— За что ты погиб, сынок?
Покрывало опускается, и с закреплённой на стене школы мемориальной доски сквозь всех собравшихся стеклянным взглядом смотрит капитан.
— Ты говорил: «Я Родину люблю! Я жизнь за неё отдам!» За что?
В абсолютной тишине до собравшихся доносятся обрывистые фразы матери офицера. Некоторые из учителей, те, кто помнят его ещё учеником, вытирают слёзы. Школьники стоят, опустив глаза.
— Двух деток… оставил… Ууугх… Я вхожу в подъезд, навстречу мне парень идёт. Так на тебя похож. Я ему: «Саша, сынок!» Он мне: «Вы ошиблись». Я снова: «Саша, ведь это ты!» А он: «Женщина, вы в порядке? Вам помочь?» И я понимаю, что это не ты… Ууугх…
— Давай определимся сразу. Я не воевал! Я служил в регионе со СЛОЖНОЙ ОПЕРАТИВНОЙ ОБСТАНОВКОЙ!
Раздельно, выдерживая паузу, произносит последние слова человек напротив.
— А эти понятия сильно отличаются? — спрашиваю я и беру в руки чашку с чаем. — Регион-то один.
— Это, чтобы ты почувствовал разницу. Из нас двоих лишь про Саню можно сказать: воевал... По-настоящему воевал…
Человек, с которым я разговариваю — пограничник. Род деятельности — оперативник, или, как на профессиональном слэнге, — разведчик. Пару лет как перевёлся из Дагестана. Имени он просит не указывать. Назовём его просто — «Эм», по одному из инициалов… Погибшего в Дагестане офицера, «Эм» не просто знал. Это именно он сделал Александра оперативником. Вернее, сделал всё, чтобы тот оперативником стал. Теперь мысль о том дне, когда «Эм» предложил ему перейти на оперативную работу, гложет его постоянно…
— Если бы не я… Может, всё было бы по-другому…
«Эм» — последний из тех, с кем я встречался, когда собирал фактуру для этого материала. Разговор с первым состоялся за день до Нового года. Здесь офицер тоже попросил не указывать имени… Будет просто «А», потому что первый…
Партизан
Если кратко, то 16 декабря 2013 года в районе сёл Шаитли и Гениятли Цунтинского района Республики Дагестан произошло боестолкновение с бандой боевиков, в результате которого погибли трое сотрудников приморского ОМОНа и 27-летний капитан Пограничной службы ФСБ России. Так было сказано в информационных сообщениях СМИ. И всё… Четверым «двухсотым» — всего четыре строчки… Позднее приморское управление МВД широко осветило похороны своих павших сотрудников, а руководство представило их к высоким государственным наградам. Однако о 27-летнем капитане так и не было ничего известно…
— Его звали Ромель. Александр Ромель. Русский офицер с известной немецкой фамилией, — уточняет «А». — Он мне как родной брат был.
Съёмная квартира, кухня, чай на столе… На стене висит календарь с символикой спецназа. В единственной жилой комнате на небольшом диванчике лежит пневматический пистолет, рюкзаки, комплекты формы, подсумки, разгрузка. Над диваном — изрешечённая пневматикой мишень.
Разговаривая, «А» периодически отвлекается на телефонные звонки.
— Он про Саню пишет. Скоро к вам в Дагестан приедет, — после уже мне добавляет: — Там ребята отличные служат, друзей много осталось. Саша вообще к себе притягивал только хороших людей. Прямой был, всегда всё в лицо высказывал, несмотря на то, сколько звёзд на погонах у человека напротив. За это и уважали. Хотя были и те, кому это не нравилось. Своё отношение к ним он не скрывал, говорил как есть. А мог и не только сказать, но и чисто по-мужски… Ну, ты понимаешь.
Характерную историю позднее я слышал от нескольких людей. Пересказать её, как, пожалуй, и большинство того, что рассказывали сослуживцы погибшего офицера, полностью вряд ли когда-нибудь будет возможно — служебная тайна. Но вот один эпизод обойти стороной всё же невозможно. История касается приезда комиссии руководства пограничной службы в регион. У проверяющих тогда имелись серьёзные вопросы по охране участка границы. В какой-то момент ответ пришлось держать Ромелю. Он просто передал генералу всю документацию, заключив в конце:
— Родину я не предавал!
Несмотря на достаточно дерзкое заявление, вопросов к молодому старшему лейтенанту не последовало.
— Он информацию давал вплоть до часа, когда будет совершено нарушение границы, и сообщал точное количество нарушителей. Как он всё это добывал, только богу известно. Я лишь видел, что он ночами пропадал в селениях: в гражданке один с пистолетом подмышкой уходил, как только стемнеет, потом возвращался, пару часов вздремнёт и снова куда-то уходит. Если намечалось что-то серьёзное, то он всегда был в гуще событий. Постоянно в горах, постоянно на боевых. Зачистки со спецами из внутренних войск, «адресная» работа с центром спецназначения ФСБ, проводник на поисковых мероприятиях с нашим пограничным спецназом. Это всё про него.
— А там были другие опера?
— Конечно, но ходят в горы не все. А Саня мог запросто один по ваховскому селу идти. Так гордо, словно он тут хозяин. Запросто с местными знакомился, знал, с кем лезгинку можно станцевать, с кем и как нужно говорить. Он, пока там служил, грузинский язык стал учить: граница-то с ними. Потом дидойский. На местных, когда те на своём что-то говорили, Саня смотрел, те улыбались, сквозь зубы, а он потом выдавал: «Понимаю я, о чём вы там шепчетесь».
— И как они к нему относились?
— По-разному. Некоторые боялись. Другие одновременно боялись и уважали! Для многих в чём-то эти понятия равнозначны, — говорит «А». — Но ты не подумай, он не беспредельщик. Просто, зная, что перед тобой человек, который связан с бандподпольем, что он пособник, — а таких там хватает, поверь — но задержать его по всем правилам ты не можешь, остаётся действовать очень аккуратно, но при этом жёстко. Правильно это, не правильно — спроси у родственников тех, кто остался в том же Норд-Осте. Играть в закон с террористами сложно. И вместе с тем, когда Саня погиб, многие из местных, узнав, с грустью восприняли эту весть.
Невольная минута молчания…
— А знаешь, он ведь сперва вообще не поступил в военное училище, — вдруг возвращает меня «А» на 10 лет назад. — Да, он поступал в коломенское артиллерийское. К пограничникам попал уже после выпуска. А в артиллерийское тогда был большой конкурс. И его сперва не взяли. Так он партизанил!
— Это как?
— Историю с рязанскими курсантами-десантниками помнишь? Ту, когда парней сперва не приняли, а они, продолжая жить за забором, по утрам проникали на территорию учебного центра, бегали со всеми на зарядке, ходили на занятия. Так вот Саня делал точно так же. Его выгоняли офицеры, а он возвращался. В итоге тех, кто до присяги ломался и писал рапорт на отчисление, заменяли такими вот «партизанами».
Про «партизанские» будни Александра позднее мне рассказал его отец.
— Сашу как-то вызвал к себе Шумеев (генерал-майор Виктор Шумеев; с 1992 по 2005 год начальник Коломенского высшего артиллерийского командного училища — старейшее военное учебное заведение, расформированное в 2008 году) и говорит: «Не могу я всех принять. Выбери любого, зачислю вместо него». А он ответил: «Я не решаю чужие судьбы».
Вскоре Александр Ромель стал курсантом.
— На первом курсе Новый год он встречал дома в форме. И представь — начинает играть гимн, он встаёт и… поднимает остальных. «Если мы не будем уважать свой гимн, а будем слушать его сидя, кому такая страна нужна?!» Это были его слова. И это не показное. Он был настоящий патриот, до мозга костей.
— Это в военном училище привили?
— Там много правильных вещей прививают. Взять, к примеру, чувство товарищества. Была одна операция. Накануне участвующие в ней подразделения ночевали в отделе, где находится оперативное подразделение Сани. В расположении яблоку негде было упасть. Так Ромель позвал пацанов из миномётной батареи к себе. У него в квартире уже ютились шестеро ребят из «Альфы». Одному из минбата он предложил лечь на его диване. «А ты сам где ляжешь?» — спросил тот его тогда. А он ответил: «Да я на полу лягу. Спина что-то болит». Врал. Врал про спину. Я-то знаю.
Опер без страха
— Мам, я на работу в совхоз устроился. Вот, держи — первая зарплата…
— Пап, ты лежи, отдыхай. Суббота ведь. Я сам в сарае приберусь, скотину накормлю…
— Я в гараж пошёл. Уроки потом доделаю. Я же обещал отцу, что приду в 5 часов. Значит, в 5 и приду…
Ещё ребёнком маленький Саша Ромель был вполне самостоятельным мальчиком.
— Он как-то говорит мне: «Пап, я в музыкалку записался. На баяне играть буду». А я ему: «Учись, сынок. В жизни всё пригодится».
Я сижу в окружении большой семьи пограничника Александра Ромеля: мать, отец, сёстры, брат, жена. Они рассказывают про Сашу. Без устали. Эпизодов множество. Периодически один из рассказывающих прерывается, чтобы вытереть стекающую по щеке слезу… На мой вопрос, почему их сын решил стать офицером, родители ответить не могут. Военных в роду не было. Саша же напротив — не шёл в детский сад, пока ему не наденут солдатский ремень и не достанут спрятанные маленькие кирзовые сапоги.
— Мы были против, чтобы сын стал военным. Но это его выбор. Нам оставалось лишь принять его, — говорит мать Александра.
— Про то, что добровольно едет на Кавказ, он тоже ничего не говорил. Мы только на выпускном об этом узнали. Саша тогда сказал: «Рано или поздно, а послужить там всё равно придётся. Лучше я сейчас туда поеду: пока без семьи, пока молодой!» — рассказывает уже его отец.
О том, как новоиспечённый лейтенант Ромель отправлялся в Дагестан, в семье теперь вспоминают с гордостью.
— Он в форме уезжал. Им говорили, что поездом на Кавказ лучше ехать в гражданке. Там были ребята, такие же выпускники. Но среди всех в парадной форме ехал он один. «Я 5 лет зарабатывал офицерские погоны! Так чего ж мне — стесняться их теперь или бояться?» — сказал Саша нам на перроне. Такой у нас сын.
— Был, — добавляет отец.
— Был… Теперь нет… — почти шёпотом, опустив глаза произносит мать.
Страх… Не только у знавших Александра Ромеля, но и у родных сложилось такое мнение, что он презирал это чувство. В школе один заступался за девочку, которую толком и не знал, но которую доставали все вокруг. На экзамены шёл всегда первым, не ждал за дверью. Первым вышел из строя, когда вновь прибывших лейтенантов спросили, кто отправится служить на «Хушет», пост с вертолётной площадкой в горах, от которого до ближайшего населённого пункта больше 30 километров пешком по тропам. Однажды ночью сам поехал в село вызволять дочку прапорщика, которую украли местные. Первым шёл в боевом порядке в своей последней спецоперации. Первым погиб…
С будущей женой познакомился, когда учился на оперативника в институте ФСБ. На втором свидании предложил замуж.
— Я работала аналитиком, делала карьеру, уже намечалось повышение. Была своя квартира, взятая в ипотеку, — говорит вдова.
— И ты согласилась всё это бросить и уехать с ним на заставу?
— Да. Я просто поняла, что не могу без Саши. А он, он словно спешил жить. Я почти сразу забеременела. Потом второго ребенка родила. Саша хотел большую семью.
Незадолго до своей гибели Александр Ромель успел воспользоваться программой «Военная ипотека» и приобрести квартиру. В ней офицер побывал всего раз.
— Он тогда сказал одну фразу, но я сперва не придала ей значения. Мы только начали делать ремонт, решали, что и как в ней будет, долго обсуждали. И как-то он обронил: «Решай ты. Вам в ней жить…»
— Страшно было ехать в Дагестан?
— От того, что увидела, раньше я была далека. Жизнь там меня сильно изменила. Изменил меня и Саша. Чем? Своим поведением, отношением к делу. Он о своей работе никогда ничего мне не рассказывал. На заставе я слышала урывками, о чём говорили офицеры, но от него допытаться не могла. Он уходил куда-то, а я ждала его. Всё время как на иголках. Порой он позвонит: скоро, говорит, приду, сейчас Эльбок прохожу. А это очень далеко! Очень! Я плачу, места себе не нахожу. Звоню начальнику его. Он ведь там один, говорю. Я же помню, как, проезжая сёла, он заставлял меня пригнуться, чтоб видно не было, как подозрительно смотрел на каждую машину. Меня пугало его бесстрашие. Как он так мог? Боже, сколько мы пережили. А в отпуске в разговоре с друзьями, он всегда отшучивался, говорил, что там не служба, а сплошной отдых. Мне так обидно было! Я-то знаю, что у меня муж боевой офицер, знаю, как он выкладывается. К нам одногруппник его приезжал. Женька. Его в операции ранили. А Саша рядом был, но мужа не зацепило. Я верила, что его Бог оберегает.
— Он не рассказал нам и о том, что их заставу обстреляли, — говорит мать Александра. — Я смотрю новости, вижу сюжет и понимаю, что я знаю это место. Я звоню ему, плачу, говорю: «Сынок, тут показали, что на вас нападение было». А он мне: «Мама, не верь, это не про нас». «Как же не про вас? Я узнаю заставу. Ваша». «Нет, — говорит. — Тут все заставы одинаковые построили». А я не унимаюсь: «Как одинаковые? Тут же ясно показали — «Хупри». Но он всё равно нас успокаивал…
О событиях, происходивших во время обстрела отделения «Хупри» в 2011 году, мне уже в Дагестане рассказал друг Ромеля, с которым тот вместе служил.
— Это был вечер, почти 10 часов. Мы ужинали. И тут началось. Выстрелы, взрывы. Я дверь открываю — Ромель с женой и ребёнком бежит. Мы в подвал спустились. Семью его подальше спрятали, чтоб не зацепило их, а сами стали по очереди отстреливаться из окошка: я, Саня и замполит. Дальше слышу — взрывы. Духи из гранатомётов стали бить. Пытались попасть в склад ГСМ. Потом пулемёт начал работать. Ну, думаю, наш. Я кричу: «Я на заставу!» Саня мне: «Давай, прикрываю!» Выбегаю и вижу огни вспышек выстрелов. Понимаю — пулемёт вовсе не наш. Заставу с гор с двух сторон перекрёстным огнём просто расстреливают. Дальше добежал до здания. По пути кричал: «Свой!» Чтоб не подстрелили. Там уже раненые были. Вскоре прибежал и Саня. Он кричит мне: «Дай ключи от склада! Я за патронами!» Я дал. «Кого взять с собой?» — спрашивает. «Любого!» — отвечаю. Он хватает какого-то контрактника, а тот упирается. Боится. Ну, Саня треснул ему разок. Тот сразу в чувства пришёл и побежал с ним на склад. Когда обстрел прекратился, Ромель тут же собрался и в горы ушёл на поиски банды…
Через два дня возле отделения «Хупри» боевики подорвали пограничную машину. От взрыва автомобиль разметало на части, а двигатель улетел на несколько десятков метров. Водитель погиб на месте. После этого Александр Ромель увёз свою семью из Дагестана.
— Обстрел колонны армейцев, потом нашей заставы, взрывы… Убийство начальника Саши Руслана Желудкина. Ты слышал, да? Его боевики сперва пытали, потом голову отрезали. После майора с «Митрады» убили, а у него уже документы на перевод пришли. Затем фельдшера из села расстреляли прямо возле дома. Он к нам ходил, сына лечил. Раньше я всё это только в новостях могла видеть. Потом окунулась с головой сама.
Боевиков, убивших прежнего начальника оперативного подразделения и наставника Саши Ромеля подполковника Руслана Желудкина, всё же уничтожили. На поиски у силовиков ушло почти 2 года.
Понедельник 16-го…
— Нам накануне той операции медали за выслугу вручили. У Сани она была первой, — говорит мне офицер, с которым Ромель вместе отстреливался при нападении боевиков на отделение «Хупри». — 16-го декабря утром я встретил его в полной экипировке. «Ты куда?» — спрашиваю. А он лишь улыбнулся и ответил: «Медаль отрабатывать».
Сейчас, когда все трагические события уже в прошлом, друзья пограничника в его гибели видят много вещей из области мистики. Например, ещё перед вылетом в отделе долго не могли найти автомат Ромеля. Он уже кричал: «Да дайте любой! Борты улетят же!» Но оружие всё же нашли на складе. Некоторые считают, что это был первый сигнал о том, что участвовать в той операции ему всё же не стоило.
Потом вертолётчики высадили группу в другом месте. Казалось, что-то отводит их в сторону. Но они всё равно выдвинулись в квадрат.
— Почему в другом? Пилоты сказали, что сесть, где запланировано, нельзя. Вот только на другой день полицейский Ми-17, который вылетел забирать тела погибших омоновцев, запросто совершил там посадку. Ему даже дымы не потребовалось кидать. А тогда, 16-го, группам в результате пришлось лишних два часа спускаться по склону по пояс в снегу, — вспоминает участник операции.
По замыслу она должна была пройти достаточно быстро: прочесать район, обнаружить банду боевиков, спугнуть её и заставить выдвинуться в направлении, где уже заранее подготовили засаду бойцы пограничного спецназа. Но всё пошло не так, как планировалось.
— Я был в оперативном штабе, — вспоминает начальник оперативного подразделения, в котором служил капитан Ромель. По одному из инициалов дальше буду именовать его «Эр».
— В 14 часов поступила информация о контакте. В 14.20 — сообщение о раненом. Через десять минут — информация о трёх убитых и одном раненом.
О том, как в том квадрате на самом деле погибали силовики, мне рассказали сами участники операции.
— Группы шли цепью. У каждой свой сектор.
Саша был проводником в третьей группе. Им досталось сложное направление: с двух сторон они оказались отрезанными от соседних подразделений глубокими разрезами. Из-за этого, когда начался бой, мы не смогли к ним выдвинуться напрямик. Пришлось обходить, — рассказывает опер из другой группы. — Саша шёл впереди. До этого сказал одному нашему бойцу, что духи скорее всего залягут и либо, укрывшись, будут ждать, либо понадеются, что их не найдут, — вспоминает офицер из приморского ОМОНа, который 16 декабря был в одной группе вместе с Ромелем. После он двинулся дальше вниз по склону и попал на небольшую опушку. Дальше уже началась стрельба…
Не увидеть вертолёты боевики не могли. Они рассчитали всё верно: вести затяжной бой не смогут, а значит — нужно прорываться и уходить. Для этого выбрали выгодную позицию: участок, на котором подразделение окажется отрезанным от соседей глубокими балками, именно тот, где шла группа Ромеля. Дальше они применили излюбленную тактику: организовали две огневые точки и подпустили максимально близко силовиков. Зимой в горах вычислить засаду невозможно. Это знают и те, кто прячется, и те, кто ищет.
— Дальнейший сценарий известен. Массированный перекрёстный огонь. Затем одна группа боевиков отходит под прикрытием второй. Как правило, основные потери силовиков приходятся на первые минуты боя. Дальше спецназовцы, закрепившись на местности, начинают террористов давить. Те это знают, потому и стараются быстро прорваться и уйти, — говорит мне омоновец. — Саня обнаружил позиции боевиков, открыл по ним огонь. Две пули попали ему в голову, ещё несколько в тело. Мы сразу бросились к нему на помощь. В этот момент ранения ног получил наш братишка Виталик. Он отполз за дерево. Рядом с ним лежал Саня Скакун. Виталик видел, как следующие пули попали ему прямо в голову. Саня погиб на месте. Вскоре смертельное ранение получил прапорщик Александр Скробов. Оказать всем, получившим ранения, помощь под плотным огнём бойцы ОМОНа не могли.
Вскоре несколько пуль попали в грудь лейтенанта Андрея Коныгина. Соседние группы в это время спешили на выручку. Но на обход разрезов у них ушло много времени. Боевики успели скрыться…
— Он мне всегда говорил, что готов за Родину голову положить, — это уже вновь вдова Александра Ромеля. — А я ему всё твердила: «Зачем? Ради чего? Вот Руслан погиб, и что, много, кто его в Хунзахе в отряде помнит? Начальство меняется, люди меняются. Забудут. Только в родной деревне родственники будут помнить о нём. А у тебя семья, дети!» А он отвечал: «Да, у меня семья. Но по-другому я не могу…»
Артиллерист
— У нас принято считать, что один обезвреженный боевик равноценен одному предотвращённому теракту. Саня в это искренне верил.
Дагестан. Оперативное подразделение, где служил капитан Ромель. За столом вот уже которую за этот день пачку сигарет докуривает «Эр».
— Он знал, что там, в том квадрате, стопроцентно сидят боевики. Он знал, что будет бой. Понимал, на что идёт. Но пошёл всё равно.
Как так получилось, что целей заранее продуманной операции не удалось достичь и частично? Почему не было огневого прикрытия миномётов и авиации? И главное — где беспилотники? Ведь проводят с их применением операции! И ночные, и дневные.
— Высота, на которой произошло боестолкновение, предельная для тех беспилотников, что есть, — затягиваясь дымом, говорит офицер. — Когда начался бой, применить вертолёты уже было невозможно: слишком близко боевики оказались от наших.
— А артподготовка? Разве её не стоило провести? — пытаюсь понять я.
— Квадрат сам по себе не большой — метров 400 на 400. Но если начать обстрел, можно было спугнуть боевиков. К тому же от обстрела и до высадки группы в квадрат как правило проходит время — видимо, побоялись, что банда скроется. А всё планировалось сделать быстро и тихо.
Подойти на «мягких лапах» не удалось. Что касается огневых средств, то и миномёты, и обстрел с использованием вертолётов — всё это было. Только было уже после: 17-го и 18-го декабря. В эти дни и обнаружили блиндаж боевиков.
Сам район, в котором проводилась операция, в пограничную зону не входил — он тыловой. Однако пограничные оперативники его всё равно прорабатывают. К тому же та банда раньше орудовала именно в погранзоне. Оттуда их удалось выдавить совсем недавно.
— В банде преимущественно местные или из других регионов?
— Местные. Сейчас четверо осталось. У руля два брата — один из кизлярской банды, есть опыт по выходу из блокированного участка, хорошая подготовка в лагерях. Второй — охотник, долго был пособником боевиков. Местность идеально знает. Он, когда банду уводил, даже ночёвки организовывал в медвежьих берлогах.
— Мы долго работали по той банде, летом уничтожили двоих из неё. В декабре планировали уничтожить полностью, — это уже оперативник, тот, что шёл в соседней с Ромелем группе.
— Мы объединили имеющиеся у нас данные с коллегами из других ведомств, временной оперативной группировки МВД, НАКа. Так определили квадрат, в котором могли находиться боевики.
Почему так получилось, что четверо военнослужащих погибло в спецоперации и кто в этом виноват? Однозначно судить сложно. Можно, конечно, всё списать на бандитов. Вот только родным погибших от этого вряд ли будет легче. Да и не в полной мере устроит их такой ответ.
— Я хочу, чтобы всех виновных в гибели моего мужа и тех ребят наказали! Они все жизнь мне испортили! Мне и моим детям! — говорит вдова офицера. В её словах уже не звучат прежние перемешанные разом эмоции и чувства. Из них осталась только злость. — Знаешь, 16-го о гибели Саши мне никто не сообщил. На следующий день нашему сыну исполнилось 3 года. Мне на телефон пришла СМСка. Я думала, что это было сообщение от мужа с поздравлениями. Но там оказались соболезнования…
— Ты обязательно укажи, что Саня был не просто пограничником, а оперативником. Он колоссальную работу делал. А получал за это на порядок меньше, чем люди в таком же, как и он, звании, но которые в кабинетах сидят. Это я к тому, что не за деньги и не за льготы он тут служил. И не за медали. Их у него, кроме как за выслугу, не было, — говорит друг и сослуживец Ромеля.
— Он вообще хотел стать опером? — спрашиваю. — Сперва отказывался. Переживал, что не сможет, что это окажется не его. Он ведь артиллерист. Но нам нужен был человек. Саня по всем параметрам подходил: коммуникабелен, легко находил контакты. Плюс свои мероприятия по нему проводили.
— Александр мог не идти на ту операцию?
— Мог, — говорит мне «Эм», оперативник, который рекомендовал Ромеля. — Меня, например, мой начальник на такие мероприятия не пускал. Работа оперативника — собрать информацию и передать тем, кто её будет реализовывать. Спецназу. Нужен проводник? Тогда у моего шефа сразу возникал вопрос: как так получается, что оперативник знает участок лучше, чем те, кто несёт на нём службу, «войсковое звено»? Но ни Саня, ни остальные опера, ни их начальник — они никогда не отказывали! Они всегда ходили, ходят и будут ходить! С «Вымпелом», с эмвэдэшным СОБРом, да с кем угодно. Потому что все болеют за своё дело.
— Применение оперативников на боевых мероприятиях, в принципе, предусмотрено, — поделился уже другой офицер ведомства. — Группы вообще могут состоять из одних оперов. Всё зависит от ситуации и места, где проводится операция. Кавказ — тут бесспорно действует только спецназ. Оперативников же привлекают в случае необходимости.
Ромель приглашений не ждал…
— Как-то на одной операции банда уходила. Помню, как он кричал мне по связи: «Артиллерию! Артиллерию сюда! Я сам корректировать огонь буду!» Сашка до конца оставался артиллеристом. Даже, когда был опером. Он отмечал только два праздника: день чекиста и день ракетных войск и артиллерии, — говорит первый командир Ромеля, начальник миномётной батареи, с которым я беседую в Хунзахе.
В своей последней операции артиллерист был без прикрытия миномётов…
Спустя три месяца после тех трагических событий подразделение приморского ОМОНа вернулось из командировки домой.
— Мы надеялись, что та банда объявится, что мы уничтожим её, — делится офицер полиции.
— Нам опера сказали, что блиндажи в лесах у них закончились, и те, скорее всего, теперь сидят в каком-нибудь селе.
— Гибель Ромеля что-то изменила? — спрашиваю я у «Эр», начальника пограничного оперативного подразделения.
Я готовлюсь услышать о том, что к ним из Москвы пришли различного рода и содержания указания, регламенты — в общем, кипа загрифованной макулатуры о том, что теперь делать оперативникам, чтобы и сотрудников сберечь, и информацию при этом регулярно получать. Или, что в подразделение сразу нагрянули всевозможные проверки — от профильных служб и до самых непонятных. Но ответ офицера оказался совершенно иным.
— Раньше ликвидировать банду — было задачей государственной. Теперь это уже личное…
Не иначе, как кровниками, считают цунтинскую банду и бойцы приморского ОМОНа.
* * *
У пограничников про павших в бою товарищей не говорят «Погиб». Здесь говорят иначе: «Ушёл в вечный дозор»…
Дальнейшего я не видел. Об этом мне уже рассказали.
В комнате на полу играет маленький сын Саши, что-то мастерит из игрушек на ковре. Здесь же вся семья, включая совсем крохотную дочурку. После гибели их отца, мужа, сына — русского офицера капитана Александра Ромеля — прошло всего несколько дней… Мальчик не знает, что своего папу уже никогда не увидит. О том, каким он был, лишь из рассказов родных узнает и маленькая пока ещё девчушка…
Вдруг малыш поднимает глаза, смотрит куда-то, словно что-то или кого-то видит, и, протягивая руки, произносит:
— Папа! Папа!
Девочка, которой ещё не исполнилось и годика, тянется к фотографии отца, после чего прикасается к ней губами, словно целуя её… Все остальные в комнате молчат, не в силах что-либо произнести… Может, это Саша? Может, перед выходом в свой последний наряд он на мгновение всё же сумел заглянуть домой?
