Если вы не владеете ими, они со временем будут владеть вами. Они разрушат вашу политику [и] коррумпируют ваши институции.
— Мэр города Кливленда Том Джонсон (1901-09 гг.) говорит об энергетических компаниях
Классическая экономика была частью процесса реформ, целью которых был переход Европы из эпохи феодализма в индустриальную эпоху. Это потребовало преодоления прав земельной аристократии, банкиров и монополий на взимание ренты, являвшейся несправедливой, поскольку она не представляла реальный труд или предпринимательские усилия. Такой доход признавался «незаработанным».
Первоначальная борьба за свободные рынки означала освобождение их от эксплуатации получателями ренты: собственниками земли и природных ресурсов, обладателями монопольных прав и денежных состояний, приносивших доход без вложения труда — и обычно без налоговых обязательств. Там, где наследственные рентные и финансовые доходы поддерживали самую богатую аристократию, налоговое бремя было в наибольшей степени перенесено на рабочую силу и промышленность, в дополнение к уплачиваемой ими ренте и долговому бремени.
Классическая программа реформ Адама Смита и его последователей заключалась в том, чтобы облагать налогом доход, получаемый в результате привилегий, являвшихся наследием феодальной Европы и ее военных завоеваний, и придать земле, банковским операциям и монополиям публично регулируемые функции. Сегодня неолиберализм переворачивает первоначальное значение слова с ног на голову. Неолибералы переопределили понятие «свободные рынки» и назвали так экономику, свободную для получающих ренту лиц, то есть «свободную» от государственного регулирования или налогообложения незаработанного рентного дохода (ренты и финансовой прибыли).
Лучшим способом отмены этой контрреволюции будет возрождение классического различия между заработанным и незаработанным доходами, а также анализ финансовых и долговых отношений («магии сложного процента») как хищнических для экономики в целом. Эта первоначально имевшая место критика землевладельцев, банкиров и монополистов была исключена из текущих политических дебатов в пользу того, что лучше всего характеризуется как экономика бесполезного мусора.
Кафедра Адама Смита в Университете Эдинбурга получила название «Моральная философия». Курсы экономики, преподаваемые в Великобритании и Америке на протяжении большей части 19-го века, имели такое же название. Также использовалось название «политическая экономия», а авторы 17-го века использовали термин «политическая арифметика». Общей целью было влияние на государственную политику: прежде всего, по таким вопросам как финансирование правительства, что именно следует облагать налогами, и какими правилами должны регулироваться банковское дело и кредитование.
Французские физиократы первыми назвали себя экономистами. Их лидер Франсуа Кенэ (1694-1774 гг.) разработал первые модели национального дохода в процессе объяснения того, почему Франция должна перенести налоги с рабочей силы и промышленности на свою землевладельческую аристократию. Адам Смит поддержал мнение маркиза де Мирабо (отца Оноре, графа де Мирабо, одного из первых лидеров Французской Революции) о том, что «Фикономика» Кенэ была одним из трех великих изобретений истории (наряду с письменностью и деньгами) для понимания разницы между заработанным и незаработанным доходами. Последующие дебаты между Давидом Рикардо и Томасом Мальтусом о том, следует ли защищать землевладельцев высокими тарифами (хлебные законы), добавили концепцию земельной ренты к физиократическому анализу того, как создается экономический излишек, кто в итоге его получает, и на что эти лица тратят свои доходы.
Руководящим принципом было следующее: каждый человек заслуживает того, чтобы пользоваться плодами своего труда, но не труда других людей. Классическая теория стоимости и цены предоставила аналитический инструмент для определения и измерения незаработанного дохода в качестве классической экономики верхнего уровня. Она была направлена на то, чтобы отличать необходимые издержки производства — себестоимость — от ненужного (и, следовательно, паразитного) превышения цены сверх этих затрат. Эту монопольную ренту, вместе с земельной рентой или кредитом сверх внутренней стоимости, стали называть экономической рентой, источником дохода рантье. Эффективная экономика должна минимизировать экономическую ренту, чтобы препятствовать распространению класса рантье и эксплуатации с его стороны. В течение последних восьми веков политическая цель теории стоимости состояла в том, чтобы освободить нации от трех наследий военных и финансовых завоеваний феодальной Европы: земельной ренты, монопольного ценообразования и процентного дохода.
Арендная плата за землю — это то, что землевладельцы взимают в качестве платы за землю, которую завоевали чьи-то предки. Монопольная рента — это взвинчивание цен компаниями с особыми привилегиями или особой рыночной силой. Эти привилегии назывались патентами: право взимать с рынка все, что он может дать, без учета реальной стоимости ведения бизнеса. Банкиры, например, берут больше, чем действительно нужно для оказания ими своих услуг.
Приведение цен и доходов в соответствие с фактическими затратами на производство освободит экономику от такой ренты и финансовых расходов. Землевладельцам не приходится работать, чтобы требовать более высокую арендную плату. Цены на землю растут по мере того, как экономика становится более процветающей, в то время как государственные органы строят дороги, школы и создают общественный транспорт для увеличения стоимости объектов. Аналогично, в банковском деле деньги не «работают» для выплаты процентов; работу делают заемщики.
Определение разницы между возвратом к труду и этой особой привилегией (возглавляемой монополиями) стало частью программы реформ эпохи Просвещения, направленных на то, чтобы сделать экономику более справедливой, а также более дешевой и более конкурентоспособной в промышленном отношении. Но получающие ренту классы – рантье — утверждают, что взимаемая ими плата не увеличивает стоимости жизни и ведения бизнеса. Утверждая, что их доходы инвестируются продуктивно (не для приобретения дополнительных активов, предметов роскоши или предоставления большего объема кредитов), их сторонники пытаются отвлечь внимание от того факта, что чрезмерные расходы поляризуют и обедняют национальные экономики.
Суть сегодняшней неолиберальной экономики состоит в отрицании того, что любой доход или благосостояние являются незаработанными, или что рыночные цены могут содержать излишнее чрезмерное снижение внутренней стоимости. Если это является верным, нет необходимости в государственном регулировании или общественной собственности на инфраструктуру или основные услуги. Доход удерживается в высшем слое, чтобы затем по капельке стекать низшим слоям, и Один Процент населения служит 99 процентам, создавая, а не разрушая рабочие места и процветание.
Трудовая теория стоимости служит для изоляции и измерения экономической ренты
Вплоть до средних веков большинство семей занимались производством для удовлетворения собственных основных потребностей. Большая часть рыночной торговли приходилась на пограничную зону, в особенности торговля импортными товарами и предметами роскоши. Только после возрождения торговли и урбанизации, что имело место в 13-м веке, были предприняты аналитические попытки систематически связать рыночные цены с затратами на производство.
Эта корректировка была вызвана необходимостью определения справедливой цены, которую банкиры, торговцы и другие профессионалы взимают за свои услуги. Речь шла о понимании того, что представляет из себя эксплуатация, которая должна быть исключена при справедливой экономике, и каковы необходимые затраты на ведение бизнеса. Эта дискуссия проходила в первых учебных центрах: в церкви, которая основала самые первые университеты.
Предложенная церковниками теория справедливой цены стала зарождающейся трудовой теорией стоимости: стоимость производства любого товара в конечном счете состоит из стоимости рабочей силы, в том числе необходимой для производства сырья, установок и оборудования, используемых в производстве. Фома Аквинский (122574) писал, что банкиры и торговцы должны зарабатывать достаточно, чтобы содержать свои семьи в соответствии со своим положением и иметь средства на благотворительность и уплату налогов.
Проблема, к которой адресовались Фома Аквинский и его коллеги-схоластики, очень похожа на ту, которая встала перед нами сейчас: было определено несправедливым, что банкиры получают гораздо больше за предоставляемые ими услуги (например, перевод средств из одной валюты или сферы экономической активности в другую или кредитование коммерческих предприятий), чем зарабатывают другие профессионалы. Это напоминает сегодняшние споры о том, сколько должны зарабатывать инвестиционные банкиры с Уолл-стрит.
Логика церковных теоретиков состояла в том, что у банкиров должен быть такой же уровень жизни, как у других профессионалов подобного уровня. Это требовало снижения цены услуг, которую они могли взимать (например, в законах о ростовщичестве, принятых в большинстве стран мира до 1980-х годов), путем регулирования цен на их услуги и налогообложения высоких доходов и роскоши.
Потребовалось четыре столетия, чтобы распространить концепцию справедливой цены на земельную аренду, выплачиваемую классу землевладельцев. Например, через два десятилетия после нормандского завоевания в 1066 году Вильгельм Завоеватель распорядился составить Книгу Судного Дня (1086 г.). Этот дополнительный налог стал приватизироваться в качестве земельной ренты, выплачиваемой дворянству, когда оно восстало против жадного короля Иоанна Безземельного (1199−1216 гг.). Великая хартия вольностей (1215 г.) и Восстание баронов были попытками земельной аристократии уклониться от уплаты налогов, присвоить ренту себе, переложить фискальное бремя на рабочую силу и города. Таким образом, введенная ими земельная рента была наследием военного завоевания Европы военно-феодальными правителями, которые присваивали излишки урожая в качестве дани.
К XVIII веку попытки освободить экономику от привилегий по извлечению ренты и от монополии на политическую власть, возникших в результате завоеваний, вызвали к жизни критику земельной ренты и обременительной роли аристократии («богатых бездельников»). Это развилось в полномасштабную моральную философию, ставшую идеологией промышленной революции. Ее политическое измерение отстаивало необходимость проведения демократических реформ для ограничения власти аристократии над правительством. Целью было не разрушение государства как такового, а мобилизация его налоговой политики, создание денег и установление государственных норм для ограничения хищнических сборов рантье. В этом суть «рикардианской социалистической» теории Джона Стюарта Милля и эпохи американских реформ с их антимонопольными законами и учреждением советов по регулированию общественных услуг.
Налоговый фаворитизм для рантье и упадок наций
Те давние споры снова становятся актуальными, поскольку национальные экономики рискуют стать жертвами нового синдрома рантье. Испания имела все шансы использовать приток серебра и золота от своих колоний в Новом Свете для того, чтобы стать ведущей промышленной силой Европы. Вместо этого золотые и серебряные слитки, получаемые испанцами из Нового Света, текли сквозь ее экономику как вода сквозь сито. Испанская аристократия пост-феодальных землевладельцев монополизировала этот поток, растрачивая его на роскошь, приобретение еще большей земли, выдачу кредитов и новые завоевательные войны. Дворянство так сильно выжимало ренту из сельского населения и так обложило налогом городское население, что повсеместно создавало бедность при малом обеспечении образования, науки и техники, которые процветали в областях Северной Европы, более демократичных и испытывающих меньшее давление со стороны земельной аристократии.
«Испанский синдром» стал наглядным уроком того, чего следует избегать. Это вдохновило экономистов на определение способов, которыми благосостояние рантье — и поддерживаемая им налоговая и военная политика — блокировали прогресс и приводили нации к упадку и гибели. Дин Джозия Такер, священнослужитель и политический экономист из Уэльса, указал в 1774 году, что имеет большое значение тот факт, получают ли нации деньги путем продуктивного использования своего населения или путем пиратства и простого грабежа серебра и золота, как это делали Испания и Португалия, и что повлекло за собой тяжелые последствия, когда «очень небольшое число рук использовалось для получения этой массы богатства … и совсем немногие удерживали полученное».
Параллели с теми веками можно провести и в наше время. В книге «Великая расплата» (1991 г.) Джеймс Дейл Дэвидсон и лорд Уильям Рис-Могг пишут о славных днях испанского «золотого века» (1525–1625 гг. н.э.):
«Испанское правительство было полностью подчинено интересам лиц, потребляющим налог: вооруженным силам, бюрократии, церкви и знати. … Правители Испании сопротивлялись любым попыткам сократить расходы. В период с 1556 по 1577 год налоги увеличились втрое. Расходы выросли еще быстрее … К 1600 году проценты по государственному долгу составляли 40 процентов бюджета. Испания обанкротилась и больше никогда не оправилась от этого».
Несмотря на огромный приток золота и серебра, Испания стала самой обремененной долгами страной Европы — ее налоговое бремя переместилось полностью на наименее обеспеченный слой, блокируя развитие внутреннего рынка. Тем не менее, сегодняшние неолиберальные лоббисты призывают к тому же налоговому фаворитизму, чтобы финансы и недвижимость не облагались налогом, а налоговое бремя было бы переложено на рабочую силу и потребителей, чтобы были сокращены государственная инфраструктура и социальные расходы, а также чтобы рантье были назначены управлять правительством. Основное отличие от Испании и других постфеодальных экономик заключается в том, что интерес к финансовому сектору заменил арендную плату, выплачиваемую феодалам-землевладельцам. А что касается экономической дискуссии, то здесь нельзя выделить доход рантье как таковой. Нет также никакого обсуждения упадка и гибели наций. Счастливые разговоры неолибералов полностью посвящены росту — автоматически увеличивающемуся росту национального дохода и ВВП, который, кажется, будет длиться бесконечно, без какого-либо ограничения своекорыстной политики сверхбогатых элит.
Основное различие между сегодняшним способом завоевания и тем, которое имело место в Испании 16-го века (и во Франции 18-го века), заключается в том, что в настоящее время оно носит, в основном, финансовый, а не военный характер. Земля, природные ресурсы, общественная инфраструктура и промышленные корпорации приобретаются путем заимствования денег. Стоимость такого завоевания оказывается столь же тяжелой, как и в случае открытой войны. Землевладельцы выплачивают чистую арендную плату в виде процентов банкам, предоставляющим им ипотечные кредиты для приобретения недвижимости. Корпоративные рейдеры также направляют свои денежные потоки в виде процентов держателям ценных бумаг, финансирующим производимые ими поглощения. Даже налоговые поступления все чаще предназначены для выплаты кредиторам (часто иностранным, как в средние века), а не для инвестиций в инфраструктуру, выплаты пенсий или расходов на восстановление экономики и социальное обеспечение.
Наблюдаемая сегодня монополизация благосостояния классом рантье, уклоняющимся от уплаты налогов и государственного регулирования путем покупки контроля над правительством, является той же проблемой, которая стояла и перед классическими экономистами. Их борьба за более справедливую экономику позволила создать инструменты, наиболее подходящие для понимания механизмов поляризации современной экономики и того, как она становится менее продуктивной. Физиократы, Адам Смит, Давид Рикардо и их последователи усовершенствовали анализ того явления, когда стремление к получению ренты откачивает доходы из потока расходов экономики.
Классическая критика экономической ренты
Классическая теория стоимости предоставляет наиболее четкие концептуальные инструменты для анализа процесса, при котором современная экономика поляризуется и становится беднее. Трудовая теория стоимости шла рука об руку с «теорией ренты» относительно ценообразования, расширяя концепцию экономической ренты, которую навязывают землевладельцы, монополисты и банкиры. Теория ренты стала основой для проведения различия между заработанным и незаработанным доходами. Почти вся государственная регуляторная политика 20-го века следовала фундаменту, заложенному идеологией Просвещения и политической реформой, начиная от Джона Локка и далее, определяя стоимость, цену и ренту как руководство к прогрессивной философии налогообложения, антимонопольному регулированию цен, законам о ростовщичестве и контролю ренты.
Защитники землевладельцев сопротивлялись. Мальтус утверждал, что землевладельцы не просто пассивно собирают арендную плату, но продуктивно инвестируют ее для повышения производительности. Последующие апологеты просто исключили незаработанные доходы из своих моделей, надеясь сделать их невидимыми, чтобы они не облагались налогом и не подвергались регулированию. К концу 19-го века Джон Бейтс Кларк в Соединенных Штатах Америки и аналогичные «упрощенцы» в других странах определили любой полученный доход как заработанный, просто как часть отношений свободного рынка. Обслуживание долга и арендная плата в таких моделях мало проявлялись, за исключением «просачивания вниз» как общего рыночного спроса и финансирования новых инвестиций. (Глава 6 будет посвящена этой родословной сегодняшнего финансового лоббирования).
Вместо признания реальности хищнического поведения рантье, финансовые лоббисты изображают кредитование как продуктивный акт, т.е. что оно обычно предоставляет заемщикам средства для получения достаточного дохода для выплат по кредиту. В самом деле, в истории мало примеров такого кредитования, кроме инвестиций в торговые предприятия. Большинство банковских кредитов предназначены не для создания новых средств производства, а выдаются под залог недвижимости, финансовых ценных бумаг или других уже существующих активов. Основным источником дохода для заемщиков с 1980-х годов стала не выручка, а рост цен на недвижимость, акции или облигации, которые были приобретены ими в кредит, в результате инфляции цен на активы, то есть для обогащения за счет долга, тем самым создав «экономику мыльного пузыря».
Что делает классическую экономику более понимающей предмет в сравнении с основной ортодоксальностью нынешнего времени, так это ее ориентация на владение материальными ценностями и особые привилегии, используемые для извлечения дохода без производства соответствующей стоимости продукта или услуги. В большинстве случаев неравенство отражает не разные уровни производительности, а искажения, обусловленные правами собственности и другими особыми привилегиями. Различая заработанные и незаработанные доходы, классические экономисты спрашивали, какая философия налогообложения и государственная политика приведут к наиболее эффективным и справедливым ценам, доходам и экономическому росту.
Правительство должно было играть ключевую роль в распределении ресурсов. Но хотя почти все экономики в истории были смешанными государственно-частными экономическими системами, наблюдаемое сегодня давление на правительства направлено на создание односторонней экономики, контроль которой осуществляется с Уолл-стрит и из аналогичных зарубежных финансовых центров.
Ожидалось, что демократические политические реформы станут препятствием для такого развития событий, заменив унаследованные привилегии равенством возможностей. Цель состояла в том, чтобы покончить с такими привилегиями и поставить все бизнесы в равное положение. Экономики [стран] должны были стать свободными путем превращения естественных монополий и земли в услуги общего доступа.
Классические реформы свободного рынка эволюционировали к социализму той или иной формы накануне 20-го века. Класс потомственных землевладельцев продавал свою землю покупателям в кредит. Так демократизировалась собственность на землю и дома. Неожиданным результатом стало то, что банки получают в качестве процентов по ипотеке доходы от аренды, ранее выплачиваемые домовладельцам. Финансовый сектор поменял владение землей как наиболее важный сектор рантье на сегодняшнюю постиндустриальную аристократию.
В годы, предшествовавшие Первой Мировой войне, казалось, что финансы стали индустриальными, то есть мобилизованы для поддержки промышленного процветания в контексте демократических реформ с целью предоставления избирательных прав мужчинам без учета прав собственности, а затем и женщинам. Казалось, что мертвой хватке наследственной аристократии близится конец. В Великобритании Палата лордов утратила способность блокировать законопроекты о доходах, принятые Палатой общин в 1910 году.
Финансы против промышленности
Сегодня финансовый сектор захватывает то, что, как ожидалось столетие назад, должно было стать социальными функциями капитала. Целью большей части кредитования является получение процентных платежей путем привязки долга к аренде недвижимости, корпоративным доходам и потокам личных доходов, превращая их в поток процентных платежей. «Реальная» экономика замедляется перед лицом экспоненциально растущих финансовых требований (банковских кредитов, акций и облигаций), которые обогащают главным образом тот самый Один Процент. Вместо движения финансов в сторону индустрии, индустрия начала становиться финансовой. Рынки акций и облигаций превратились в арены для выкупа долговых обязательств и выкупа активов (см. Главы 9 и 10 ниже).
Такое развитие событий представляет собой контрреволюцию против классических идей свободного рынка. Сегодняшняя неолиберальная налоговая и финансовая философия является разъедающей и разрушительной, а не продуктивной. Вместо того, чтобы продвигать промышленность, накопление капитала и инфраструктуру, финансы вступили в симбиоз с другими секторами рантье: недвижимостью, добычей природных ресурсов и естественными монополиями. Приобретение приносящих ренту привилегий в кредит (или просто посредством инсайдерских сделок и правового маневрирования) не требует инвестиций в основной капитал, влекущих за собой развитие производства. В главе 3 будут обсуждаться привилегии рантье в целом, а в главе 4 будет объяснена чисто финансовая математика увеличения сбережений и долга с помощью «магии сложного процента», без заботы о потребностях труда и промышленности.
Фрагмент книги Майкла Хадсона «Убить хозяина: как финансовые паразиты и долговая кабала разрушают мировую экономику»
Перевод главы выполнен на средства, пожертвованные Кириллом Владимировичем
