Спутанные «пряди» реки Рапы вьются под склонами национального парка Сарек, одного из шести заповедников, из которых состоит Лапония — объект Всемирного наследия ЮНЕСКО в Швеции.
Первозданный мир, не знающий цивилизации, нерукотворное чудо, от которого захватывает дух, один из крупнейших оазисов девственной природы, объединивший четыре национальных парка, — все это Лапония, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО в Швеции.
Не так давно — может, всего-то пару дней назад — ледяная вода, в которой я стою босиком, была вовсе не водой: еще не растаявший снег шапкой покрывал скалистую горную вершину на севере Швеции, в 160 километрах за Северным полярным кругом. Но коротким летом все здесь меняется стремительно, и вот уже талую воду поглощает река Рапа, протекающая через Лапонию — раскинувшуюся на 9400 квадратных километрах страну гор, озер и усыпанных валунами долин. Это нерукотворное чудо, от которого захватывает дух, — один из крупнейших оазисов девственной дикой природы в Европе, объединивший четыре шведских национальных парка (Падьеланта, Стура-Шёфаллет, Муддус и Сарек) и два заповедника. В 1996 году все вместе они были включены в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Сегодня Лапония — царство живой природы вдали от бешеных ритмов цивилизации, где дышишь полной грудью и отдыхаешь душой. Настоящий санаторий эпохи плейстоцена в современной Европе!
Лапония, отличающаяся большим биоразнообразием, имеет ценность не только природную, но и культурную. Здесь живут сообщества саамов, которые кочуют по этим северным широтам тысячи лет. Душу Лапонии, ее естество можно попытаться понять в том самом месте, где я сейчас стою, — в долине Рапы, в национальном парке Сарек, одном из самых отдаленных уголков континента. Здесь нет ни дорог, ни мостов, ни даже следов от шин. Вот почему мы, подвернув штаны и повесив на шею связанные башмаки, бредем по колено в бегущей воде. Шатко балансируя на гладких и скользких камнях, наша босоногая троица, будто компания хоббитов, штурмует реку вброд, сгибаясь под тяжестью поклажи. Шутка ли — взвалить на спину 25 килограммов!
«30», — поправляет Кристиан, наш проводник-швед. Но это он несет 30, а я — 25. «Вообще-то, у тебя скорее 20», — замечает Кристиан.
Глядя на 35-летнего Кристиана Хеймрота — высокого, светловолосого, голубоглазого, — можно подумать, что перед тобой вальяжный лыжный инструктор или бывший профессиональный спортсмен. На самом деле он весьма предприимчивый бизнесмен — его компания в Йокмокке организует туристические походы по Лапландии. Его подопечная, гид-стажер Карин Карлсон, тоже тащит на себе 30-килограммовое снаряжение — впечатляет, если учесть, что Карин вдвое миниатюрнее шефа. «Да ничего подобного, — протестует Кристиан. — У нее в рюкзаке максимум 25 кило. Она же Дюймовочка, вот и кажется, что рюкзак огромный».
Студентка колледжа на юге Швеции, Карин приехала в Лапонию всего несколько недель назад, но, кажется, неплохо чувствует себя на новом месте. Эта темноволосая девушка в очках в роговой оправе — наполовину саамка и гордится этим. «В этих местах я слышу зов предков», — говорит она, когда мы натягиваем ботинки, взваливаем рюкзаки на спины, чтобы идти дальше, — шведский Железный Человек, стареющий американский репортер и саамская супердевочка. Чтобы пробраться в парк Сарек, мы много дней карабкались по валунам, покрытым ржаво-оранжевым, мятно-зеленоватым и желтым лишайником. Пробирались сквозь березовые рощи с желтеющей листвой, объедали с кустов морошку, вязли в северных болотах, по колено утопали в плывунах и натыкались на свежие следы медведей и лосей — все это в поисках тропы, которая, похоже, существует лишь на официальных картах парка.
Правда, кое-какие тропки нам все же попадались, но их проложили дикие животные или саамские оленеводы, которым разрешено пасти стада в парке. В Лапонии бывают моменты, особенно на заре, когда легко представить себе, что могли видеть и слышать далекие предки современных саамов, забредя в поисках дичи в эту северную глушь. Они упрямо шли вперед, завернувшись в звериные шкуры, а их сбивали с ног ревущие ветра с отступающих ледников.
Во многом Сарек воскрешает тот первозданный мир — в небо упираются остроконечные уступы громадных темных скал, а под ними расстилается ландшафт, скроенный ледниками. Последний отступил от северных пределов Швеции около 9000 лет назад. В масштабах геологического времени это совсем немного, так что коренная горная порода, освободившись от тяжкого бремени, до сих пор поднимается — примерно на сантиметр в год.
Тающие льды обнажили земной покров, усеянный следами ледниковой эпохи — горными амфитеатрами, моренами, друмлинами, эскерами, озерами, эрратическими валунами и каменистыми холмами. И по сей день над безмолвным царством дикой природы стонут ледниковые глыбы, и кажется, будто не давным-давно, а буквально вчера растаял большой ледник, задав новый ритм стихий.
В не столь отдаленном прошлом — быть может, 5000 лет назад — Лапонию заселили кочевые племена охотников на северных оленей. Это были предки современных саамов, коренные жители севера Скандинавии, чья жизнь подчинялась ритму миграции оленьих стад.
Судя по наскальным изображениям и артефактам, обнаруженным на территории Лапонии, культура обитателей этой земли с самого начала была теснейшим образом связана с северными оленями. Передаваемые из поколения в поколение, древние традиции живы и сегодня — современные саамы бережно хранят наследие своих предков.
По закону, охотиться на лосей в национальных парках могут лишь саамы, коренные жители Лапонии. Результат ограничительных мер: эти животные вырастают здесь более крупными, чем в других областях Швеции.
Отношения с соседями-шведами у саамов непростые. «Мы, саамы, ведем двойную жизнь, — говорит Йон Утси, саамский писатель и историк культуры. — Говорим по-шведски, выглядим как шведы, и большинство из нас живет в шведских городах. Но ведем мы себя по-саамски, так уж мы устроены. Генетика у нас такая».
Генетика или воспитание, но многие саамы севера Швеции приезжают на лето в Лапонию, живут в хижинах, держат пару-тройку северных оленей, ловят рыбу и охотятся на лосей — что другим жителям Швеции на территории парка категорически запрещено.
По словам Утси, саамская культура подавлялась шведским правительством и обществом не одну сотню лет. Возрождение традиций началось, когда саамы, испытавшие в 1970-е годы, как здесь говорят, «политическое пробуждение», потребовали — и в конце концов добились — уважения к своим ценностям не только у себя в стране, но и во всем мире.
Всякий раз, когда мы останавливаемся на привал, чтобы передохнуть или полакомиться ягодами, Кристиан разворачивает карту парка. «В Лапонии чуть зазеваешься, тотчас заблудишься, — говорит он. — Да даже если не зевать, все равно!»
Пока они с Карин изучают карту, я разглядываю в бинокль долину, прилегающие холмы и стайки берез, стараясь уловить малейшее движение или различить какой-нибудь темный объект — вдруг это северный олень, бурый медведь, росомаха, рысь или лось.
Кроме нас троих в парке ни души — по крайней мере, нам так кажется, пока я не замечаю вдалеке двух туристов. Они раздеваются возле стремительно бегущего ручья, готовясь штурмовать его вброд.
Немного погодя мы приветствуем их как заправские походники — по-дружески и чуть снисходительно. Похоже, они совсем не прочь отложить свой предобеденный заплыв в ледяной воде.
В любое время года Лапония богата на сюрпризы — будь то окаймленное лесом озеро, в котором утонуло небо, или самка белой куропатки в зимнем оперенье. «Кроны берез колышутся в поднебесье, — писал саамский поэт Нильс-Аслак Валькеапяя. — Ничто не облекается в слова».
Наши новые знакомые — из Германии. Один из них, тридцатилетний мужчина с копной курчавых светлых волос и смущенной улыбкой, говорит, что они планируют идти еще восемь-девять дней, после того как переберутся через Рапу немного выше по течению.
«Только вот еда у нас кончается, — качает он головой. — Совсем не рассчитали, — добавляет его друг, высокий парень с бородой-эспаньолкой и черными волосами, собранными в «конский хвост», как у Златана Ибрагимовича. — Мы и идем-то всего несколько дней».
«А есть там телефоны для экстренных ситуаций?» — спрашивает «Ибрагимович», одним широким жестом обводя 2500 квадратных километров безлюдья и бездорожья. «Всего один», — Кристиан рисует точку на карте.
Туристы бледнеют, уставившись на маленькую точку за тридевять земель от намеченного маршрута. До единственного телефона несколько дней пути. Надеяться здесь приходится только на себя.
Мы даем незадачливым путешественникам хлеб, гранолы и желаем удачи. Через несколько часов с высокого плато над долиной я снова увидел наших знакомцев — два крошечных человечка, переходящие реку Рапа в одном нижнем белье. За спиной у них цивилизация, а впереди — плейстоцен.
Почти у самых моих ног бежит мелкий ручеек — талый снег устремляется вниз по склону, в лоно Рапы. Сложив ладони ковшиком, я зачерпываю кристально чистую ледяную воду и пью.
Нашим немцам придется туго, голод ведь не тетка. Зато такой воды, как здесь, нигде не найдешь.
