Принятые в КНР карантинные меры против распространения коронавируса, как сейчас уже ясно, несколько замедлят рост китайской экономики. В этой связи логичен вопрос о степени устойчивости экономики КНР, особенно в связи с большим госдолгом, который может стать ещё больше из-за льготного государственного кредитования для поддержки наиболее пострадавших от чрезвычайных мер компаний.
Тем более, что непонимание устройства китайской экономики, реалий повседневной жизни и практик госуправления в КНР приводит к неумению правильно приложить обширные цифры статданных (например, по госдолгу или по количеству миллионеров среди членов КПК) к анализу экономической ситуации КНР.
Появляются даже фантастические утверждения о либеральной природе китайской общественно-политической модели, китайском «диком капитализме».
Политико-экономическая система КНР китайскими учёными оценивается как «социализм с китайской спецификой», а мировыми экономистами — как государственный капитализм.
Государственный капитализм в обеих его вариантах — в советском НЭПовском или в современном китайском — принципиально отличается от евроатлантической (западной) либерально-рыночной модели капитализма.
«Государственный капитализм» в КНР означает, что государство посредством принадлежащих ему госкомпаний и госбанков является основным субъектом китайской экономики и поэтому в своей политике отражает в конечном счёте, интересы всего общества, а не частного сектора.
Но, поскольку экономика рыночная, то и государственные хозяйственные структуры действуют в целом по рыночным, т. е., капиталистическим законам, а китайское государство управляет экономикой посредством преимущественно рыночных стимулов, а не методами командно-административного воздействия.
Государству в лице госкомпаний, а также, компаний, основанных местными — провинциальными и городскими властями, принадлежат все отрасли экономики, которые находятся в основании технологической цепочки поставок и ценообразования — транспортная и энергетическая инфраструктура, нефтегазовые компании, тяжёлая и оборонная промышленность, крупное машиностроение, финансовый сектор (здесь тон задаёт четвёрка крупных по мировым меркам общекитайских госбанков).
Это те «командные высоты», обладание которыми позволяет китайским властям определять стратегию развития отдельных отраслей и экономики в целом, проводить промышленную политику и действенно влиять на ценообразование во всей экономике в интересах государства.
Относится это и к практике кредитования экономики. Одним из двух факторов китайского экономического чуда стали дешёвые кредиты государственных банков разного уровня (общегосударственных, провинциальных и городских) выдаваемые местным властям, предприятиям и компаниям разных форм собственности. Госбанки дают дешёвые целевые кредиты, в том числе и в первую очередь под развитие ключевых производств и отраслей, что делает деньги доступными для реального сектора экономики и стимулирует бурный экономический рост КНР.
В остальных отраслях государство присутствует в той или иной мере наряду с частным капиталом — чаще всего контрольным либо блокирующим пакетом акций.
Такая ситуация отражает спланированный курс КПК на создание регулируемого государством социалистического рынка. Его особенность в том, что:
— государство в лице госкорпораций, а не частный сектор является самым крупным и влиятельным субъектом рынка и хозяйственной деятельности;
— в КНР нет чётко отделённого от государства, т.е. независимого частного сектора экономики;
— госсектор в КНР не подвергался приватизации, а частный сектор вырос с нуля рядом с государственным. Это, кстати, ключевой момент, который объясняет отсутствие в КНР «олигархов» в полном смысле этого слова. Второй ключевой момент — монополия КПК на власть в КНР.
Все китайские миллионеры и миллиардеры (а их биографии известны и показательны) накопили капитал «с нуля» в результате личной, а затем и корпоративной предпринимательской деятельности, а также благодаря доступным и дешёвым государственным кредитам. У всех частных собственников, а тем более в компаниях с государственно-частной формой собственности, на предприятиях обязательно имеются первичные ячейки КПК, которые часто возглавляются самим владельцем фирмы. Частный предприниматель подчинён общей партийной дисциплине и жёстко контролируется Компартией в лице Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины при содействии рядовых членов партячейки.
Деятельность крупных собственников и высокопоставленных чиновников является отдельным направлением работы комиссии именно из-за повышенного риска сращивания этих групп со всеми вытекающими рисками для государства. Она отслеживает главный риск — размывание монополии КПК на власть из-за появления внутрипартийных групп, сидящих на «подкорме» (т. е. коррупции) у крупных собственников.
Большинство частных компаний возникли в высокотехнологичных секторах и инновационных производствах, на вершине цепочки добавочной стоимости и благодаря непрерывному кредитованию госбанками. Они должны этим банкам, а цена на массу сложных и высокотехнологичных комплектующих, которые использует тот же Хуавэй, также зависит от цен на сырьевую продукцию, например, редкоземельные и обычные металлы, которая находится в основании цепочки поставок и регулируется государством через госкомпании, от производимой госкомпаниями электроэнергии.
Другой пример: благодаря госрегулированию государственные электросетевые компании поставляют электроэнергию в менее развитые западные и в более развитые восточные районы Китая почти по одной тарифной ставке, которая колеблется в пределах 5%.
А это способствует выравниванию уровня развития страны и вносит значительный вклад в решение одной из стратегических задач для руководства КНР — ликвидацию бедности. В этом, собственно, стратегический смысл «командных высот» в экономике, которые занимает государство.
Из сказанного следует ещё две особенности китайского «НЭПа»:
— частный сектор в такой модели полностью встроен в общегосударственную экономическую систему, полностью подчинён целям и задачам общегосударственной политики.
— государство в КНР полноправно участвует в рыночной хозяйственной деятельности не только для того, чтобы заработать себе средства на содержание госаппарата и зарплаты бюджетникам, но и для полного и всеобъемлющего контроля за экономикой страны в целом.
Кстати, эту особенность китайской экономической модели чётко осознали в США. Главный смысл претензий администрации Трампа к Пекину — это, якобы, «нарушение КНР правил конкуренции» из-за многократных госдотаций китайским компаниям и предприятиям, особенно экспортоориентированным. А вице-президент США Пенс и торговый советник Трампа Наварро даже поставили под вопрос рыночный характер китайской экономики, обращая внимание на фактическое отсутствие в КНР независимого частного сектора и всеохватывающее проникновение государства в экономику.
Фактически, это претензия к основам китайской экономической модели, которой КНР обязана своим расцветом. Именно этот, самый главный для США и КНР вопрос срывал предыдущие договорённости. Сейчас стороны перенесли его на второй этап торговой сделки, переговоры по которой фактически начались.
Чтобы понять отношение китайских властей к госдолгу, следует понять, как образовался и из чего состоит этот долг.
Правительство КНР всячески поощряло займы субъектов хозяйствования на внутреннем рынке, в полной мере используя преимущество китайской экономической модели — госбанки давали дешёвые целевые кредиты под развитие ключевых производств и отраслей реального сектора экономики. Таким образом, развивался платежеспособный внутренний спрос, что соответствует долгосрочной цели властей КНР ослабить зависимость китайской экономики от экспорта.
Бурный рост внутреннего кредитования стал одним из ключевых факторов мощного экономического рывка КНР после кризиса 2008 года. Кроме того, для поддержки экономики в порядке финансового стимулирования было влито порядка $600 млрд. (примерно 13% от тогдашнего ВВП КНР).
Расчёт китайских властей на то, что высокий уровень государственного долга для оплаты государственных инвестиций окупит рост, который следует за ним, полностью оправдался. Все 2010-е годы ВВП КНР продолжал расти исключительно высокими темпами по сравнению с экономиками с сопоставимым уровнем развития за счёт опережающего роста внутреннего потребления. Побочным результатом этого процесса стал стремительный рост внутреннего долга.
На данный момент суммарный уровень задолженности (государства, граждан и компаний) по приблизительным оценкам достиг порядка 40 трлн дол., или 300% ВВП страны. Сказанное не значит, что в какой-то момент всю данную сумму должникам придётся выплатить одномоментно. Это важно подчеркнуть потому, что многие пророчества скорого всеохватывающего кризиса КНР базируются, видимо, на таком наивном представлении.
Поскольку основную долю ВВП дают государственные коммерческие структуры, чей экономический рост обеспечивается дешёвым кредитом госбанков, гигантский госдолг образуется из взаимной задолженности госкомпаний, властей городов и провинций перед местными и общекитайскими госбанками, что логично в условиях государственно-капиталистической модели китайской экономики. Т. е., основная часть госдолга — это долги государства перед самим собой.
Этот момент следует особо подчеркнуть, поскольку часто путается понятие государственного, суверенного и внешнего долга. Суверенный долг КНР (т. е. долговые обязательства правительства — это только часть госдолга) небольшой и вообще не является проблемой, как и внешний долг.
Поэтому огромный госдолг в КНР - это внутренний долг государства самому себе. Он не создаёт никакой экономической или политической зависимости Китая от иностранных государств или внешних финансовых структур — МВФ, Мирового банка и пр.
И, следовательно, только китайское государство решает —кто, кому и сколько внутри страны должен; т. е., кому долги простить, кому реструктурировать, кому выплатить немедленно, а кому перед угрозой банкротства отказать в помощи, т. е. в очередном кредите. Перечисленное является достаточным набором способов, сочетание которых до сих пор позволяло правительству КНР уверенно справляться с кризисами.
В подтверждение можно привести пример с выведением, начиная с прошлого года, части долгов местных властей и городских банков на внебалансовый учёт, что является не только способом спрятать их от статистики, но и своеобразной формой реструктуризации.
Проблема только в том, чтобы вовремя определить ситуацию, когда дефолт отдельных государственных или частных структур может повлечь обрушение всего рынка, и влить в это время деньги в финансовую систему. Здесь решение упирается в два условия: 1) своевременное определение такой ситуации и, 2) наличие у государства достаточных финансовых ресурсов для поддержания финансовой системы. Оба они пока уверенно выполняются Китаем.
Первое условие выполняется путём контролируемых банкротств отдельных проблемных структур, когда из их числа выбираются те, чьё банкротство наиболее безопасно с точки зрения стабильности отрасли и экономики. Управляемые банкротства — это результативный и многократно опробованный способ, поскольку,
во-первых, даже в условиях регулируемого рынка нельзя с достоверностью определить место и время дефолта той компании, с которой может начаться обвал всего рынка;
а, во-вторых, возможности китайского правительства поддерживать одновременно все свои компании небезграничны. Об этом свидетельствует спад в таком важном сегменте авторынка, как электромобили и гибридные авто. Еще в июне 2019 г. он показывал уверенный рост на 80%, но затем власти КНР примерно вдвое урезали субсидии на приобретение таких машин (с 34−45 тысяч (4,9−6,4 тыс. дол.) до 18 тысяч юаней (2,6 тыс. дол.). В результате, в июле впервые за два года их продажи сократились на 4,7%, а в сентябре прошлого года ещё на 34%.
Процесс управляемых банкротств в экономике КНР, незаметный на первый взгляд, уже идёт несколько лет, причём на фоне среднего ежегодного роста ВВП за эти четыре года на 6,5%.
Так, за последние четыре года дефолты по внутренним долговым обязательствам на общую сумму 48,4 млрд юаней ($ 6,9 млрд) допустили уже 22 китайские госкомпании. Последний эпизод здесь — крупная госкорпорация Tewoo Group (выручка — порядка 67 млрд дол.), не рассчитывая на помощь государства, предложила в конце 2019 г. план реструктуризации своих долговых обязательств, который повышает перспективы её дефолта.
Вторая проблема решается за счёт значительных золотовалютных резервов (ЗВР) и долгов других стран Китаю. По данным Народного банка Китая, ЗВР КНР на конец 2019 года составили 3 трлн 107,9 млрд дол., увеличившись по итогам прошлого года на 35,2 млрд дол., или на 1,1%.
ЗВР создают необходимый ресурс для поддержания финансовой системы в случае контролируемого прокалывания «долговых пузырей». Ключевым условием здесь является поддержание на нынешнем уровне значительных объёмов китайского экспорта при сохранении огромного положительного баланса во внешней торговле в пользу КНР. Это означает постоянный и существенный приток в КНР валюты и пополнение ЗВР.
Это условие пока исполняется — КНР имеет многолетний положительный торговый баланс практически со всеми своими торговыми партнёрами, особенно с крупными. Например, в 2018 году только с США он составил порядка 323 млрд дол. и в 2019 г. сократился из-за торгового конфликта до порядка 296 млрд дол. Также торговый баланс КНР с Индией в 2019 году составил порядка 57 млрд дол. Торговый профицит КНР с другими странами также сопоставим с этими цифрами.
В целом за один только 2019 год положительный торговый баланс КНР во внешней торговле составил 2,92 трлн юаней (порядка 420 млрд дол.), увеличившись на 25,4%. Приблизительно такой же профицит внешней торговли (плюс-минус 3-5 млрд дол.) был у КНР и в 2017-2018 гг. Т.е., только за последние три года накопленный профицит внешней торговли составил порядка 1 трлн 260 млрд дол.
Опыт других стран показывает, что госдолг, превышающий годовой ВВП страны сам по себе является лишь повышенным риском для экономики, а не критической угрозой. С аналогичными проблемами целые десятилетия живут и развиваются экономики успешных Германии, США, Великобритании, Японии.
Более серьёзный риск представляют собой теневой банкинг и теневые долги китайской экономики, так как у государства намного меньше возможностей контролировать эту часть финансовой системы. К тому же такие операции препятствуют привлечению средств в реальный сектор экономики.
Но оборот теневого банкинга в КНР составляет относительно небольшую сумму — порядка 2,7-3,3 трлн дол. Например, сравнимые с КНР экономики США, еврозоны и Японии имеют, соответственно, оборот в 15-25, 13,5-22,5 и 2,5-6,0 трлн дол. Начиная с 2017 года, правительство КНР взяло курс на борьбу с теневым банкингом.
В целом, благодаря огромному госдолгу создан столь же огромный и конкурентоспособный по мировым меркам сектор реальной экономики. В ней задолженность и нерентабельность отдельных госпредприятий складывается в общую высокую рентабельность всего государства, которая проявляется в большом положительном сальдо в пользу КНР со всеми их торговыми партнёрами. В итоге, доля ВВП Китая в мировой экономике по итогам 2019 года превысила 16%, а его вклад в мировой экономический рост составил около 30%.
Долги преходящи, а созданная в КНР за счёт долгового финансирования мощная и рентабельная экономика останется.
Виктор Пироженко
