже в глубинке 34% нового жилья приобретается все равно в ипотеку. Можно ли строить больше? Безусловно, да! Проблема упирается в сбыт, который на рынке жилья достиг своего предела. По 80 млн кв. м. в год относительно стабильно продавать можно, однако поднять продажи хотя бы всего на четверть – уже нет. Некому. Платежеспособные покупатели отсутствуют.
И вот так практически везде. В кредит продается 48,9% новых автомобилей, 28% бытовой техники, 27% мобильных телефонов. Дело дошло до того, что в ряде банков 8% всех новых потребкредитов выдается на проведение свадеб и 7% – организацию ремонта жилья. Это значит, что деньги у потребителей заканчиваются уже сейчас.
Можно ли стимулировать их спрос раздачей дополнительных дешевых кредитов? Судите сами. В первом полугодии прошлого года новые кредиты составили 21% общих расходов российских домохозяйств, а всего за год их было выдано на сумму в 1,55 трлн рублей. Уровень закредитованности потребителей за год вырос на 13,2%, тогда как номинальные зарплаты увеличились всего на 7,2%, а их реальная покупательская способность вообще лишь на 1,1%.
Стало быть, раздать денег, чтобы произвести вдвое больше «всего», мы, конечно, можем, однако кому мы все «дополнительное» станем продавать? А без продаж – какой вообще прок от такого «бумажного» роста экономики? И как долго мы сможем так «расти» до момента взрыва гиперинфляции? Кому непонятно, как оно бывает, можете почитать наш материл про Венесуэлу.
Кто сказал – «будет работа, появится зарплата, у людей возникнут дополнительные деньги»? Даже если считать только по классическому учебнику, то себестоимость есть сумма издержек на сырье, материалы, производство и зарплату. Следовательно, персонал предприятия не в состоянии купить даже десятой доли выпущенной им же продукции. Сегодня доля фонда заработной платы в производственных издержках в среднем составляет 3,5-5%. Так что заливание кредитов в производство сколько-нибудь масштабного роста платежеспособности потребителей не обеспечивает.
В чём права Набиуллина
Вот так и получается: нравится это кому или нет, но суровая реальность подтверждает правоту как раз Эльвиры Набиуллиной. К настоящему моменту все возможности функционирования классической модели вечного роста, основанного на бесконечном потребительском спросе, увы, исчерпаны.
Значит ли это, что «мы все умрем»? Безусловно, нет. Это значит, что в рамках простой экстенсивной модели российская (как и любая другая) экономика может расти только в пределах доступных рынков. Если прогноз увеличения продаж нашего газа в Европу на ближайшие пять лет обещает рост с нынешних 198,9 до примерно 230 млрд кубометров, а газ там стоит по 200 долларов за тысячу кубов, то 6 млрд долларов – это все, на сколько мы можем за указанный срок вырасти. Если в процентах по отношению к нынешнему объему ВВП результат составляет 0,5%, то это и есть предел роста по газу за пять лет. Если точно также посчитать все направления, в которых объективно просматривается хоть какая-то перспектива наращивания объемов, и сложить их вместе, в итоге как раз и выходят те самые «максимум 1,5–2% в год». При абсолютно любых масштабах мгновенных финансовых вливаний и сколь угодно высокой цене «за бочку».
Можно ли больше? Можно, но не экстенсивным путем, а только за счет постепенного повышения российского уровня промышленного передела продукции. Продавать слябы выгоднее, чем соответствующее им количество исходной руды. Продавать катаную сталь – выгоднее, чем соответствующий ей объем слябов. Продавать конструкционные элементы – выгоднее, чем просто сталь. Ну и, конечно же, продавать самолет в сборе много доходнее поставок даже очень дорогих титановых деталей для его сборки. Только поднимаясь по уровням технических переделов, можно прийти к тому, что усредненная тонна продаваемой продукции будет стоить ближе к трем миллионам долларов и приносить миллион долларов прибыли, как в сфере авиастроения, а не 223 доллара и 33,45 долларов, как в области поставки пшеницы.
Но процесс этот требует не простого примитивного разового вливания прорвы денег в экономику, а скрупулезной, методичной и сложной работы по модернизации самих производств, вкупе с постепенным переходом на более высокотехнологичную продукцию, а также налаживания ее сбыта. Японии, Южной Корее, Китаю, да, в общем, всем нынешним лидерам, на прохождение этого пути потребовалось примерно 10-12 лет упорных и сосредоточенных усилий. Наивно думать, что их возможно обскакать просто благодаря «толщине котлеты денег».
Идет ли Россия по этому пути? Не без огрехов, не без проблем, но в целом да. Свидетельством тому служит хотя бы тот факт, что объем промышленного экспорта у нас уже превзошел сырьевой – и это даже в условиях санкций. Хорошим подтверждением является растущий портфель заказов «Росатома» на новые зарубежные энергоблоки. Расчеты показывают, что примерно через десятилетие поступления от продаж произведенного на них электричества станут сопоставимы с объемом нынешнего газового экспорта.
И это далеко не последний пункт перечня перемен. Они идут. Но перемены в первую очередь требуют финансовой стабильности – включая сдерживание курсовых скачков и минимизацию инфляции. Именно об этом, в конечном итоге глава ЦБ РФ в интервью и говорила.
