Какой вред учёные наносят глубоководным рыбам в процессе исследования океана, почему людям проще полететь в космос, чем спуститься в Марианскую впадину, и зачем говорить о науке, в интервью Indicator.Ru рассказала Дива Амон, морской биолог, научный сотрудник лондонского Музея естествознания.
9 декабря в Стокгольме состоялся Нобелевский диалог — открытая для широкой аудитории ежегодная конференция, в которой принимают участие лауреаты премии прошлых лет, политики, журналисты и общественные деятели. Тема диалога этого года — «Вода имеет значение». Спикеры обсудили широкий круг тем — от нехватки воды в развивающихся странах до поиска следов влаги на Марсе и жизни в глубинах океана. В рамках мероприятия Indicator.Ru пообщался с Дивой Амон, морским биологом, научным сотрудником лондонского Музея естествознания. Дива занимается проблемами морской экологии и исследованием хемосинтетиков — организмов, получающих энергию благодаря процессу хемосинтеза (окислительно-восстановительные реакции, в ходе которых окисляются органические и неорганические соединения, богатые энергией, такие как молекулярный водород, сера и другие). Дива принимала участие в 15 морских экспедициях.
— Вы занимаетесь не только морской биологией, но и проблемами экологии, в частности глубоководной добычей полезных ископаемых. Скажите, в чем принципиальная разница между ней и шельфовой добычей с точки зрения влияния на экологию?
— Сходств между ними очень много, но принципиальное различие в том, что вы добываете разные вещи. Глубоководная добыча имеет дело с минералами: кобальт, медь, никель, а шельфовая — с нефтью и газом. Металлы добываются с поверхности морского дна, они как бы «высасываются» из него, а при добыче нефти и газа вы бурите скважину и извлекаете оттуда ископаемые. Как ни странно, такое бурение оказывает меньшее влияние на окружающую среду, чем «выскабливание» металлов из морского дна.
— Сейчас некоторые компании заявляют о том, что в арктическом шельфе можно добывать нефть при помощи новых технологий, без нанесения существенного ущерба экосистеме. Это возможно?
— Мы очень мало знаем об экосистеме Арктики, чтобы утверждать, что не навредим ей. До того как начинать хоть что-то делать, необходимо провести тщательные исследования этого региона. Любая деятельность человека, конечно же, несет за собой огромное влияние на окружающую среду. Даже когда мы исследуем дно океана, мы тоже не всегда обходимся без последствий.
— Расскажите немного об этом. Как проходят ваши исследования? Насколько сильно они затрагивают обитателей океана? Когда видишь фотографии рыб, живущих на большой глубине, с их выпученными глазами, кажется, что они просто ослеплены светом камеры.
— Около 200 лет назад люди не знали о том, что в глубинной зоне океана (более 1800 метров под поверхностью, — прим. Indicator.Ru) обитают живые существа. Большинство ученых полагало, что там нет кислорода, поэтому жизнь в этой области принципиально невозможна. Теперь же мы знаем, что именно глубинный слой — самая заселенная зона нашей планеты.
Мы используем разные приспособления, чтобы туда «заглянуть» — от простейших и дешевых тралов (вы просто опускаете их в воду, поднимаете и смотрите, что попалось в сеть) до сложных и дорогих установок, такие как роботизированные руки и глаза и автономные устройства, которые опускаются на дно и делают всю работу сами, без контроля со стороны человека. Самая захватывающая часть работы — это, конечно, когда вы сами погружаетесь на дно.
А что касается рыб с выпученными глазами… Значительное количество обитателей глубинной зоны не имеет глаз, потому что там очень темно, так что глаза, в общем-то, не нужны. Но да, вы правы, у некоторых глаза есть, и, к сожалению, даже когда мы спускаемся на дно с благими намерениями, мы все равно им вредим. Вспомните: когда вы какое-то время находитесь в темном помещении, вы привыкаете к темноте, и если кто-то включает свет, эта вспышка ослепляет вас на несколько секунд. А мы фотографируем со вспышкой животных, которые никогда в жизни не видели света. И да, возможно, они остаются после этого слепыми (точно мы этого не знаем).
Однако мы должны их изучать, и мы не можем это делать, не оказывая никакого влияния на них. Человечество в целом в несравнимо большей степени негативно влияет на океан: добыча полезных ископаемых, перевозка топлива, сбрасывание промышленных отходов в воду… Да что там говорить про промышленные отходы, весь океан загрязнен обычным бытовым мусором. Мы спускаемся на дно океана и видим там пластиковый пакет. Вот это по-настоящему страшно.
— Какова максимальная глубина, на которую вы спускались?
— Я была в Японском желобе, его глубина 10,5 км. Мы спускались на аппарате Shinkai-6500. Первые пять-десять секунд это очень страшно, особенно когда ты понимаешь, что если хоть что-то пойдет не так, то не вернется никто из вас. А потом ты смотришь в иллюминатор и забываешь об этом. Биолюминесценция — это самый красивый и захватывающий фейерверк, который я когда-либо видела. Ну и, конечно, во время погружения у вас целый список задач, которые нужно выполнить, и работа отнимает все время и внимание.
— Мировой океан изучен очень плохо. Иногда кажется, что людям проще полететь в космос, чем спуститься в Марианскую впадину. Как вы думаете, почему так происходит?
— Да, вы правы. Люди видели менее 2% площади океанического дна. Вы понимаете, у нас есть подробнейшие карты поверхности Луны и Марса, а на дне океана мы, по сути, вообще не были. Названа лишь десятая часть обитателей океана, 20% уже открыто, но еще не названо и не классифицировано, а оставшиеся 70% даже не открыты. Пару лет назад вышла публикация, в которой дается оценка общего количества видов морских животных — около миллиона. Это было рассчитано с помощью математического моделирования, с использованием генетических данных.
Так вот, первая причина того, почему люди отдают предпочтение космосу, как мне кажется, в том, что в исследования океана инвестируется неизмеримо меньше денег, чем в космические программы. При этом для изучения океана нужна сложная и дорогостоящая техника, которой у нас нет. Нужно разрабатывать и делать эти инструменты — это дополнительные траты. Вторая причина в том, что космос просто привлекает людей больше, чем океан. Людям хочется попасть туда, где никого никогда не было. Да, это нерационально. Но вы же знаете, люди любят действовать в стиле «давайте поедем в другую страну и начнем там с чистого листа», при этом о том, чтобы остаться на месте и взяться за ум там, где они сейчас живут, речи не идет. Исследование океанов — это именно вторая ситуация. С океаном нужно уметь обращаться, не вредить ему. Это сложнее, чем полететь в чистое неиспорченное место и что-то делать там.
Еще людей очаровывает идея о поиске жизни на других планетах. Но я всегда говорю: пока Земля — единственное известное нам место, где точно есть жизнь. Так, может, лучше остаться здесь и сделать так, чтобы эта жизнь не погибала?
— А почему вы сами решили исследовать океаны, в частности хемосинтетические бактерии?
— Наверное, потому что хемосинтетики — самые многочисленные обитатели океана. В воде жизнь есть везде, на любой глубине, но она далеко не везде цветет пышным цветом. Хемосинтетикам же не нужно ни солнечного света, ни кислорода. Они живут за счет метана, сульфидов и других веществ, выходящих из морского дна, то есть у них всегда избыток еды и энергии, поэтому их огромное количество. И визуально они тоже прекрасны. Хемосинтетики сломали наши устоявшиеся представления о жизни, мы вообще не знали, что такое возможно, до открытия в конце 1970-х годов гидротермальных источников срединно-океанических хребтов (или «черных курильщиков» — источников на дне океана, выбрасывающих горячую воду с высоким содержанием минералов под давлением в сотни атмосфер. Вблизи них обитают огромные сообщества хемосинтетических организмов, — прим. Indicator.Ru). Это показало нам, что жизни не нужен солнечный свет, не нужен кислород, что жизнь может быть совсем не такой, к какой мы привыкли. Учитывая все это, как можно не захотеть их изучать?
Чёрный курильщик
— У вас есть какая-нибудь глобальная научная цель? Или даже мечта?
— Я идеалист. И да, у меня есть мечта: я хочу, чтобы моя работа помогла сохранению океанов и их защите. Зная, в каком состоянии Мировой океан сейчас, сложно надеяться на лучшее. Но я надеюсь.
В своей работе я могу выделить три направления. Во-первых, я занимаюсь тем, чем занимаются все морские биологи: мы открываем новые виды. Мы привозим новые виды из каждой экспедиции. Во-вторых, я изучаю влияние человека на океан, а именно последствия глубоководной добычи полезных ископаемых. Очень мало стран могут заниматься исследованиями океана, потому что у них не хватает денег, технологий, квалифицированных специалистов. Я из Тринидада и Тобаго, это развивающаяся страна Карибского бассейна. У нас есть океан, но мы не можем его изучать. Так что третье направление моей работы — это создание таких методов исследования глубинной зоны, чтобы они были доступны даже не самым богатым странам.
— Когда вы говорите о новых видах, привозимых из каждой экспедиции, вы имеете в виду микроорганизмы? Или кого-то покрупнее?
— Конечно! Мы до сих пор открываем новые виды рыб, медуз… Да что там, пару лет назад были открыты семь новых видов китов. При этом, заметьте, они живут в поверхностном слое воды, поэтому их намного легче обнаружить. Из каждой экспедиции мы возвращаемся с десятками, если не сотнями кораллов, осьминогов, которых никто никогда раньше не видел. Если вы погружаетесь на глубину более трех километров, у вас 50%-й шанс найти новый вид. В каждой экспедиции.
— Утром на пленарной сессии вы сказали, что «ученые всегда были плохими коммуникаторами». Многие из них действительно говорят, что обывателям не нужно знать о том, чем занимается наука, что им это неинтересно. Зачем, на ваш взгляд, рассказывать об этом?
— Во-первых, ради одной очень очевидной вещи: если общество знает, что ученые приносят пользу, оно готово платить налоги, которые пойдут на развитие технологий. Осведомленность может заставить политиков активнее вкладываться в исследования. Но это и так все понимают. Я стремлюсь рассказывать о науке по другой причине: нам нужно новое поколение исследователей. Уйду я, уйдут наши ровесники — кто придет на наше место? Если мы не будем рассказывать о том, что мы делаем, не будем показывать им, чего мы добились, как они захотят заниматься тем же самым? Может, какой-нибудь ребенок из России обладает потенциалом через 30 или 40 лет решить глобальную научную проблему. Но представьте, что он не узнает о том, что он может избрать карьеру исследователя? В общем, если нам нужен этот мир, мы должны привлекать в науку как можно больше умов.
Яна Хлюстова
